Мицкевич буря на русском языке. Адам Мицкевич. Крымские сонеты

Выходим на простор степного океана.
Воз тонет в зелени, как челн в равнине вод,
Меж заводей цветов, в волнах травы плывет,
Минуя острова багряного бурьяна.

Темнеет. Впереди - ни шляха, ни кургана.
Жду путеводных звезд, гляжу на небосвод...
Вон блещет облако, а в нем звезда встает:
То за стальным Днестром маяк у Аккермана.

Как тихо! Постоим. Далеко в стороне
Я слышу журавлей в незримой вышине,
Внемлю, как мотылек в траве цветы колышет,

Как где-то скользкий уж, шурша, в бурьян ползет.
Так ухо звука ждет, что можно бы расслышать
И зов с Литвы... Но в путь! Никто не позовет.

(Пер. И.Бунина)

АККЕРМАНСКИЕ СТЕПИ

В пространстве я плыву сухого океана;
Ныряя в зелени, тону в ее волнах;
Среди шумящих нив я зыблюся в цветах,
Минуя бережно багровый куст бурьяна.

Уж сумрак. Нет нигде тропинки, ни кургана;
Ищу моей ладье вожатую в звездах;
Вот облако блестит; заря на небесах...
О нет! - То светлый Днестр, - то лампа Аккермана.

Как тихо! постоим; далёко слышу я,
Как вьются журавли, в них сокол не вглядится;
Мне слышно - мотылек на травке шевелится

И грудью скользкою в цветах ползет змея.
Жду голоса с Литвы - туда мой слух проникнет...
Но едем, - тихо всё - никто меня не кликнет.

(Пер. И.Козлова)

АККЕРМАНСКИЕ СТЕПИ

Всплываю на простор сухого океана,
И в зелени мой воз ныряет, как ладья,
Среди зеленых трав и меж цветов скользя,
Минуя острова кораллов из бурьяна.

Уж сумрак – ни тропы не видно, ни кургана;
Не озарит ли путь звезда, мне свет лия?
Вдали там облако, зарницу ль вижу я?
То светит Днестр: взошла лампада Аккермана.

Как тихо! Постоим. Я слышу – стадо мчится:
То журавли: зрачком их сокол не найдет.
Я слышу: мотылек на травке шевелится

И грудью скользкой уж по зелени ползет.
Такая тишь, что мог бы в слухе отразиться
И зов с Литвы. Но нет, - никто не позовет.

(Пер. А.Фета)

АККЕРМАНСКИЕ СТЕПИ

В простор зеленого вплываю океана;
Телега, как ладья в разливе светлых вод,
В волнах шумящих трав среди цветов плывет,
Минуя острова колючего бурьяна.

Темнеет: впереди – ни знака, ни кургана.
Вверяясь лишь звездам, я двигаюсь вперед.
Но что там? Облако ль? Денницы ли восход?
Там Днестр: блеснул маяк, лампада Аккермана.

Стой!.. Боже, журавлей на небе слышен лет,
А их – и сокола б не уловило око!
Былинку мотылек колеблет; вот ползет

Украдкой скользкий уж, шурша в траве высокой, -
Такая тишина, что зов с Литвы б далекой
Был слышен… Только нет, никто не позовет.

(Пер. А.Майкова)

Едва трепещет флаг. В полуденной истоме,
Как перси юные, колышется волна.
Так дева томная, счастливых грез полна,
Проснется, и вздохнет, и вновь отдастся дреме.

Подобно стягам в час, когда окончен бой,
Уснули паруса, шумевшие недавно.
Корабль, как на цепях, стоит, качаясь плавно.
Смеются путники. Зевает рулевой.

О море! Меж твоих веселых чуд подводных
Живет полип. Он спит при шуме бурь холодных,
Но щупальца спешит расправить в тишине.

О мысль! В тебе живет змея воспоминаний.
Недвижно спит она под бурями страданий,
Но в безмятежный день терзает сердце мне.

(Пер. В.Левика)

МОРСКАЯ ТИШЬ

Ласкаясь, ветерок меж лент над ставкой веет,
Пучина влажная играет и светлеет,
И волны тихие вздымаются порой,
Как перси нежные невесты молодой,
Которая во сне о радости мечтает;
Проснется - и опять, вздохнувши, засыпает.

На мачтах паруса висят, опущены,
Как бранная хоругвь, когда уж нет войны,
И, будто на цепях, корабль не шевелится;
Матрос покоится, а путник веселится.

О море! В глубине твоих спокойных вод,
Меж твари дышащей, страшилище живет:
Таясь на мрачном дне, оно под бурю дремлет,
Но грозно рамена из волн в тиши подъемлет.

О мысль! И у тебя в туманной глубине
Есть гидра тайная живых воспоминаний:
Она не в мятеже страстей или страданий,
Но жало острое вонзает - в тишине.

(Пер. И.Козлова)

На высоте Тарханкут

Уж ветер вымпелом едва-едва играет;
На солнце нежится утихшая волна;
Как дева, грезами объятая, она
Проснется, чтоб вздохнуть, и снова засыпает.

Как после бурь войны полотнища знамен,
Спокойно паруса на мачтах дремлют голых;
Корабль колышется, как на цепях тяжелых;
Шум, смех на палубе; матросам сладок сон.

О море! В глубине твоей груди могучей
Живет полип, что спит, когда на небе тучи,
Но щупальцами зыбь мутит в погожий час;

О мысль! На дне твоем – змея воспоминанья,
Что спит в часы невзгод и страстного терзанья, -
Когда же в сердце мир, нещадно жалит нас.

(Пер. О.Румера)

Гремит! Как чудища, снуют валы кругом.
Команда, по местам! Вот вахтенный промчался,
По лесенке взлетел, на реях закачался
И, как в сетях, повис гигантским пауком.

Шторм! Шторм! Корабль трещит. Он бешеным рывком
Метнулся, прянул вверх, сквозь пенный шквал прорвался,
Расшиб валы, нырнул, на крутизну взобрался,
За крылья ловит вихрь, таранит тучи лбом.

Я криком радостным приветствую движенье.
Косматым парусом взвилось воображенье.
О счастье! Дух летит вослед мечте моей.

И кораблю на грудь я падаю, и мнится:
Мою почуяв грудь, он полетел быстрей.
Я весел! Я могуч! Я волен! Я - как птица!

(Пер. В.Левика)

ПЛАВАНИЕ

Морские чудища взвозилися толпами;
Волненье, шум! Матрос по вервиям бежит;
Готовьтесь, молодцы! Товарищам кричит.
Взбежал и, размахнув проворными руками,

В невидимой сети повиснул, как паук,
Стрегущий ткань свою в движениях ея.
О, радость! Ветр! Корабль, как с удила сорвался,
Зашевелился, раскачался,
Ныряет в пенистых зыбях.
Подъемлет выю, топчет волны;
Челом бьет облак, мчится к небу,
И ветр он забрал под крыло,
С ним вместе и поэт средь бездны
Уносится порывом мачты;
Надулся дух его, как парус, и с толпой,
Невольно, шумным он восторгам предался;
Соплещет спутникам, припал на край громады,
И грудью мнит ея движенью помогать;

О, как ему легко и любо!
Отныне только он узнал
Завидную пернатых долю.

(Пер. И.Дмитриева)

В лохмотьях паруса, рев бури, свист и мгла...
Руль сломан, мачты треск, зловещий хрип насосов.
Вот вырвало канат последний у матросов.
Закат в крови померк, надежда умерла.

Трубит победу шторм! По водяным горам,
В кипящем хаосе, в дожде и вихре пены,
Как воин, рвущийся на вражеские стены,
Идет на судно смерть, и нет защиты нам.

Те падают без чувств, а те ломают руки,
Друзья прощаются в предчувствии разлуки.
Обняв свое дитя, молитвы шепчет мать.

Один на корабле к спасенью не стремится.
Он мыслит: счастлив тот, кому дано молиться,
Иль быть бесчувственным, иль друга обнимать!

(Пер. В.Левика)

Корма затрещала, летят паруса,
Встревоженной хляби звучат голоса,
И солнце затмилось над бездной морскою
С последней надеждой кровавой зарею.

Громада, бунтуя, ревет и кипит,
И волны бушуют, и ветер шумит,
И стон раздается зловещих насосов,
И вырвались верви из рук у матросов.

Торжественно буря завыла; дымясь,
Из бездны кипучей гора поднялась;
И ангел-губитель по ярусам пены

В корабль уже входит, как ратник на стены.
Кто, силы утратив, без чувства падет;
Кто, руки ломая, свой жребий клянет;

Иной полумертвый о друге тоскует,
Другой молит Бога, да гибель минует.
Младой иноземец безмолвно сидит,
И мнит он: “Тот счастлив, кто мертвым лежит,

И тот, кто умеет усердно молиться,
И тот, у кого еще есть с кем проститься”.

(Пер. И.Козлова)

Прочь - парус, в щепы - руль, рев вод и вихря визг;
Людей тревожный крик, зловещий свист насосов,
Канаты вырваны из слабых рук матросов,
С надеждой вместе пал кровавый солнца диск.

Победно вихрь завыл; а там на гребни пены,
На горы тяжкие нагроможденных вод
Вступает смерти дух - и к кораблю идет,
Как воин яростный - в проломленные стены.

Ломает руки тот, тот потерял сознанье,
Тот в ужасе, крестясь, друзей своих обнял,
А тот молитвой мнит от смерти оградиться.

Был путник между них: сидел один в молчанье
И думал он: счастлив, кто здесь без чувств упал,
Кто детски молится, кому есть с кем проститься.

(Пер. В.Ходасевича)

Аллах ли там воздвиг гранитную громаду,
Престол для ангелов из мерзлых туч сковал?
Иль дивы из камней нагромоздили вал
И караванам туч поставили преграду?

Какой там свет! Пожар? Конец ли Цареграду?
Иль в час, когда на дол вечерний сумрак пал,
Чтоб рой ночных светил в потемках не блуждал,
Средь моря вечности аллах зажег лампаду?

Там побывал я... Там - гнездо зимы седой,
Истоки родников и быстрых рек начало;
Из уст моих не пар, но снег валил густой;

Где нет пути орлам, моя нога ступала;
Шли тучи подо мной, а в них гроза дремала,
И лишь одна звезда горела над чалмой.
Там Чатырдаг!

Пилигрим

(Пер. А.Ревича)

ВИД ГОР ИЗ СТЕПЕЙ КОЗЛОВА

Аллах ли там среди пустыни
Застывших волн воздвиг твердыни,
Притоны ангелам своим;
Иль Дивы, словом роковым,
Стеной умели так высоко
Громады скал нагромоздить,
Чтоб путь на север заградить
Звездам, кочующим с востока?

Вот свет всё небо озарил:
То не пожар ли Цареграда?
Иль Бог ко сводам пригвоздил
Тебя, полночная лампада,
Маяк спасительный, отрада
Плывущих по морю светил?

Там был я; там, со дня созданья,
Бушует вечная метель;
Потоков видел колыбель,
Дохнул, - и мерзнул пар дыханья.

Я проложил мой смелый след,
Где для орлов дороги нет,
И дремлет гром над глубиною,
И там, где над моей чалмою
Одна сверкала лишь звезда, -
То Чатырдаг был…

Пилигрим

(Пер. М.Лермонтова)

Безлюден пышный дом, где грозный жил Гирей.
Трон славы, храм любви - дворы, ступени, входы,
Что подметали лбом паши в былые годы, -
Теперь гнездилище лишь саранчи да змей.

В чертоги вторгшийся сквозь окна галерей,
Захватывает плющ, карабкаясь на своды,
Творенья рук людских во имя прав природы,
Как Валтасаров перст, он чертит надпись: “Тлей!”

Не молкнет лишь фонтан в печальном запустенье -
Фонтан гаремных жен, свидетель лучших лет,
Он тихо слезы льет, оплакивая тленье:

О слава! Власть! Любовь! О торжество побед!
Вам суждены века, а мне одно мгновенье.
Но длятся дни мои, а вас - пропал и след.

(Пер. В.Левика)

БАХЧИСАРАЙ

По-прежнему велик, но пуст Гиреев дом!
Убежища любви, хоромы славы, входы,
Что подметали лбом паши в былые годы,
Червями точатся, и - саранча кругом.

Сквозь окна пестрые упорный плющ, ползком
На стены пыльные взбираясь и на своды,
Все ширит свой захват во имя прав природы;
“Руина” - пишет он невидимым перстом.

Один лишь невредим среди немой пустыни
Гарема мраморный фонтан стоит и ныне.
Струю жемчужных слез он льет и говорит:

“О, где же вы, любовь и слава? Вам бы вечно,
Не увядая, жить, а влага быстротечна...
Позор! Ваш след простыл, а мой родник журчит”.

(Пер. О.Румера)

БАХЧИСАРАЙ НОЧЬЮ

Молитва кончена, и опустел джамид,
Вдали растаяла мелодия призыва;
Зари вечерней лик порозовел стыдливо;
Златой король ночей к возлюбленной спешит.

Светильниками звезд гарем небес расшит;
Меж ними облачко плывет неторопливо,
Как лебедь, дремлющий на синеве залива,
Крутая грудь бела, крыло как жар горит.

Здесь минарета тень, там - тень от кипариса,
Поодаль глыбы скал уселись под горой,
Как будто дьяволы сошлись на суд Эвлиса

Под покрывалом тьмы. А с их вершин порой
Слетает молния и с быстротой фариса
Летит в безмолвие пустыни голубой.

(Пер. А.Ревича)

БАХЧИСАРАЙ НОЧЬЮ

Изана отзвуком трепещет воздух чистый;
В дверях джамидов гул: расходится народ;
Заря вечерняя зарделась: к ней идет
Серебряный жених, владыка ночи мглистой.

Зажег лампады звезд небес гарем лучистый;
Как лебедь сонная на глади синих вод,
Меж ними облачко задумчиво плывет:
Грудь у него бела, а крылья золотисты.

Тут на Дорогу тень бросает кипарис,
Там - минарет... Вдали - утесы-исполины
Сидят, как дьяволы, что на совет сошлись

Под кровом темноты; порою с их вершины
Слетает молния, как огненный фарис,
Чтоб пересечь небес безмолвные равнины.

(Пер. О.Румера)

ГРОБНИЦА ПОТОЦКОЙ

Ты в сказочном саду, в краю весны увяла.
О роза юная! Часов счастливых рой
Бесследно пролетел, мелькнул перед тобой,
Но в сердце погрузил воспоминаний жала.

Откуда столько звезд во мраке засверкало,
Вот там, на севере, над польской стороной?
Иль твой горящий взор, летя к земле родной,
Рассыпал угольки, когда ты угасала?

Дочь Польши! Так и я умру в чужой стране.
О, если б и меня с тобой похоронили!
Пройдут здесь странники, как прежде проходили,

И я родную речь услышу в полусне,
И, может быть, поэт, придя к твоей могиле,
Заметит рядом холм и вспомнит обо мне.

(Пер. А.Ревича)

МОГИЛЫ ГАРЕМА

До срока срезал их в саду любви Аллах,
Не дав плодам созреть до красоты осенней.
Гарема перлы спят не в море наслаждений,
Но в раковинах тьмы и вечности - в гробах.

Забвенья пеленой покрыло время прах;
Над плитами - чалма, как знамя войска теней;
И начертал гяур для новых поколений
Усопших имена на гробовых камнях.

От глаз неверного стеной ревнивой скрыты,
У этих светлых струй, где не ступал порок,
О розы райские, вы отцвели, забыты.

Пришельцем осквернен могильный ваш порог,
Но он один в слезах глядел на эти плиты,
И я впустил его - прости меня, пророк!

(Пер. В.Левика)

БАЙДАРСКАЯ ДОЛИНА

Скачу, как бешеный, на бешеном коне;
Долины, скалы, лес мелькают предо мною,
Сменяясь, как волна в потоке за волною...
Тем вихрем образов упиться - любо мне!

Но обессилел конь. На землю тихо льется
Таинственная мгла с темнеющих небес,
А пред усталыми очами все несется
Тот вихорь образов - долины, скалы, лес...

Все спит, не спится мне - и к морю я сбегаю;
Вот с шумом черный вал подходит; жадно я
К нему склоняюся и руки простираю...

Всплеснул, закрылся он; хаос повлек меня -
И я, как в бездне челн крутимый, ожидаю,
Что вкусит хоть на миг забвенья мысль моя.

(Пер. А.Майкова)

АЛУШТА ДНЕМ

Пред солнцем - гребень гор снимает свой покров;
Спешит свершить намаз свой нива золотая,
И шелохнулся лес, с кудрей своих роняя,
Как с ханских четок, дождь камней и жемчугов;

Долина вся в цветах. Над этими цветами
Рой пестрых бабочек - цветов летучих рой -
Что полог, зыблется алмазными волнами;
А выше - саранча вздымает завес свой.

Над бездною морской стоит скала нагая.
Бурун к ногам ее летит и, раздробясь
И пеною, как тигр глазами, весь сверкая,

Уходит с мыслию нагрянуть в тот же час;
Но море синее спокойно - чайки реют,
Гуляют лебеди, и корабли белеют.

(Пер. А.Майкова)

АЛУШТА ДНЕМ

Гора с своих плеч уже сбросила пышный халат,
В полях зашептали колосья: читают намазы.
И молится лес – и в кудрях его майских блестят,
Как в четках калифа, рубины, гранаты, топазы.

Цветами осыпан весь луг; из летучих цветков
Висит балдахин: это рой золотых мотыльков!
Сдается, что радуга купол небес обогнула!
А там – саранча свой крылатый кортеж потянула.

Там злится вода, отбиваясь от лысой скалы;
Отбитые, снова штурмуют утес тот валы;
Как в тигра глазах, ходят искры в бушующем море:

Скалистым прибрежьям они предвещают грозу,
Но влага морская колышется тихо внизу:
Там лебеди плавают, зыблется флот на просторе.

(Пер. В.Бенедиктова)

Повеял ветерок, прохладою лаская.
Светильник мира пал с небес на Чатырдах,
Разбился, расточил багрянец на скалах.
И гаснет. Тьма растет, молчанием пугая.

Чернеют гребни гор, в долинах ночь глухая,
Как будто в полусне журчат ручьи впотьмах;
Ночная песнь цветов - дыханье роз в садах -
Беззвучной музыкой плывет, благоухая.

Дремлю под темными крылами тишины.
Вдруг метеор блеснул - и, ослепляя взоры,
Потопом золота залил леса и горы.

Ночь! одалиска-ночь! Ты навеваешь сны,
Ты гасишь лаской страсть, но лишь она утихнет -
Твой искрометный взор тотчас же снова вспыхнет!

(Пер. И.Бунина)

АЛУШТА НОЧЬЮ

Свежеет ветерок, слабеет жар дневной,
Светильник дня упал на Чатырдаг высокий,
Разбился весь, разлил багряные потоки
И гаснет… Путник вверх глядит, смущен душой.

Чернеют склоны гор, полны долины мглой;
Лепечут родники как бы сквозь сон глубокий;
Весть сердцу подают цветов живые соки
Благоухающей мелодией немой.

Под сенью тишины и мрака засыпаю…
Вдруг будит блеск меня: от края и до края
Все небо золотой прорезал метеор.

О ночь восточная! Ты с одалиской схожа:
Твоими ласками я усыплен – и что же?
Для новых будит ласк твой огнеметный взор.

(Пер. О.Румера)

Склоняюсь с трепетом к стопам твоей твердыни,
Великий Чатырдаг, могучий хан Яйлы.
О мачта крымских гор! О минарет аллы!
До туч вознесся ты в лазурные пустыни

И там стоишь один, у врат надзвездных стран,
Как грозный Гавриил у врат святого рая.
Зеленый лес - твой плащ, а тучи - твой тюрбан,
И молнии на нем узоры ткут, блистая.

Печет ли солнце нас, плывет ли мгла, как дым,
Летит ли саранча, иль жжет гяур селенья, -
Ты,Чатырдаг, всегда и нем и недвижим.

Бесстрастный драгоман всемирного творенья,
Поправ весь дольный мир подножием своим,
Ты внемлешь лишь творца предвечные веленья!

(Пер. И.Бунина)

ЧАТЫРДАГ

Трепещет мусульман, стопы твои лобзая.
На крымском корабле ты - мачта, Чатырдаг!
О мира минарет! Гор грозный падишах!
Над скалами земли до туч главу вздымая,

Как сильный Гавриил перед чертогом рая,
Воссел недвижно ты в небесных воротах.
Дремучий лес - твой плащ, а молньи сеют страх,
Твою чалму из туч парчою расшивая.

Нас солнце пепелит; туманом дол мрачим;
Жрет саранча посев; гяур сжигает домы, -
Тебе, о Чатырдаг, волненья незнакомы.

Меж небом и землей толмач, - к стопам своим
Повергнув племена, народы, земли, громы,
Ты внемлешь только то, что Бог глаголет им.

(Пер. В.Ходасевича)

У ног моих лежит волшебная страна,
Страна обилия, гостеприимства, мира.
Но тянется душа, безрадостна и сира,
В далекие края, в былые времена.

Литва! В твой темный лес уносится она
От соловьев Байдар, от смуглых дев Салгира.
Мне ближе зелень мхов, чем в небе цвет сапфира,
Чем апельсинных рощ багрец и желтизна.

Оторван от всего, что мне навеки свято,
Средь этой красоты я вновь грущу о ней,
О той, кого любил на утре милых дней.

Она в родном краю, куда мне нет возврата,
Там все кругом хранит печать любви моей.
Но помнит ли она? Тяжка ли ей утрата?

(Пер. В.Левика)

ПИЛИГРИМ

Роскошные поля кругом меня лежат;
Играет надо мной луч радостной денницы;
Любовью дышат здесь пленительные лица;
Но думы далеко к минувшему летят.

Напевом милым мне дубравы там шумят,
Байдары соловей, сальгирские девицы,
Огнистый ананас и яхонт шелковицы -
Твоих зеленых тундр, Литва, не заменят.

В краю прелестном я брожу с душой унылой:
Хоть всё меня манит, в тоске стремлюся к той,
Которую любил порою молодой.

Он отнят у меня, мой отчий край! Но милой
О друге всё твердит в родимой стороне:
Там жив мой след, - скажи, ты помнишь обо мне?

(Пер. И.Козлова)

ПИЛИГРИМ

У ног моих – цветущий крымский рай.
Здесь – ясная лазурь, приветливые лица.
Но почему же сердце так стремится
В иное время, в мой далекий край?

Шумящие леса мне пели веселей,
Чем соловьи Байдар, салгирские наяды…
И влага зелени литовской мне родней,
Чем золото плодов, рубины спелых ягод.

Я – далеко. Зачем же вновь и вновь
Зову, вздыхая, юность и любовь?
Тоскую о потерянной стране?

Все обо мне напоминает там.
Когда проходишь по моим следам,
Любимая, ты помнишь обо мне?

(Пер. Е.Громовой)

Молись! Поводья кинь! Смотри на лес, на тучи,
Но не в провал! Здесь конь разумней седока.
Он глазом крутизну измерил для прыжка,
И стал, и пробует копытом склон сыпучий.

Вот прыгнул. Не гляди! Во тьму потянет с кручи!
Как древний Аль-Каир, тут бездна глубока.
И рук не простирай - ведь не крыло рука.
И мысли трепетной не шли в тот мрак дремучий.

Как якорь, мысль твоя стремглав пойдет ко дну,
Но дна не досягнет, и хаос довременный
Поглотит якорь твой и челн затянет вслед.

Пилигрим

А я глядел, Мирза! Но лишь гробам шепну,
Что различил мой взор сквозь трещину вселенной.
На языке живых - и слов подобных нет.

(Пер. В.Левика)

ДОРОГА НАД ПРОПАСТЬЮ В ЧУФУТ-КАЛЕ

Молитву прочтя и поводья спустив, отвернись!
О всадник! Здесь разумом конским ногам покорись!
Конь верный! Смотри, как, склонясь над оврагом открытым,
Колени пригнул он, за край ухватился копытом.

Шагнул - и повиснул! Туда не заглядывай! Взор
До дна не дохватит внизу и не станет в упор.
Рукой не тянись туда: надо сперва окрылиться;
И мысли туда не ввергай: ее груз углубится,

Как якорь, опущенный с мелкой ладьи в глубину, -
Но, моря насквозь не пронзив, не прицепится к дну,
А только ладью опрокинет в пучину и втянет.

Пилигрим:

Мирза! А ведь я в эту щель заглянул и - дрожу!
Я видел там... Что я там видел - за гробом скажу;
Земным языком и не выразишь: слов недостанет.

(Пер. В.Бенедиктова)

Ты видишь небеса внизу, на дне провала?
То море. Присмотрись: на грудь его скала
Иль птица, сбитая перунами, легла
И крылья радугой стоцветной разметала?

Иль это риф плывет в оправе из опала?
Не риф, но туча там. Она, как ночи мгла,
Полмира тенью крыл огромных облекла.
А вот и молния. Видал, как засверкала?

Но конь твой пятится - тут пропасть, осади!
Пусть он, как мой скакун, возьмет ее с размаха!
Я прыгаю! Сперва исчезну, но следи:

Мелькнет моя чалма - ударь коня без страха
И, шпоры дав, лети, лишь призови аллаха!
А не мелькнет - вернись: тут людям нет пути!

(Пер. В.Левика)

РАЗВАЛИНЫ ЗАМКА В БАЛАКЛАВЕ

Обломки крепости, чья древняя громада,
Неблагодарный Крым! твой охраняла сон.
Гигантским черепом торчащий бастион,
Где ныне гад живет и люди хуже гада.

Всхожу по лестнице. Тут высилась аркада.
Вот надпись. Может быть, герой здесь погребен?
Но имя, бывшее грозой земных племен,
Как червь, окутано листами винограда.

Где италийский меч монголам дал отпор,
Где греки свой глагол на стенах начертали,
Где путь на Мекку шел и где намаз читали,

Там крылья черный гриф над кладбищем простер,
Как черную хоругвь, безмолвный знак печали,
Над мертвым городом, где был недавно мор.

(Пер. В.Левика)

РАЗВАЛИНЫ ЗАМКА В БАЛАКЛАВЕ

Встарь башни, что кругом в развалинах лежат,
Несли повсюду весть о неприступном Крыме;
Теперь они торчат, как черепа,- под ними
Гнездятся гадины, и люд, подлей, чем гад.

Над ветхой лестницей - гербов поблекших ряд;
Вот надпись; может быть, хранит героя имя,
Когда-то грозное?.. Но листьями своими
Его, как червяка, окутал виноград.

Где грек по глади стен чертил резцом веселым,
Откуда угрожал сын Генуи монголам
И слышался намаз мекканских пришлецов,

Там скопища могил, и коршун чернокрылый,
Над ними реющий, похож на стяг унылый
Над городом, где мор всех истребил жильцов

(Пер. О.Румера)

Руины!.. А твоя то бывшая ограда,
Неблагодарный Крым! Вот замок! Жалкий вид!
Гигантским черепом он на горе стоит;
Гнездится в нем иль гад, иль смертный хуже гада.

Вот - башня! Где гербы? И самый след их скрыт.
Вот - надпись... Имя... чье? Быть может, - исполина!
То имя, может быть, - героя: он забыт;
Как муху, имя то обводит паутина.

Здесь грек вел по стенам афинский свой резец;
Там - влох монголу цепь готовил; тут пришлец
Из Мекки нараспев тянул слова намаза:

Теперь лишь черные здесь крылья хищных птиц
Простерты, как в местах, где губит край зараза, -
Хоругви траура над сению гробниц!

(Пер. В.Бенедиктова)

Мне любо, Аюдаг, следить с твоих камней,
Как черный вал идет, клубясь и нарастая,
Обрушится, вскипит и, серебром блистая,
Рассыплет крупный дождь из радужных огней.

Как набежит второй, хлестнет еще сильней,
И волны от него, как рыб огромных стая,
Захватят мель и вновь откатятся до края,
Оставив гальку, перл или коралл на ней.

Не так ли, юный бард, любовь грозой летучей
Ворвется в грудь твою, закроет небо тучей,
Но лиру ты берешь - и вновь лазурь светла.

Не омрачив твой мир, гроза отбушевала,
И только песни нам останутся от шквала -

(Пер. В.Левика)

Люблю я созерцать с утесов Аюдага,
Как пенятся валы, встав черною стеной,
Иль, снежно убелясь, серебряная влага,
Сияя в радугах, крутится предо мной.

Об мель дробится хлябь - и темных волн ватага,
Как армия китов, песок брегов
Вдруг осадившая, обратно мчась, все блага -
Коралл и перламутр роняет за собой.

Таков младой поэт: тревоги и волненья
Вздымают грудь его; но – лиру взял певец,
Запел – и бурный вал отхлынул в глубь забвенья,

Отбросив к берегу те перлы вдохновенья,
Которые, в веках блистая, наконец,
В его же перейдут торжественный венец.

(Пер. В.Бенедиктова)

Люблю я, опершись на скалу Аюдага,
Смотреть, как черных волн несется зыбкий строй,
Как пенится, кипит бунтующая влага,
То в радуги дробясь, то пылью снеговой;

И сушу рать китов, воюя, облегает;
Опять стремится в бег от влажных берегов
И дань богатую в побеге оставляет:
Сребристых раковин, кораллов, жемчугов.

Так страсти пылкие, подъемляся грозою,
На сердце у тебя кипят, младой певец;
Но лютню ты берешь, - и вдруг всему конец.

Мятежные бегут, сменяясь тишиною,
И песни дивные роняют за собою:
Из них века плетут бессмертный твой венец.

(Пер. И.Козлова)

ОБЪЯСНЕНИЯ

АККЕРМАНСКИЕ СТЕПИ

Минуя острова багряного бурьяна. - На Украине и побережье бурьяном называют великорослые кусты, которые летом покрываются цветами и приятно выделяются на степном фоне.

ВИД ГОР ИЗ СТЕПЕЙ КОЗЛОВА

Дивы - по древней персидской мифологии, злые гении, некогда царствовавшие на земле, потом изгнанные ангелами и ныне живущие на краю света, за горою Каф.

Какой там свет! Пожар?.. - Вершина Чатырдага после заката солнца благодаря отражающимся лучам в течение некоторого времени представляется как бы охваченной пламенем.

Чатырдаг - самая высокая вершина в цепи Крымских гор на южном берегу; она открывается взору издалека, верст за двести, с разных сторон, в виде исполинского облака синеватого цвета.

БАХЧИСАРАЙ

Бахчисарай. - В долине, окруженной со всех сторон горами, лежит город Бахчисарай, некогда столица Гиреев, ханов крымских.

Как Валтасаров перст, он чертит надпись: “Тлей! - “В тот час изыдоша персты руки человечи и писаху противу лампады на покоплении стены дому царства, и царь (Валтасар) видяше персты руки пишущие”. Пророчество Даниила, V, 5, 25,26,27,28.

БАХЧИСАРАЙ НОЧЬЮ

Молитва кончена, и опустел джамид,//Вдали растаяла мелодия призыва... - Меджид, или джамид, - обыкновенная мечеть. Снаружи, по углам ее, возвышаются тонкие стрельчатые башенки, называемые минаретами (менаре); на половине своей высоты они обведены галереею (шурфе), с которой муэдзины, или глашатаи, созывают народ к молитве. Этот напевный призыв с галереи называется изаном. Пять раз в день, в определенные часы, изан слышится со всех минаретов, и чистый и звучный голос муэдзинов приятно разносится по городам мусульманским, в которых благодаря отсутствию колесных экипажей царствует необычайная тишина (С е н к о в с к и й. Со11ес1апеа, т. I, с. 66).

Как будто дьяволы сошлись на суд Эвлиса... - Эвлис, или Иблис, или Гаразель, - это Люцифер у магометан.

С быстротой фариса... - Фарис - рыцарь у арабов-бедуинов.

ГРОБНИЦА ПОТОЦКОЙ

Недалеко от дворца ханов возвышается могила, устроенная в восточном вкусе, с круглым куполом. Есть в Крыму народное предание, что памятник этот был поставлен Керим-Гиреем невольнице, которую он страстно любил. Говорят, что эта невольница была

полька, из рода Потоцких. Автор прекрасно и с эрудицией написанной книги “Путешествие по Тавриде”, Муравьев-Апостол, полагает, что предание неосновательно и что могила хранит останки какой-то грузинки. Не знаем, на чем он основывает свое мнение, ибо утверждение его, что татарам в половине XVIII столетия нелегко было бы захватить невольницу из рода Потоцких, неубедительно. Известны последние волнения казаков на Украине, когда немалое число народа было уведено и продано соседним татарам. В Польше много шляхетских семейств, носящих фамилию Потоцких,

и невольница могла и не принадлежать к знаменитому роду владетелей Умани, которая была менее доступна для татар и казаков. На основе народного предания о бахчисарайской могиле русский поэт Александр Пушкин с присущим ему талантом написал поэму “Бахчисарайский фонтан”.

МОГИЛЫ ГАРЕМА

В роскошном саду, среди стройных тополей и шелковичных деревьев, находятся беломраморные гробницы ханов и султанов, их жен и родственников; в двух расположенных поблизости зданиях емлены в беспорядке гробы; они были некогда богато обиты, ныне торчат голые доски и видны лоскутья материи.

Над плитами - чалма, как знамя войска теней... - Мусульмане ставят над могилами мужчин и женщин каменные чалмы различной формы для тех и других.

И начертал гяур для новых поколений... - Гяур, точнее киафир, значит “неверный”. Так мусульмане называют христиан.

БАЙДАРСКАЯ ДОЛИНА

Прекрасная долина, через которую обычно въезжают на Южный берег Крыма.

АЛУШТА ДНЕМ

Алушта - одно из восхитительнейших мест Крыма; туда северные ветры никогда не доходят, и путешественник часто в ноябре должен искать прохлады под тенью огромных грецких орехов, еще зеленых.

Спешит свершить намаз свой нива золотая... - Намаз - мусульманская молитва, которую совершают сидя и кладя поклоны.

Как с ханских четок, дождь камней и жемчугов... - Мусульмане употребляют во время молитвы четки, которые у знатных людей бывают из драгоценных камней. Гранатовые и шелковичные деревья, алеющие прелестными плодами, - обычное явление на всем

Южном берегу Крыма.

ЧАТЫРДАГ