Бунин братья читать краткое содержание. Братья. Конкретно-историческое и вечное в рассказах Ивана Бунина «Господин из Сан-Франциско» и «Братья

Написанный в 1914 году. Произведение было результатом живых впечатлений автора, посетившего Цейлон в 1911 году. В произведении Бунин обличает устои бесчеловечного, уродливого строя и выражает острое предчувствие неизбежной катастрофы общества, основанного на насилии и порабощении, с ожиданием грозных социальных потрясений.

Дорога из Коломбо идет вдоль океана. На водной глади качаются первобытные пироги, на шелковых песках, в райской наготе, валяются черноволосые подростки. Казалось бы, зачем этим лесным людям Цейлона города, центы, рупии? Разве не все дают им лес, океан, солнце? Однако, взрослея, они торгуют, работают плантациях, ловят жемчуг, заменяют лошадей - возят европейцев, ведь все знают, что лошади плохо переносят цейлонский зной.
На левую руку рикш англичане, хозяева острова, надевают бляху с номером. Счастливый седьмой номер достался старику-рикше, жившему в одной из лесных хижин под Коломбо. «Зачем, - спросил бы Возвышенный, - старику это?» «Затем, - ответили бы ему, - что захотел он умножить свои земные горести, что движим земной любовью и жаждой жизни». У старика была жена, сын и много маленьких детей, которых надо было кормить. Сам старик был седой, очень худой, сморщенный, невзрачный, похожий на маленькую обезьянку. Пот ручьями лил с него, узкая грудь дышала со свистом, но, подкрепляя себя дурманом бетеля, бегал он быстро.
Старик хотел для сына счастья и тяжело работал. Но английского не знал и часто бежал наугад, пока большой, одетый в белое европеец не осаживал его палкой по спине. Но и немало лишних центов урвал старик, жалостно морщась и выкидывая сложенные ковшиком тонкие руки.
Раз прибежал он домой совсем в неурочное время: в самый жар полдня, когда в лесах все пело и славило бога жизни-смерти Мару, бога «жажды существования». А старый рикша, уже ничего не жаждавший, кроме прекращения мучений, лег в своей хижине и к вечеру умер. Так и не дошел до него голос Возвышенного, призывавший к отречению от земной любви, и за могилой ждала его новая скорбная жизнь, след неправой прежней. Его жена, зубастая старуха, плакала в ту ночь, питая свою скорбь той же неразумной любовью и жалостью. Сын её стоял рядом. Он вечером видел свою невесту, круглолицую тринадцатилетнюю девочку из соседней деревни. Он испугался и удивился такой внезапной смерти отца, но был слишком взволнован любовью, что сильнее любви к отцам, и забыл, что все страдания этого мира - от любви…
Он был легконогий юноша, и Шива позавидовал бы красоте его темного торса, черно-синим волосам, блестящим глазам под длинными ресницами. Отцовскую медную бляху он надел на свою крепкую руку и отправился в город. Сперва он только гонялся за опытными рикшами, запоминая английские названия улиц; потом сам стал зарабатывать, готовясь к своей семье, своей любви. Но однажды, прибежав домой, он опять услышал страшную весть: невеста его ушла в город и пропала. Отец невесты, полный и сытый старик, три дня разыскивал её и, должно быть, что-то узнал, потому что вернулся успокоенный. Он вздыхал, выражая притворную покорность судьбе; он был лукавый, как все торговцы. От него нельзя было добиться правды, а женщины все слабы, и молодой рикша понимал это. Просидев двое суток дома, не притрагиваясь к пище, только жуя бетель, он, наконец, очнулся и опять убежал в Коломбо. О невесте он, казалось, забыл. Он бегал, жадно копил деньги - и нельзя было понять, во что больше он влюблен: в свою беготню или в те монетки, что собирал за нее. Благополучно и с виду даже счастливо проработал он так с полгода.
И вот сидел он как-то утром, вместе с другими рикшами, под баньяном, когда у одного из бунгало показался человек в белом - европеец, англичанин. Стая рикш налетела на него, но человек, грозно взмахнув тростью, выбрал седьмой номер, он показался ему сильнее прочих. Европеец был невысок и крепок, в золотых очках, с черными короткими усами и оливковым цветом лица, на котором солнце и болезнь печени уже оставили свой смуглый след. Глаза его смотрели как-то странно, будто ничего не видя, деревянный голос его был тверд и спокоен. И рикша понесся на Йорк-Стрит, лавируя среди других рикш, бегущих взад и вперед.
Был конец марта, самое знойное время. Уже с утра было жарко, как в полдень. Но рикша бежал быстро, и ещё ни одной капли пота не было на его спине. В самом конце улицы он вдруг остановился, и англичанин удивленно услышал: «Бетель». Не ответив, он ударил рикшу тростью по лопаткам, но тот только дернул плечом и стрелой полетел к лавкам. «Не убивай, не воруй, не прелюбодействуй, не лги и ничем не опьяняйся», - заповедал Возвышенный. Но смутно звучала эти заповеди в сердце рикши… Сунув бетель в рот, рикша опять побежал по направлению в город (Форт, как называют его англичане). Англичанин рассеянно смотрел вокруг…
Возле старого голландского здания они остановились. Англичанин ушел пить чай и курить сигару, а рикша бросил оглобли и сел у дерева дожидаться его. О чем думал этот юноша, уже вкусивший самой сильной отравы - любви к женщине? Мара ранит, но Мара и залечивает раны; Мара вырывает что-то из рук человека, но Мара и разжигает человека снова схватить отнятое…
Затем англичанин долго бродил по улицам; а рикша ходил позади англичанина, возя за собой свою колясочку. В полдень англичанин ушел в пароходную контору, а рикша купил дешевых папирос и выкурил пять штук подряд. Сладко одурманенный, сидел он против конторы и смотрел на своего седока и других англичан, обсуждавших обед в честь прибытия парохода из Европы.
До обеда, до вечера было ещё далеко. И опять побежал рикша, - на этот раз к отелю, - и опять, как собака, сел на мостовую, смотря на толпу только что прибывших из Европы, у каждого из которых в душе было то, что заставляет человека жить и желать сладкого обмана жизни. А рикше, рожденному на земле первых людей, разве не вдвойне был сладок этот обман? Разве та, что пропала в этом городе, была хуже женщин в белых нарядах, идущих мимо него и пробуждающих вожделение? У нее была смуглая кожа и круглые сияющие глаза, в которых детская робость уже смешивалась с радостным любопытством жизни, с затаенной женственностью, нежной и страстной. Вскочив с места, рикша побежал в ближайший бар, где вытянул целый стакан виски. Смешав этот огонь с бетелем, он обеспечил себя блаженным возбуждением до самого вечера.
Пьян был и англичанин, выйдя из отеля. Не зная, как убить время, он приказал везти себя сперва на почту, где опустил в ящик три открытки; от почты - к саду Гордона, куда даже не зашел, а потом - куда глаза глядят: к Черному Городу, к рынку, к реке Келани. И пошел, пошел мотать его пьяный и с головы до ног мокрый рикша, возбужденный ещё и надеждой получить целую кучу центов. Он бежал в самую жару в угоду англичанину, не знавшему, как дотянуть до обеда, точно спасаясь от кого-то… Потом англичанин приказал вернуться в Форт, побрился, купил сигары, сходил в аптеку… Рикша, мокрый, похудевший, смотрел на него уже неприязненно, глазами собаки, чувствующей приступы бешенства… В шестом часу он побежал к бунгало англичанина, мимо баньяна, под которым сидел ещё утром в жажде заработка от этих беспощадных и загадочных белых людей, в упрямой надежде на счастье. В течение получаса рикша отдыхал, пока англичанин переодевался к обеду. Сердце у него колотилось как у отравленного, губы побелели, черты лица обострились, глаза ещё больше почернели и расширились.
Солнце меж тем закатилось. Пожилая девушка сидела на террасе. Увидев её с улицы, во двор зашел старик-индус, немой заклинатель змей. Старик уже вынимал из-за пояса свою тростниковую дудку, как рикша вскочил и криками прогнал его. Уже в темноте вышел англичанин, и рикша покорно кинулся к оглоблям…
Была ночь, когда он подбежал к большому ярко освещенному двухэтажному дому, большой балкон которого уже белел скатертью длинного стола и смокингами сидевших за ним. Рикша номер семь подлетел к балкону. Гость выскочил из колясочки, а рикша понесся вокруг дома, чтобы попасть во двор, к другим рикшам, и, обегая дом, вдруг шарахнулся назад, точно его ударили в лицо палкой: из окна второго этажа - в японском халатике красного шелка, в тройном ожерелье из рубинов, в золотых широких браслетах - на него глядела круглыми сияющими глазами его пропавшая невеста. Она не могла видеть его внизу, в темноте, но он сразу узнал её.
Сердце его не разорвалось, оно было слишком молодо и сильно. Постояв с минуту, он присел под вековой смоковницей и смотрел на стоявшую в раме окна, до тех пор, пока она не ушла. А затем он вскочил, схватил оглобли и пустился бежать, - на этот раз уже твердо зная, куда и зачем. «Проснись! - кричали в нем тысячи беззвучных голосов его предков. - Стряхни с себя обольщения Мары, сон этой краткой жизни! Тебе ли спать, отравленному ядом. Все скорби от любви - убей её! Недолгий срок пребудешь ты в покое отдыха, пока снова не переродишься в тысяче воплощений».
Рикша забежал в одну из лавочек, жадно съел чашечку риса и кинулся дальше. Он знал, где живет тот старик-индус… Рикша вбежал в хижину, а назад выскочил с большой коробкой от сигар. Он заплатил за нее большую цену, и то, что в ней лежало, шуршало и стукало в крышку тугими кольцами.
Зачем-то захватив с собой колясочку, он прибежал на пустой плац Голь-Фэса, темневший под звездным небом. Он в последний раз бросил тонкие оглобли и сел уже не на землю, а на скамью, сел смело, как белый человек. За свой фунт он потребовал самую маленькую и самую смертоносную. Она была сказочно красива и необыкновенно злобна, особенно после того, как её помотали в деревянной коробке. Укус её огненно жгуч и с головы до ног пронзает все тело несказанной болью. Ощутив этот огненный удар, рикша колесом перевернулся на скамье. Он потерял сознание, чтобы снова и снова ненадолго приходить в себя, расставаясь с жизнью, памятью, зрением, болью, радостью, ненавистью и любовью…
Дней через десять, в сумерки перед грозой, к большому русскому пароходу, готовому уже отплыть, прибыла шлюпка, в которой сидел седок рикши номер семь. Капитан сперва наотрез оказался взять его на борт, но после настойчивых просьб уступил и поселил в свободную каюту.
Пароход уже снялся с якоря, когда сверкнула яркая молния. Англичанин оглянулся на свинцовую даль океана и скрылся в каюте. До обеда он писал что-то в толстой тетради, и выражение его лица было тупо, и вместе с тем удивленно. Затем оделся к обеду и вышел к команде, которая встретила его преувеличенно любезно, щеголяя друг перед другом знанием английского языка. Он отвечал им не менее любезно, рассказал о своем пребывании в Индии, на Яве и на Цейлоне, где захворал печенью и расстроил нервы. Капитан, человек с умными и твердыми глазами, во всем старающийся быть европейцем, завел речь о колониальных задачах Европы. Англичанин внимательно слушал, отвечал складно, будто читал хорошо написанную статью. И порой смолкал, прислушиваясь к шороху волн в темноте за открытыми дверями.
Влажно дуло из этой тьмы свободным дыханием чего-то от века свободного. Беззвучно и широко распахивалась вокруг парохода голубая бездна, чернотой заливало горизонты - и оттуда, как тяжкий ропот самого творца, ещё погруженного в довременный хаос, доходил мрачный и торжественный гул грома. И тогда англичанин как бы каменел на минуту.
- В сущности, это страшно! - сказал он своим мертвым, но твердым голосом после одного особенно ослепительного сполоха. - И страшнее всего то, что мы не думаем, не чувствуем, разучились чувствовать, как это страшно - эта бездонная глубина вокруг. Наверное, очень жутко быть капитаном, но не лучше лежать в каюте, за тончайшей стеной которой всю ночь кипит эта бездонная хлябь… Да, разум наш слабей, чем разум зверя. У зверя, у дикаря есть хотя бы инстинкт, а у нас, европейцев, он выродился. Мы ничего не боимся, даже смерти не боимся по-настоящему, ни жизни, ни тайн, ни бездн, нас окружающих! Я участник бурской войны, я убивал людей сотнями - и вот нисколько не страдаю от того, что я убийца. Я даже не думаю об этом никогда…
Ветер дул сильнее, черная тьма шумела тяжелее. Чувствовалось, как снизу что-то нарастает, приподнимает, потом расступается. Команда вышла. Остался один капитан.
- Нам страшно только то, - сказал англичанин, - что мы разучились чувствовать страх! Бога в Европе давно уже нет. Мы, при всей своей деловитости и жадности, как лед холодны и к жизни, и к смерти: если и боимся её, то рассудком. Мы, спасаясь от собственной тупости и пустоты, бродим по всему миру, притворно им восторгаясь. Но только здесь, на земле древнейшего человечества, в этом потерянном нами эдеме, который мы называем нашими колониями и жадно ограбляем, среди грязи, чумы и цветных людей, обращенных нами в скотов, только здесь чувствуем в некоторой мере жизнь, смерть, божество. Порабощение мы, люди железного века, называем нашими колониальными задачами. И когда этот дележ придет к концу, когда в мире воцарится какой-нибудь новый Рим, английский или немецкий, тогда повторится Апокалипсис… Будда, говоривший: «О вы, князья, обращающие друг против друга жадность свою, ненасытно потворствующие своим похотям!», понял, что значит жизнь Личности в этом мире, который мы не постигаем, - и ужаснулся. Мы же возносим нашу Личность превыше небес, сосредоточиваем в ней весь мир, что бы там ни говорили братстве и равенстве, - и вот только в океане, где чувствуешь, как растворяется человек в этом страшном Все-Едином, - только там понимаем в слабой мере, что значит эта наша Личность… - Знаете ли вы, - спросил он капитана, - буддийскую легенду о вороне? Слон бежал с горы к океану; он бросился в волны, и ворон, томимый «желанием», кинулся за ним. Слон захлебнулся, и ворон стал жадно клевать его тушу. Когда же очнулся, то увидал, что отнесло его далеко в море, и закричал ворон жутким голосом, тем, которого так чутко ждет Смерть… Ужасная легенда! Из темноты раздались звуки склянки. Капитан, посидев из приличия ещё минут пять, ушел. Ушел и лакей. Англичанин потушил свет. Во мраке шум волн сразу стал как будто слышнее, сразу раскрылось звездное небо. Пароход переваливался с одной волны на другую, и в снастях его носились то в бездну кверху, то в бездну книзу, Канопус, Ворон, Южный Крест, по которым ещё мелькали отдельные сполохи.

Идет дорога из Коломбо вдоль океана. Черноволосые подростки валяются в райской наготе, на шелковом песке. Первобытные пироги качаются на водной глади. Кажется, ну зачем же этим лесным людям из Цейлона центы, рупии, города? Разве солнце, лес и океан дают им недостаточно? Однако, повзрослев, они начинают торговать, ловить жемчуг, работать на плантациях, заменять лошадей - перевозить европейцев, ведь каждый из них знает, что лошади цейлонский зной переносят очень плохо.

Хозяева острова, англичане, на левую руку рикшам надевают бляху, на которой изображен номер. Счастливая семерка досталась когда-то рикше-старику, который жил под Коломбо в одной из лесных хижин. "Для чего, - поинтересовался бы Возвышенный, - все это старику?" "Нужно, - ему бы ответили, - он умножить захотел свои горести земные, что движим жаждой жизни и земной любовью. Была у старика жена, много маленьких детей и сын, которых было необходимо кормить. Сам старик был очень худой, седой, невзрачный, сморщенный, походящий на маленькую обезьянку. С него ручьями лил пот, со свистом дышала узкая грудь, но бегал он быстро, подкрепляемый дурманом бетеля.

Старик тяжело работал, потому что хотел для своего сына счастья. Но он не знал английского и очень часто несся со всех ног наугад, пока огромный европеец, одетый в белое, не стучал по его спине палкой. Но, и лишних центов старик урвал немало, жалобно морщась и подставляя свои тонкие руки, сложенные ковшиком.

Как-то раз он прибежал домой совсем не в то время: в полуденный жар, когда все пело в лесу и прославляло бога жизни и смерти Мару, покровителя "жажды существования". А старичок рикша, который уже давно ничего не жаждал, кроме прекращения своих мук, лег у себя в хижине и к вечеру скончался. Так и не понял он голоса Всевышнего, призывавшего его к отречению от любви земной, и новая скорбная жизнь ждала его за могилой, как след неправильной прежней. Зубастая старуха - его жена, в ту ночь плакала, скорбь свою питая все той же неразумной жалостью и любовью. Ее сын был рядом. Он видел вечером свою невесту, круглолицую девочку тринадцати лет, проживающую в соседней деревне. Он удивился и испугался такой внезапной смерти отца, но слишком сильно был взволнован любовью, которая была намного сильнее любви к отцу, и забыл, что все страдания в этом мире - от любви...

Это был легконогий мальчишка, и его черно-синим волосам, темному торсу, длинным ресницам, блестящим глазам позавидовал бы Шива. Он одел на свою сильную руку отцовскую бляху с номером и отправился до города. Сначала он только гонялся за бывалыми рикшами, запоминая, как по-английски называются улицы. Потом он начал готовиться к своей семье, единственной любви, стал зарабатывать. Но однажды, по приходу домой, он узнал страшную для него новость: его невеста пошла в город и не вернулась. Отец невесты, сытый и полный старик, ее разыскивал три дня, и, скорее всего, узнал что-то, потому что вернулся спокойный. Он вздыхал, тем самым говоря о притворной покорности судьбе. Был он лукавым, как и другие торговцы. Правды от него нельзя было допроситься, а все женщины слабы, и юноша-рикша это прекрасно понимал. Проведя дома два дня, не трогая пищу, и только пожевывая бетель, наконец он очнулся и снова побежал в Коломбо. Казалось, он и о невесте забыл. Он бегал, копил жадно деньги - ни у кого не получалось понять, во что влюблен он был больше: в те самые монетки, которые собирал, или в беготню. Счастливо и даже довольно благополучно так он проработал полгода.

И вот, как-то утром, он сидел под баньяном вместе с другими рикшами, когда человек в белом показался у одного из стоявших тут бунгало. Это был англичанин, европеец. На него налетела стая рикш, но человек, взмахнув тростью достаточно грозно, избрал номер семь, он ему казался сильнее остальных. Европеец был крепок и невысок, в золотых очках, с короткими черными усами и лицом оливкового цвета, на котором болезнь печени и солнце уже успели оставить свой смуглый след. Его глаза глядели как-то странно, будто ничего не видели, голос казался деревянным, и был тверд и спокоен. И рикша побежал на Йорк-Стрит, лавируя между другими рикшами, бегущими вперед и взад.

Было самое знойное время - конец марта. Было жарко уже с самого утра точно так, как в полдень. Но рикша несся быстро, на его спине не было еще ни единой капли пота. Вдруг он остановился в самом конце улицы, и удивленный англичанин услышал: "Бетель". Ничего не сказав, он тростью ударил рикшу по лопаткам, но тот слегка дернул плечом и стрелок помчался к лавкам. "Не воруй, не убивай, не лги, не прелюбодействуй и не опьяняйся", - говорил Возвышенный. Но в сердце рикши смутно звучали данные заповеди... Запихав бетель в рот, рикша уже снова бежал в направлении города (его англичане называют Форт). Англичанин смотрел вокруг рассеянно.

Возле старинного голандского здания рикша остановился. Англичанин ушел курить сигару и пить чай, а рикша кинул оглобли и стал дожидаться его у дерева. О чем мог думать этот юноша, уже вкусивший самую сильную траву - любовь к женщине? Мара может ранить, но Мара и раны залечивает. Мара что-то вырывает из человеческих рук, но он же и заставляет человека схватить у него отнятое.

Затем долго ходил англичанин по улицам, а рикша бродил за ним, таская за собой собственную колясочку. В полдень англичанин отправился в пароходную контору, а рикша приобрел дешевые папиросы и выкурил подряд пять штук. Под сладким дурманом, он сидел напротив конторы, смотря на своего седока и остальных англичан, которые обсуждали обед в честь прибытия парохода из Европы.

До вечера, до обеда было еще много времени. И опять бежал рикша к отелю, и опять, словно собака, сел на мостовую и смотрел на толпу, прибывшую из Европы. У человека, что был здесь, в душе было то, что может заставить человека жить и думать о сладком обмане жизни. Но рикше, который был рожден на земле первых людей, не вдовойне ли сладок был тот самый обман? Разве его невеста, пропавшая в городе, чем-то была хуже других женщин в белых нарядах, проходящий мимо юноши и вызывающих вожделение? У нее были круглые сияющие глаза и смуглая кожа, благодаря которым уже с радостным любопытством к жизни смешивалась детская робость, с с нежной, страстной и затаенной женственностью. Вскочив с прежнего места, рикша бросился с самый ближний бар, где выпил целый стакан с виски. Смешав с бетелем этот огонь, он себя обеспечил прекрасным возбуждением до самого вечера.

Англичанин, вышедший из отеля, тоже был пьян. Думая, как провести время, он приказал отвезти себя сначала на почту, где он отпустил в ящик три открытки. От почты они двинулись к саду Гордона, куда англичанин и не зашел, а потом - куда глядят глаза: к рынку, к Черному городу, к реке Келани. И опять пошел его мотать мокрый с головы до ног, да еще и пьяный рикша, еще и возбужденный надеждой получить большую кучу центов. В самую жару он бежал со всех ног, чтобы угодить англичанину, не знавшему, как прожить до обеда, будто спасаясь от кого-то. Потом поступил приказ от англичанина вернуться в Форт. Он побрился, сходил в аптеку, купил сигареты... Рикша, похудевший и мокрый, на него глядел уже неприязненно, собачьими глазами, чувствующей приступ бешенства... В шесть часов он побежал до бунгало, к англичанину, мимо того баньяна, под которым еще утром сидел в надежде заработать на эти загадочных и беспощадных белых людях, в упрямой надежде на счастливую жизнь. В течение половины часа рикша отдохнул, пока англичанин готовился обедать. У него, как у отравленного, колотилось сердце, губы стали белыми, черты лица резко обострились, глаза расширились и еще более почернели.

Меж тем солнце закатилось. На террасе сидела пожилая девушка. Увидев ее на улице, вошел во дворе старик-индус, заклинатель змей. Он был немым. Старик вынимал уже из-за пояса свою тростниковую дудку, но тут вскочил рикша и прогнал его криками. Когда было темно, вышел англичанин. Рикша снова покорно бросился к оглоблям...

Наступила ночь, когда подбжал он к двухэтажному большому и ярко освещенному дому. Его огромный балкон белел скатертью длинного стола. Рикша под номером семь подлетел к балкону. Гость выбежал из колясочки, а рикша побежал вокруг дома, но вдруг шарахнулся взад, будтно его сильно ударили палкой по лицу: из окна на вторм этаже, в японском халатике из красного шелка, в тройном рубиновом ожерелье, в широких золотых браслетах глядела на него сияющими глазами пропавшая невеста. Она видеть не могла рикшу внизу, потому что было темно, но он ее сразу же узнал.

Его сердце не разорвалось, так как оно очень было сильно и молодо. Постояв около минуты, он присел и глядел на стоящую в раме девушку, пока та не ушла. А затем он подпрыгнул, схавтив оглобли, и побежал. На этот раз он твердо знал, куда и зачем несется. "Проснись! - кричали в нем тысячи голосов его предков, звучали беззвучно. - Скинь с себя обольщение Мары, сон столь короткой жизни! Тебе ли, отравленному ядом, спать. В любви все скорби, убей ее! Малый срок ты пробудешь в спокойном отдыхе, пока заново не переродишься в тысячах перевоплощений."

Рикша зашел в одну из лавок, быстро съел небольшую чашку риса и ринулся дальше. Он знал, где искать того старика-индуса... Рикша забежал в хижину, но назад выбежал с огромной коробкой от сигар. Он заплатил за нее большие деньги, и то, что лежало в ней, стукало и шуршало по крышке тугими кольцами.

Захватив зачем-то с собой колясочку, он побежал на пустовавший плац Голь-Фэса, казавшийся темным под звездами. В последний раз кинул он тонкие оглобли, но сел уже не на землю, а на скамейку, смело сел, точно как белый человек. За фунт, который был у него, он попросил самую небольшую и смертоносную. Она была очень красива, но злобна тоже необыкновенно, после того, особенно, как помотали ее в деревянной коробке. Ее укус огненно жгуч, пронзает все тело с ног до головы с несказанной болью. Почувствовав этот огненный удар, колесом рикша перевернулся на скамье. Потерял он сознание, что каждый раз понемногу приходить в себя, расставаясь с памятью, зрением, жизнью, радостью, болью, любовью и ненавистью...

В сумерки, перед грозой, дней через десять после этого, к огромному русскому пароходу, который уже был готов отплыть, приплыла шлюпка. В ней сидел седок, которого возил рикша номер семь. Сперва капитан наотрез отказывался взять его на борт, но после настойчивой просьбы уступил в споре и поселил в пустую каюту.

Пароход уже сняли с якоря, когда небо осветила яркая молния. Англичанин посмотрел на свинцовую океанскую даль и скрылся в каюте. Что-то писал он в толстой тетрадке до самого обеда, выражение лица его было тупо, и удивленно вместе с тем. Затем он переоделся к обеду и пошел к команде, которая встретила его ну уж очень любезно, показывая перед друг другом знание английского языка. Не менее любезно отвечал и он, говорил о своих поездках в Индию, на Яву, на Цейлон, где расстроил нервы и захворал печенью. Капитан, человек с твердыми и умными глазами, старающийся во всем быть европейцем, речь завел о колониальных задачах Европы. Англичанин слушал внимательно, складно отвечал, будто рассказывал отлично написанную статью. Порой он замолкал, прислушивался к шороху волн в темноте, за широко открытыми дверями

Из этой тьмы влажно дуло свободным дыханием чего-то, свободного от века. Широко и беззвучно распахивались кругом порохода синяя бездна, заливало чернотой горизонты - оттуда, как тяжелый ропот самого творца, уже погруженного в довременный хаос, шел торжественный и мрачный гул грома. Тогда как бы каменел на минуту англичанин.

Это страшно, в сущности! - вымолвил он твердым своим, но мертвым голосом, после одного из самых сильных ударов. - И всего этого страшнее то, что не думаем мы, не чувствуем, чувствовать разучились, а это страшно - эта глубина, бездонная глубина вокруг. Наверное, быть капитаном очень жутко, но в каюте лежать не лушче, ведь за очень тонкой стеной кипит всю ночь эта бездонная хлябь... На разум, правада, слабее, чем разум у зверей. У дикаря, у зверя есть хоть инстинкт, а у нас выродился. Мы не боимся ничего, не боимся даже смерти по-настоящему, ни тайн, ни жизни, ни безд, окружающих нас! Я - один из участников бурской войны, убивал я людей сотнями - и совсем от того не страдаю, что убивал. Я даже никогда об этом не думаю...

Еще тяжелее шумела черная тьма, сильнее дул ветер. Чувствовалось, как внизу что-то нарастает, немного поднимает, а потом расступается. Вышла команда. Остался только капитан.

Нам только то страшно, - сказал англичанин, - что мы разучились страх чувствовать. Нет давно Бога в Европе. При своей деловитости, жадности, и к жизни, и к смерти мы холодны, как лед: если ее и боимся, то с рассудком. Мы, от собственной пустоты и тупости спасаясь, посещаем весь мир, восторгаясь им притворно. Но лишь здесь, на земле древнейшего человека, мы чувствует в какой-то мере божество, жизнь и смерть. Люди железного века, порабощение мы называем колониальными нашими задачами. Когда в мире воцарится какой-то новый Рим, немецкий или английский, тогда и будет повторен Апокалипсис... Будда, которы говорил: "О вы, обращающие жадность свою друг против друга, князья, ненасытно потворствуете своим похотям!", он поняла, что в этом мире значит Личность, весь мир сосредоточив на ней, что бы не говорили о равенстве и братстве. Только в океане, как человек растворяется в этом устрашающем Все-Едином. Только здесь мы понимаем, что значит наша Личность.

А вы знаете, - спросил он у капитана, - легенду о вороне (буддийскую)? К океану с горы бежал слон, бросился он в волны, и томимый желанием ворон, полетел за ним. Слон захлебнулся, а ворон начал клевать его тушу. Когда очнулся тот, увидел, что его отнесло далеко в море. И закричал он жутким голосом, которого чутко также ждет Смерть... Легенда ужасна!

Звуки склянки послышались в темноте. Из приличия посидев еще минут пять, капитан ушел. Лакей тоже удалился. Англичанин потушил свет. Шум волн во мраке сразу стал громе, слышнее. Пароход шел то по одной, то по другой волне, и в его снастях носились то кверху, то в бездну книзу, Ворон, Канопус, Южный Крест, отдельные сплохи еще мелькали по которым.

Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Братья». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.

Вера Медведева,
г. Тула

“Я хочу говорить о печали”

Рассказ И.А. Бунина “Братья” в 11-м классе

Не может быть братства между людьми до тех пор,
пока они не поймут своё сходство и отношение к Богу
и то великое назначение, для которого дана им жизнь.
У.Чаннинг

Анализировать рассказ в классе начинаю с вопроса: почему Бунин назвал рассказ “Братья”? Разве кто-то в рассказе связан братскими узами? Ребята вспоминают героев: старый рикша, его сын, невеста сына, англичанин. Может, Бунин ошибся? Или мы невнимательно прочли рассказ? Давайте попробуем ещё раз перечитать его вместе.

Бунин начинает рассказ с описания чудесных кокосовых лесов Цейлона, испещрённых солнечным светом. Справа от них “стелются глубокие шелковистые пески, блещет золотое, жаркое зеркало водной глади”. “В тёплой прозрачной воде каменистого прибрежья” плещутся подростки. “Казалось бы, зачем им, этим лесным людям... города, центы, рупии? Разве не всё дают им лес, океан, солнце?” – спрашивает автор. Зачем, войдя в лета, они целый день, обливаясь горячим потом, бегают по городу в поисках работы, быстро превращаясь в стариков со сморщенной “по всему телу, или, лучше сказать, по костям” кожей?

Ответ следует незамедлительно. Люди движимы “земной любовью, тем, что от века призывает все существа к существованию”. Зарабатывая деньги, они хотят счастья не для себя, а для семьи, детей. Но, позволяя себе любить, они нарушают главную заповедь Возвышенного: “Ничем не опьяняйся”. Ничем. Особенно любовью, ибо “все страдания этого мира... все скорби и жалобы его – от любви”.

Выполняет ли завет Возвышенного юный рикша? Нет. Он включается после смерти отца в жизненную суету, потому что любит свою невесту и стремится заработать денег на свадьбу. Но невеста предпочла рубиновое ожерелье и золотые браслеты, став “месячной женой” англичанина. “Стократно страдает имеющий стократно милое”, – говорили предки. Потеряв самое дорогое, что у него было, юноша покончил жизнь самоубийством. Значит, был прав Возвышенный, заповедуя: “Ничем не опьяняйся”?

А есть ли в рассказе герой, который живёт так, как учит Возвышенный? Да. Это англичанин, купивший невесту юного рикши, “победитель”, который “крепкой пятой стоит на горле побеждённого”. Он не знает любви и жалости (“Мы не чувствуем и не можем, разучились чувствовать”). Но счастлив ли он и ему подобные? Всмотримся повнимательнее в их лица. Глаза у них глядят “как-то странно, будто ничего не видя”, голос деревянный, мёртвый, и говорят они так, точно читают “хорошо написанную статью”. Ни одной живой черты – духовные мертвецы (“при всей своей деловитости и жадности, как лёд холодны”).

Невозможность ничем “опьяниться” ощущается англичанами как несчастье (“В сущности, это страшно, очень страшно”). И, чтобы пробудить в себе хоть какие-то чувства, эти так называемые “хозяева жизни” грабят колонии, покупают девочек в “месячные жёны”, бьют палкой по головам “беззащитных обезьяноподобных стариков”, но всё тщетно. Мёртвое сердце спокойно. “Я участник бурской войны, я, приказывая стрелять из пушек, убивал людей сотнями – и вот не только не страдаю, не схожу с ума, что я убийца, но даже не думаю о них никогда”, – цинично признаётся англичанин. Не имея возможности опьяняться чувствами, англичанин и ему подобные опьяняют себя едой, выпивкой, сигарами, кофе.

Огромная пропасть между жалкими обезьяноподобными сингалезами и надменными англичанами, и всё же Бунин назвал рассказ “Братья”. Почему? Я думаю, что ключевыми являются слова Ананды, обращённые к Возвышенному: “Тела наши, господин, различны, но сердце, конечно, одно”. И если Возвышенный убеждён, что в мире “каждый либо убийца, либо убиваемый”, то Ананда утверждает, что мир состоит из братьев. Но братья эти не осознают своего родства. Почему? Обратимся к эпиграфу урока. Быть может, слова американского писателя-проповедника У.Чаннинга помогут нам понять это.

В рассказе “Братья” Бунин мечтает о всеобщем единении людей, но сознаёт утопичность своей мечты, недаром он предпослал рассказу эпиграф: “Взгляни на братьев, избивающих друг друга. Я хочу говорить о печали”.

Дорога из Коломбо идет вдоль океана. На водной глади качаются первобытные пироги, на шелковых песках, в райской наготе, валяются черноволосые подростки. Казалось бы, зачем этим лесным людям Цейлона города, центы, рупии? Разве не все дают им лес, океан, солнце? Однако, взрослея, они торгуют, работают плантациях, ловят жемчуг, заменяют лошадей - возят европейцев, ведь все знают, что лошади плохо переносят цейлонский зной.

На левую руку рикш англичане, хозяева острова, надевают бляху с номером. Счастливый седьмой номер достался старику-рикше, жившему в одной из лесных хижин под Коломбо. «Зачем, - спросил бы Возвышенный, - старику это?» «Затем, - ответили бы ему, - что захотел он умножить свои земные горести, что движим земной любовью и жаждой жизни». У старика была жена, сын и много маленьких детей, которых надо было кормить. Сам старик был седой, очень худой, сморщенный, невзрачный, похожий на маленькую обезьянку. Пот ручьями лил с него, узкая грудь дышала со свистом, но, подкрепляя себя дурманом бетеля, бегал он быстро.

Старик хотел для сына счастья и тяжело работал. Но английского не знал и часто бежал наугад, пока большой, одетый в белое европеец не осаживал его палкой по спине. Но и немало лишних центов урвал старик, жалостно морщась и выкидывая сложенные ковшиком тонкие руки.

Раз прибежал он домой совсем в неурочное время: в самый жар полдня, когда в лесах все пело и славило бога жизни-смерти Мару, бога «жажды существования». А старый рикша, уже ничего не жаждавший, кроме прекращения мучений, лег в своей хижине и к вечеру умер. Так и не дошел до него голос Возвышенного, призывавший к отречению от земной любви, и за могилой ждала его новая скорбная жизнь, след неправой прежней. Его жена, зубастая старуха, плакала в ту ночь, питая свою скорбь той же неразумной любовью и жалостью. Сын её стоял рядом. Он вечером видел свою невесту, круглолицую тринадцатилетнюю девочку из соседней деревни. Он испугался и удивился такой внезапной смерти отца, но был слишком взволнован любовью, что сильнее любви к отцам, и забыл, что все страдания этого мира - от любви…

Он был легконогий юноша, и Шива позавидовал бы красоте его темного торса, черно-синим волосам, блестящим глазам под длинными ресницами. Отцовскую медную бляху он надел на свою крепкую руку и отправился в город. Сперва он только гонялся за опытными рикшами, запоминая английские названия улиц; потом сам стал зарабатывать, готовясь к своей семье, своей любви. Но однажды, прибежав домой, он опять услышал страшную весть: невеста его ушла в город и пропала. Отец невесты, полный и сытый старик, три дня разыскивал её и, должно быть, что-то узнал, потому что вернулся успокоенный. Он вздыхал, выражая притворную покорность судьбе; он был лукавый, как все торговцы. От него нельзя было добиться правды, а женщины все слабы, и молодой рикша понимал это. Просидев двое суток дома, не притрагиваясь к пище, только жуя бетель, он, наконец, очнулся и опять убежал в Коломбо. О невесте он, казалось, забыл. Он бегал, жадно копил деньги - и нельзя было понять, во что больше он влюблен: в свою беготню или в те монетки, что собирал за нее.

Гуманистический смысл рассказа И.А. Бунина «Братья»

Творчество выдающегося русского мастера слова Ивана Алексеевича Бунина отличается художественной многоплановостью и тематическим разнообразием. Писатель совмещал в своей душе и любовь к родине, России, и интерес к странам древних цивилизаций, и неустанные поиски смысла жизни, и смирение перед непостижимостью мироздания. Вечный путешественник, оторванный от благодатной отечественной почвы и тяжело переживающий разрыв с ней, он многое видел, и это не могло не отразиться в его творчестве. 1900-е годы являются особым периодом в жизни писателя: Бунин отправляется в долгое путешествие по странам Востока, открывшее для него новые горизонты. Так, в 1914 году Иван Алексеевич создает рассказ «Братья», импульсом к которому послужили впечатления, полученные автором во время пребывания в колонии Британии Цейлоне.

На наш взгляд, анализ данного произведения следует начать с выявления смысла его названия. Христианская религия, в лоне которой развивались Старый Свет и Россия, утверждает, что все люди — братья. Эти простые слова известны каждому из нас с детства, приняты как непреложная истина. В рассказе И.А. Бунина один из основных христианских постулатов подтверждается словами Ананды: «Тела наши, господин, различны, но сердце, конечно, одно».

Если мы вернемся к страницам Библии, то перед нами предстанет история о Каине и Авеле, история первого братоубийства на земле. С тех пор ужасный грех, совершенный старшим братом, сердцем которого овладела ненависть, повторяется много раз в самых разнообразных интерпретациях. Библейская история даёт нам ясно понять, что жадность, злоба и прочие грехи приводят к страшным последствиям.

Но естественная, понятная для каждого необходимость «любить ближнего своего», живущая в душе христиан, часто сталкивается со страстями, противоположными ей и порождаемыми искушениями, которые присутствовали во все времена и обострялись в самые трудные для человечества исторические периоды. Те верные, прямые пути, ведущие к гармонии с собой и миром, к христианскому спасению, оказываются в такие минуты забытыми и попранными. Вечные ценности духа — любовь, смирение, сострадание, христианское прощение все чаще подменяются ложными мирскими благами. Звон монет заглушает глухие мольбы о помощи к ближнему своему, исторгающиеся из груди грешника. Тяжелые цепи себялюбия сковывают наше сердце, делают его черствым, бесчувственным к страданиям наших братьев, и вот уже образ «золотого тельца» вытесняет из нашей грешной души образ Божий, к которому должен стремиться каждый христианин. В гонке за властью, материальными благами, страстями нет места смирению.

Обличая бесчеловечный порядок, при котором один брат убивает другого, И.А. Бунин раскрывает перед читателем разные пути двух людей, братьев не во Христе, а в общечеловеческом смысле: юноши-рикши и англичанина-буржуа.

Повествование начинается с идиллической картины единения человека с природой: берега земли прародителей омывает мировой океан, свет, льющийся с небес, согревает людей этой бедной страны. Почему бы не оставить тревоги и не насладиться тихим счастьем? Однако уже зреет конфликт «натурального», «природного» человека и сына цивилизации — англичанина, приехавшего на эту благодатную землю за «золотым тельцом».

Старый рикша тащит на спине живой груз — колонизаторов, пришедших в его страну, чтобы отнять землю у коренных жителей. Он кровью и потом зарабатывает каждую рупию в надежде обеспечить существование своей семьи: «Движимый любовью, он не для себя, а для семьи, для сына хотел счастья, того, что не суждено было, не далось ему самому…». Счастье же это — скромный достаток, спокойствие, честь. Старик, проведший всю свою жизнь в изнурительной гонке за минутой свободы и покоя, получает целую вечность, найдя последний приют в своей бедной лачуге. «Все в лесах пело…, все гонялось друг за другом, радовалось краткой радостью, истребляя друг друга, а старый рикша, уже ничего не жаждавший, кроме прекращения своих мучений, лег в душном сумраке своей мазанки, под ее пересохшей лиственной крышей, шуршащей красными змейками, и к вечеру умер…Жизнь его угасла вместе с солнцем… ». Теперь жестяная бляха переходит с сухой руки мертвеца на сильное запястье юноши, как бы связывая его судьбу с каторжным трудом извозчика на берегу этого цветного, яркого мира.

Что является вечной ценностью для человека? К чему стоит стремиться юноше, не вкусившему от чаши горя, не успевшему очернить свою светлую душу? И.А. Бунин даёт ответ — к любви, единению со своей второй половиной, к семейной жизни в гармонии с ней. Но как быть, если невеста отправлена на невольничий рынок и затем в публичный дом? Молодой человек впрягается в ту же лямку, которую тянул его умерший отец. На руке его горит все та же сакральная цифра 7, как крест, который он должен нести всю свою жизнь, как клеймо, стершее молодость и красоту. Юный рикша заранее обречен на пожизненные физические страдания, говорит И.А. Бунин. Однако это чувство безнадежности связано еще и с испытанием духа юноши. К сожалению, юный рикша выбирает страшный путь — путь самоубийства.

Используя прием контраста, И.А. Бунин описывает другой путь — жизнь англичанина, греховную и порочную. Его душа закостенела, «разучилась чувствовать», он уже не способен сострадать чужому горю. Англичанин в диалоге с капитаном судна говорит: «Бога, религии в Европе давно уже нет, мы при всей своей деловитости и жадности, как лед холодны и к жизни и к смерти: если и боимся ее, то рассудком или же только остатками животного инстинкта. Иногда мы даже стараемся внушать себе эту болезнь, увеличить ее — и все же не воспринимаем, не чувствуем в должной мере… ». Эти слова отражают всю суть того аморального образа жизни, в основе которого лежит пренебрежение к Истине, данной человеку свыше. Герой цинично замечает: «Я участник бурской войны, я, приказывая стрелять из пушек, убивал людей сотнями — и вот не только не страдаю, не схожу с ума, что я убийца, но даже не думаю о них никогда…». Англичанин, преступив одну из основных заповедей Иисуса Христа, даже не раскаивается в содеянном, его сердце мертво, а «глаза его холодны». В Японии он «покупал девочек в месячные жены, в Китае бил палкой по головам беззащитных обезьяноподобных стариков, на Яве и на Цейлоне до предсмертного хрипа загонял рикш…».

Чтобы заполнить пустоту своего внутреннего мира, воскресить в себе хоть какие-то эмоции, англичанин бросается в пучину плотских наслаждений, играет судьбами и жизнями своих бедных «братьев», не задумываясь о том, что его земной жизни когда-то придет конец.

И.А. Бунин сталкивает «братьев» на берегу Индийского океана. Но законы, согласно которым устроен мир несчастного рикши, сводятся к тому, что каждый здесь (в этом мире) «либо убийца, либо убиваемый». Для бедного человека совершенно очевидно, что мировое братство невозможно, так как сытый не поймет голодного, в сердце бесстрастного англичанина не проснется христианское сочувствие к полудикому индийцу. Мечта о христианском братстве утопична и несбыточна при абсолютном развращении нравов с одной стороны и безысходной убогости с другой, считает И.А. Бунин. Люди, рожденные братьями, угнетают, убивают ближнего своего, лишаются человеческого облика. Тем символичней эпиграф, выбранный Буниным для рассказа: «Взгляни на братьев, избивающих друг друга. Я хочу говорить о печали». Конец рассказа пессимистичен, так как автор не допускает раскаяния и обращения к Богу ни одного из братьев и уж тем более объединения их в одной вере.