Добрюха николай алексеевич биография. Николай Добрюха. Кто такой, биография? Важная встреча с историком и публицистом, сыном редактора «Ленинца» Алексея Васильевича Добрюхи состоялась в редакции «Сельской газеты»

Подробности

Страница 15 из 18

О суицидомании Максима Горького. ХХ Личность Максима Горького в свете совершенного им в декабре 1887 г.*) покушения на самоубийство.

Д-ра И.Б. Галант.

Влечение к самоубийству или суицидомания (suicidomania) -явление, которое как много других непонятных явлений, сделалось в науке «вопросом», принадлежит к так называемым «проклятым вопросам» науки, ибо оно кажется на первый взгляд неразрешимым, или оно действительно неразрешимо. Нам поэтому кажется необходимым прежде чем говорить о суицидомании Горького разобраться как следует в самом вопросе самоубийства, ибо только таким путем мы облегчим себе впоследствии задачу, состоящую в анализе личности Максима Горького (собственно душевной его жизни) в связи с его суицидоманией.

Главная ось, вокруг которой вращается проблема самоубийства, это вопрос о том имеем ли мы при самоубийстве дело с проявлением душевной болезни, и самоубийство есть явление психопатологическое, свидетельствующее о тяжелом невропсихическом расстройстве, или же самоубийство есть (или может быть) явление «нормальное» т. е. не вытекающее из психопатогенных мотивов. Разрешение этого принципиального вопроса как это почувствует читатель сам, весьма важно и

ХХ – Клинический архив гениальности и одаренности. Л., 1925 г. вып. III, т.1 с.93-109

*) За точность указанного года (1887) я не ручаюсь, ибо сам Горький в «Моих университетах», рассказывая о своем покушении на самоубийство (XVI т. полного собрания сочинений Горького, стр.76. ГИЗ Ленинград 1924) удовлетворяется одним только указанием месяца этого событии. Высчитав, что Горький страдая лихорадочным своим делирием в 1889-90 г., я, основываясь на том, что Горький говорит, что он лишь потому не покончил во время этой болезни самоубийством, что два года тому назад убедился, «как унизительна глупость самоубийства» нашел 1887 год настоящим годом первой попытки Горького покончить самоубийством.

без него никак нельзя двинуть вперед проблему самоубийства и превратить ее из «научного вопроса» в научно обоснованную истину, объясняющую, вполне удовлетворительно явление самоубийства.

К несчастью, вопрос этот до сих пор не разрешен, и мнения расходятся.

Я говорю «к несчастью», ибо вопрос этот один из самых древних вопросов, а в психиатрии он зародился одновременно с зарождением и модерным развитием этой науки в конце 18 и начале 19 столетия (французская школа –

Эскироль (Еsquirol), и если даже не верить старой мудрости Гете (Gоеthe), что никто не мыслит абсолютно новые, уже раньше не высказанные мысли («Wer kann was Dummes, wer was Kluges denken. Das nicht die Vorwelt schon gedach»), то что касается вопроса самоубийства, здесь была высказана такая масса всевозможных мнений, что действительно трудно поручиться, что в ближайшем будущем предстоит совершенно новое, радикальное разрешенье вопроса. Познакомимся, однако, со старыми и новыми научными взглядами на самоубийство.

По Вейхбродту (Weichbrodt) у евреев библейской эпохи самоубийство не встречалось, и в библии нет слова, соответствующего слову самоубийство, имеющемуся во всех языках*). В талмудическую эпоху самоубийство очевидно благодаря более близкому знакомству с другими народами начало

*) (С этим мнением Weichbrodt’а не совпадает случай Саула. В 31-й главе Liber I Samuelis, идет рассказ о неудачной войне Саула с филистимлянами, Саул, будучи совершенно побежден и не желая попасть в плен, просил своего оруженосца, чтобы он его убил, на что этот последний не согласился. Тогда Саул сам бросился на острие своего меча и умер, -оруженосец последовал его примеру. В первой главе Liber II Samuelis рассказывается, что несколько дней после этого к Давиду явился некий амалеклекитянин, заявивший, что он докончил Саула, которого он нашел умирающим на своем мече по собственной его просьбе, думая, очевидно, получить за это награду, т. к. Сауул был врагом Давида. Однако Давид приказал убить этого амалекитянина за то, что он поднял руку на миропомазанника Бога. Судя по этим библейским рассказам, самоубийства, правда, в весьма редких исключительных случаях происходили и у древнейших евреев и это простая случайность, если в библию не попало слово, обозначающее самоубийство.

распространяться среди евреев, и талмуд различает двоякого рода самоубийство: преднамеренно обдуманное, вполне сознательно совершенное самоубийство, и самоубийство в состоянии невменяемости, самоубийство душевно-больных, перепитых, несовершеннолетних, а также самоубийство находящегося в битве со врагом воина в случае неблагоприятного для него исхода битвы. Особенно сильно распространилось самоубийство среди древних евреев ко времени второго разрушении Храма и в связи с катастрофическим положением страны, так что ученые начали вести борьбу с этим злом. Josephus, который между прочим сам кончил самоубийством, когда ему угрожала смерть от руки врага, писал: «Почему мы спешим пролить нашу собственную кровь? Почему мы хотим насильно разорвать ту тесную связь, которая существует между душой и телом?... Ведь везде в природе, всему на земле живущему чуждо стремление к самоубийству, которое есть преступление перед богом, нашим творцом. Нет животного, которое преднамеренно убило бы себя»...

У всех древних и даже первобытных народов -у египтян, греков, римлян, у германцев, индийцев и т.д. самоубийство было очень распространено то, как народный обычай, то как средство «хорошо умереть». «Хорошо умереть» значило по Сенеке избежать опасности плохо жить... У германцев старики, чувствуя приближение старческой слабости, убивали себя, у герулов замужняя женщина не должна была пережить своего мужа, как и у индийцев, у которых вдова по смерти мужа, а слуга по смерти хозяина кончали самоубийством.

Насколько в древности, в частности у римлян было распространено самоубийство можно судить по тому факту, что Тацит, рассказывая о самоубийстве префекта Рима, Lucius Piso, говорит, что он умер естественной смертью!..

Таким образом, у древних народов самоубийство равнялось естественной смерти и считалось вполне нормальным явлением. Иначе смотрит на самоубийство новая и новейшая психиатрия. Отец современной научной психиатрии, Эскироль защищал мнение, что самоубийство во всех случаях -явление патологическое; и берет оно свое начало в болезненных состояниях души. Он указывает на наследственный характер склонности к самоубийству и сообщает, случай, где бабушка, мать, дочь и внучка кончали самоубийством. Подобный случай сообщает Вольтер (Woltaire). «Я видел почти собственными глазами самоубийство, которое заслуживает внимания врачей. Зрелого возраста человек, живший в хороших условиях, занимавшийся серьезным трудом, не подверженный никаким страстям, наложил на себя 17 октября 1769 года руки и оставил магистрату города, в котором он жил, посмертную записку, в которой он извинялся за свой поступок. Опубликовать этот документ не нашли нужным из-за боязни вызвать и других людей на подобного рода поступок. До этого пункта мы ничего экстраординарного не видим, подобные случаи попадаются везде.

Поражает лишь следующее: его брат и отец тоже кончили самоубийством в том же возрасте. Какая тайная закладка духа, какая симпатия, какое содействие психических законов ведет отца и двух его сыновей к тому, что они в том же возрасте, одним и тем же образом от своей же руки погибают».

Все выдающиеся психиатры недавно протекших и наших дней стоят, что касается самоубийства, на точке зрения Эскироля. Вернике (Wernicke) высказывается по этому пункту следующим образом: «Кто после потери огромного состояния, после приговора к лишающему чести наказанию, после смерти любимого лица накладывает на себя руки действует под влиянием переоцененной идеи (ubervertige idee), и мы принуждены признать этот акт ненормальным, хотя и нельзя низвести его на душевную болезнь. В каждом единичном случае надо будет поэтому установить, имеем ли мы перед собою болезненно переоцененную идею, или же таковую, которая помещается в границах здорового. Решение этого вопроса мы склонны будем поставить в зависимость от того достаточен -ли мотив, который одарил данное воспоминание этим доминирующим аффектом или нет.

Гаупп (Gaupp) говорит о многих людях, которых мы и, можем назвать душевно-больными, которые однако, обнаруживают некоторые болезненные черты – это природы нервные, психопатические, дегенеративные личности.

Они часто рождаются от душевно-больных, нервно-больных, запоем пьющих, слабых родителей. Вырожденцы (дегенераты) обнаруживают строение духа, дающее благоприятную почву для мыслей о самоубийстве:

сносный ум, большая возбужденность не отличающихся продолжительностью чувств, слабые импульсы воли, не увенчающиеся успехом, сильно подчеркнутые эгоистические инстинкты, повышенная чувствительность к неприятным впечатлениям и переживаниям -такая смесь душевных способностей оказывается мало способной к борьбе с бурями жизни. Эти индивиды легко разочаровываются в жизни и при повышенной аффективной возбужденности таких психопатических личностей дело легко доходит до необдуманных поступков (самоубийство).

Величайший психиатр земли русской Сергей Сергеевич Корсаков смотрит, на самоубийство в лучшем случае как на акт результирующий из психической неуравновешенности. «Самоубийство есть явление, встречающееся нередко в жизни и причисляемое к актам, не выходящим из круга поступков, которые может совершить и вполне нормальный человек.

Действительно, когда человек решается на самоубийство из чувства долга или на основании требований рассудка, то это может быть и при здоровом уме. Но статистика показывает, несомненно, что большинство самоубийц происходит из психопатических семей, и сами по себе представляют нередко резкие признаки психической неуравновешенности.

Поэтому в громадном большинстве случаев приходится смотреть на самоубийство, даже вызываемое экономическими и общественными условиями, отсутствием нравственных устоев и высших идеалов, как на акт душевного (может быть кратковременного) расстройства. И, действительно, часто мы видим стремление к самоубийству у лиц, формально психически расстроенных, особенно у меланхоликов».

Все же у Корсакова можно вычитать если не прямое, то во всяком случае косвенное указание на возможность толкования самоубийства, как не вытекающего из психотической природы человека. А некоторые современные психиатры прямо таки утверждают, что загадка самоубийства не может найти своего разрешения указанием на психопатогенное происхождение его. Груле (Gruhle) пишет в своей «психиатрии для врачей»:

«Это напрасная игра понятиями и словами, если обсуждают вопрос, представляет ли собой самоубийство патологический акт или же принадлежит он области нормальных явлений. Это твердо установленный факт, что оно часто вытекает из настроений, которые обладают анормальной глубиной и силой. Твердо установлен и другой факт, что судьба, и обстоятельства жизни человека до того запутываются, что при спокойном обдумывании положения самоубийство представляется единственно возможным выходом из положения».

Бирнбаум (Вirnbaum) высказывается, к проблеме самоубийства как следует: «Многочисленные, между собой переметенные внутренние и внешние сцепления, вся запутанная ткань, в которой душевные задатки и развитие, внутренние, мотивы и внешние обстоятельства, психическая ситуация и положение в жизни, вместе действуя, ведут к этому конечному пункту (самоубийству) -никогда не могут быть распутаны и разрешимы односторонним увлечением одной какой-нибудь нитью клубка. Но так же мало разрешима загадка самоубийства, если не выделить и не оценить как следует существенно патологический уклон явления, Самоубийство само по себе не есть еще патологический феномен, все же оно часто бывает таковым, и нередко оно бывает таковым в первую линию». Вслед затем Бирнбаум еще раз подчеркивает: «Загадку самоубийства нельзя разрешить одним указанием на психопатологический генез его».

Из вышеприведенных мнений психиатров о природе самоубийства явствует, что все они, в противоположность господствовавшему в древнем мире взгляду на самоубийство, как на нормальное явление, видят в самоубийстве главным образом проявление болезненного душевного состояния, и расходятся психиатры в своих мнениях лишь постольку, поскольку они склонны видеть в исключительных случаях в самоубийстве нечто «разумное», акт вытекающий так сказать необходимо из стечений обстоятельств и представляющий единственный выход из положения.

Решения проблемы самоубийства в отвлеченном смысле, т. е. независимо от конкретного случая, быть не может, т. к. оно должно было бы сводиться к выводу, что самоубийство есть явление то нормальное, то ненормальное, что собственно ничего не говорит о самой сущности явления, и оставляет нас в нерешительности и даже серьезном смущении. Каждый же единичный случай самоубийства представляет собой очень сложную задачу, где физиология и патология до того между собой переплетаются, что трудно точно сказать какому элементу следует отдать предпочтение и следует ли говорить о «физиологическом» или «патологическом» самоубийстве.

Таковы результаты естественно-научного исследования проблемы самоубийства, сведущиеся к решению вопроса о естественности («нормальное» явление) и неестественности («не нормальное» явление) самоубийства, и которые, к сожалению, не могут быть названы вполне удовлетворительными. Посмотрим теперь, как обстоит дело с философской стороной вопроса. «Философия» самоубийства вращается вокруг вопроса о нравственности и безнравственности самоубийства, и философское изучение вопроса самоубийства гораздо старше естественно-научного его изучения. На необходимость этого двустороннего изучения самоубийства в очень красивой форме указывает в 13 книге «Dichting ef Wahrheit» Гете:

«Самоубийство есть событие человеческой природы, которое, хотя оно уже с давних пор, и очень обстоятельно обсуждается, требует от каждого человека участия и в каждой эпохе должно сызнова обсуждаться. Ведь неестественно же, что человек отрывается от самого себя и не только повреждает, но уничтожает себя; отвращение жизни имеет физиологические и моральные свои причины первые причины должны быть изучены врачом, последние моралистом».

Из древних философов Аристотель смотрел на самоубийство, как на безнравственный поступок, безнравственный не по отношению к самому себе, а по отношению к государству. Эпикур находил человека, кончающего самоубийством, потому что ему жизнь опостыла, смешным, осуждая таким образом самоубийцу как лишенного твердых моральных принципов человека. В противоположность такому взгляду стоики защищали мнение, что прощаться с жизнью должно быть каждому дозволено и самоубийство рассматривалось в философской школе стоиков, как добродетель. Зено (Zeno) повесился в глубокой старости, после того как он упал и поломал себе палец.

Народ воздвигнул, ему памятник с надписью: «Жизнь его совпадала с его учением».

Учение стоиков о самоубийстве нашло себе среди римских философов приверженца в лице Сенеки (Seneca), который защищал «свободу» умирать, кому как хочется. Указывая на то, что все люди имеют один только вход в жизнь и много различных выходов из жизни, Сенека проповедовал: «Если несчастье настойчиво преследует несчастие, то он в каждый момент может уйти из жизни. Дверь открыта. Кто не хочет дольше оставаться, может уходить.

Видишь ты тот крутой отвес? Оттуда вниз дорога к свободе! Видишь ты там море, реку, колодезь? На их дне живет свобода! Видишь ты то небольшое, иссохшее, искривленное дерево? На нем висит свобода!.. Ты спрашиваешь, каков самый легкий путь к свободе -каждая артерия твоего тела - такой путь к свободе!»

Религиозная философия (монотеистические религии) осуждает самоубийство, как преступление, и лишь немногие отцы церкви как Евсебий (Еusebius), Хридостом (Chrisostomas), Иероним (Hieronymus) извиняют самоубийство в случаях, где невинность подвержена опасности. Магомет (Моhammed) прямо запрещает самоубийство: «Не будьте самоубийцами; кто провинится против этой заповеди, того пожрет огонь ада» (Коран, Сура 4).

Эта религиозная агитация против самоубийства вела к тому, что в религиозные века средневековья при всем том отрицании жизни, которым отличалась эта историческая эпоха, самоубийство было весьма редким явлением и жизнь меняли обыкновенно произвольным заточением в монастырь, а не смертью.

Философия XVIII и XIX столетий в лице некоторых своих главных представителей видела в самоубийстве безнравственней поступок. Кант (Каnt) обозначал самоубийство безнравственным поступком, т. к. самоубийца унижает этим поступком в своем лице человеческое наше достоинство.

Шопенгауэр (Schopenhauer) говорит, что самоубийство стоит на дороге к выполнению высших моральных целей, т.к. оно вместо настоящего избавления от мира горя и мучений дает лишь фиктивное спасение из положения. Однако, он далек от того, чтобы объявить самоубийство преступлением и говорит, что надо осудить самоубийство, чтобы не быть осудимым на самоубийство.

Не станем далее излагать мнения различных философов о нравственности или безнравственности самоубийства, т. к. и ничего нового из этих мнений не извлечем. Взгляды на самоубийство меняются от философа к философу и, что более интересно, у одного и того же философа в зависимости от того, каковы мотивы самоубийства. Так Геббель (Неbbel) думает, что самоубийство всегда грех, если оно вызвано какой-нибудь одной деталью жизни, а не совокупностью всех обстоятельств жизни, не «всей жизнью». Мы видим здесь до чего произвольны философские понятия морали и как трудно строить мораль самоубийства или объявить раз и навсегда самоубийство безнравственным, где люди иногда потому кончают самоубийством, что не могут иначе жить чем безнравственно, и самоубийство в таком случае, как преследующий моральную цель поступок, волей неволей приходится считать истинным моральным актом!

Как раз у Горького одним из многих мотивов покушения на самоубийство были преступления против морали, как он, Горький, ее понимал. Однако, для того, чтобы оценить как следует покушение Горького на самоубийство в психиатрическом смысле и во всех других отношениях, и для того, чтобы доказать, что tentamen Suicidii Горького есть проявление той суицидомании, которой он страдал, по крайней мере, 1 -2 месяца, нам необходимо познакомиться с некоторыми литературными произведениями Горького, которые рисуют нам жизнь, характер и душевные переживания автора до и в период времени непосредственно предшествовавший покушению на самоубийство.

О самом факте покушения на свою жизнь, Горький в «Моих университетах» сообщает следующее:

«Купив на базаре револьвер барабанщика, заряженный четырьмя патронами я выстрелил себе в грудь, рассчитывая попасть в сердце, но только пробил легкое, и через месяц очень конфуженный, чувствуя себя до нельзя глупым, снова работал в булочной».

Что касается мотивов покушения своего на самоубийство, то Горький о них пишет:

«Я пробовал описать мотив этого решения (убить себя) в рассказе «Случай из жизни Макара». Но это не удалось мне -рассказ вышел неуклюжим, неприятным и лишенным внутренней правды. К его достоинствам следует отнести -как мне кажется -именно то, что в нем совершенно отсутствует эта правда. Факты правдивы, а освещенье их сделано как будто не мною, и рассказ идет не обо мне. Если не говорить о литературной ценности рассказа -в нем для меня есть нечто приятное, как будто я перешагнул через себя».

Прочитав рассказ «Случай из жизни Макара» *), я мог легко убедиться, что Горький напрасно наклеветал на этот драгоценнейший документ для изучения его юности, объявив его лишенным внутренней правды. Я в Макаре до того точно узнал того самого Максима Горького, с жизнью которого

*) Последний рассказ III т (стр.320-351) полного собрания сочинений Горького, издательства ГИЗ. Ленинград – Москва 1924.

знакомился в «Моих университетах», что для меня не могло существовать никакой тени сомнения в том, что Макар это точная копия юного Максима Горького, тогда еще только Пешкова, что я ни минуты не сомневался в допустимости научной обработки фактов, сообщенных Горьким в «Случае из жизни Макара», как таковых его личной жизни, чего Горький, между прочим, сам не отрицает. Что касается сомнительной внутренней правды, то я старался пополнить, корригировать и освещать факты «Случая из жизни Макара» такими из «Моих университетов», так что если действительно были в жизни Макара, как это утверждает Горький, некоторые неправильно освещенные пункты и не в той мере правдивые, как бы этого хотел сам Горький, то они, я смею надеяться, получили под моим пером настоящую свою правдивость и мы здесь будем читать истинную научно обоснованную историю суицидомании Горького.

Что представлял собой юноша Пешков (Максим Горький) в годы своего расцвета, когда душу его не терзали гибельные мысли о самоубийстве?

Незадолго перед этим (решением застрелиться) он (Макар) чувствовал жизнь интересной, обещающей открыть множество любопытного и важного, ему казалось, что все явления жизни манят его разгадать их скрытый смысл.

Ежедневно с утра до ночи тянулись они одно за другим как разнообразно кованные звенья бесконечной цепи; глупое сменялось жестоким, наивное -хитрым, было много скотского, не мало звериного, и вдруг трогательно вспыхнет солнечной улыбкой что-то глубоко человечное «
наше», как называл Макар эти огоньки добра и красоты, которые, лаская сердце великою надеждою, зажигают в ней жаркое желание приблизить будущее, заглянуть в его область неизведанных радостей.

Жизнь была подобна холодной весенней ночи, когда в небе быстро плывут изорванные ветром клочья черных облаков, рисуя взору странные фигуры, и внезапно между ними в мягкой глубокой синеве проблеснут ясные звезды, обещая на завтра светлый солнечный день. Был Макар здоров и как всякий здоровый юноша любил мечтать о хорошем -жило в нем крепкое чувство единства и родства с людьми.

В каждом человеке он хотел вызвать веселую улыбку, бодрое настроение; это ему часто удавалось и в свою очередь повышая его силы, углубляло ощущение единства с окружающим.

Он много работал и не мало читал, всюду влагая горячее увлечение.

Хорошо приспособленный природою к физическому труду, он любил его, и когда работа шла дружно, удачно -Макар как будто бы пьянел от радости,

Наполняясь веселым сознанием своей надобности и жизни, с гордостью любуясь результатами труда.

Он умел и других зажечь таким же отношением к работе и, когда усталые люди говорили ему:

Ну чего бесишься? Ведь хоть на двое переломись - всего не сделаешь! Он горячо возражал:

Сделаем, а там гуляй свободно! И верил, что если убедить людей дружно взяться за работу самоосвобождения -они сразу могли бы разрушить, отбросить сторону все тесное, что угнетает, искажает их, построить новое, переродиться в нем, наполнить жилы новой кровью, и тогда наступит новая, чистая, дружная жизнь.

Чем больше он читал книг и внимательно смотрел на все, медленно и грязно кипевшее вокруг, -тем ощутимее и горячее становилась эта жажда чистой жизни, тем яснее видел он необходимость послужить великому делу обновления!

Вот чем был юноша Горький!

Это был идеально настроенный юноша, который, видя всю грязь жизни, хорошо зная все недостатки людей, умел любить жизнь и людей таковых, каковы они, есть. Великое уменье, которое так легко давалось юноше Горькому, потому что он владел необыкновенной физической силой и живым умом, которые давали ему чувство возможности построить «в ну» новую жизнь и вселяли в нем надежду превратить грязное и порочное в идеал чистоты, красоты и добродетели.

Однако, идеализм Горького, как это часто бывает с идеализмом неопытных юношей, обманутых иллюзией необыкновенных своих физических и моральных сил, сделался причиной душевного расстройства, развитие которого Горький нам рисует, как следует:

«Каждое сегодня принималось им (Макаром) за ступень к высокому завтра, завтра, уходя все выше, становилось все более заманчивым, и Макар не чувствовал, как мечты о будущем отводят его от действительного сегодня, незаметно отделяют его от людей *).

Этому сильно помогали книги: тихий шелест их страниц, шорох слов, точно топот заколдованного ночью леса или весенний гул полей, рассказывал опьяняющие сказки о близкой возможности царства свободы, рисовал дивные картины нового бытия, торжество разума, великие победы воли.

Уходя все глубже в даль своих мечтаний, Макар долго не ощущал, как вокруг него постепенно образуется холодная пустота. Книжное незаметно заслоняя жизнь, постепенно становилось мерилом его отношений к людям и как бы пожирало в нем чувство единства со средою, в которой он жил, а вместе с тем, как таяло это чувство -таяла выносливость и бодрость насыщавшие Макара.

Сначала он заметил, что люди как будто устают слушать его речи, не хотят понимать его и в тоже время в нем явилось повелительное тяготение к одиночеству. Потом каждый раз, когда его мнения оспаривались или ктонибудь осмеивал их наивность, он стал испытывать нечто близкое обиде на людей. Его мысли дорого стоили ему, он собирал и копил их в тяжелых условиях, бессонными ночами за счет отдыха от дневного труда. Был он самоучка, и ему приходилось затрачивать на чтение книг больше усилий, чем это нужно для человека, чей ум приспособлен к работе с детства школой.

*) Все в тексте Горького курсивом выделенные места, подчеркнуты мной, а не Горьким.

Утратив ощущение равенства с людьми, среди которых он жил и работал, но слишком живой и общительный для того, чтобы долго выносить одиночество, Макар пошел к людям другого круга, но в их среде еще более и даже органически, чуждой ему, он не встретил того, что искал, да он и не мог бы с достаточной ясностью определить, чего именно ищет.

Он просто чувствовал, что в груди его образовалось темное холодное зияние, откуда, как из глубокой ямы, по жилам растекается, сгущая кровь, незнакомое, тревожное чувство усталости, скуки, острое недовольство собою и людьми».

Уже в этих описаниях Горького ясно чувствуется, что со здоровым, жизнерадостным, человеколюбивым юношей Горьким, начали происходить серьезные изменения, которые ведут к полному метаморфозу его характера и всей его психической сущности в смысле развития выраженного психопатического состояния. Развивается у Горького очень опасный аутизм, состоящий в полной потере смысла реального и замене мира действительного, «действительного сегодня», как говорит Горький вычитанными в книгах утопиями, «дивными картинами нового бытия», которое он не может сделать ясным ни себе, ни другим людям. Горький теряет природную свою общительность, чувствует непреодолимую склонность к одиночеству, которое для него тем гибельнее, что оно способствует развитию его аутизма и мизантропии, выражающейся пока что, в остром недовольстве людьми, в «обиде, на людей». Тают у Горького его выносливость и бодрость, главным образом в бесплодной борьбе за идеалы, которые из-за интеллектуальной слабости юноши Горького ясны ему самому и вокруг и внутри его образуется «холодная пустота», «темное холодное зияние», которые он не в состоянии чем-нибудь выполнить. Находясь в таком жалком состоянии полного душевного развала, Горький ищет спасения у людей высшего круга, но «люди нового круга были еще более книжны, чем он, они дальше его стояли от жизни, им многое было непонятно в Макаре, он тоже плохо понимал их сухой книжный язык, стеснялся своего непонимания, не доверял им и боялся, что они заметят это недоверие.

У этих людей была неприятная привычка: представляя Макара друг другу они обыкновенно вполголоса или шопотом, а иногда и громко, добавляли:

Самоучка... Из народа...

Это тяготило Макара, как бы отодвигая его на какое-то особое место.

Однажды он спросил знакомого студента:

Зачем вы всегда говорите, что я самоучка, что я из народа и подобное? - Да ведь это же «батя, факт!».

Здесь место осветить детальнее отношения юноши Горького к интеллигенции вообще и к студентам в частности для того, чтобы получить ясное представление о том, какую роль сыграли эти отношения в развитии психопатического состояния Горького, кончившегося суицидоманией.

Читая «Мои университеты», мы можем легко убедиться, что студенты для Горького были высшие люди, и он их долгое время обоготворял. Он буквально жил и работал для студентов, защищая их всячески от нападков своих товарищей, которые были нередко не просто идейные, а физические ощутимые кулачные удары. Студенты были долгое время для Горького идеальные люди, мысли о которых помогали ему заполнять ту душевную пустоту, которая его так ужасала. Но как ни старался Горький уберечь этот свой идеал от поругания, ему это не удалось, и ему даже самому пришлось развенчать свой идеал, особенно после следующего случая.

Юноша Пешков посещал время от времени со своими товарищами, пекарями, дома терпимости, где Пешков впрочем, не лишал себя, по его словам, невинности. Однажды экономка дома терпимости рассказала пекарям следующее: «Самый ж непонятный народ, это, обязательно, студенты академии, да. Они такое делают о девушками: велят помазать пол мылом, поставят голую девушку на четвереньки, руками и ногами на тарелки и толкают ее в зад -далеко ли уедет по полу? Так -одну, так и другую. Вот.

Зачем это?».

После этого рассказа пекари поклялись избить студентов, и у Пешкова в первый раз не хватило духу защищать студентов, к которым он после этого мало помалу, совсем охладел. Это было как раз в то время, когда идеалы Горького рушились один за другим, и он все больше и больше чувствовал одну только пустоту жизни и людей. Понятно, поэтому, что «как бы там ни было, -в этой среде Макар не мог укрепить свою заболевшую душу. Он пробовал что-то рассказывать о затмении души, был не понят и отошел прочь без обиды -с ясным ощущением своей ненужности этим людям. Первый раз за время своей сознательной жизни, он ощутил эту ненужность, было ново и больно.

Потом вероятно сказалось переутомление, отозвались ночи без сна, волнующие книги, горячие беседы, -Макар стал чувствовать себя физически вялым, а в груди всегда что-то трепетало, нервы, как будто проколов кожу, торчали поверх нее, точно иглы, и каждое прикосновение к ним болезненно раздражало.

Макару было 19 лет, он считал себя неутомимо сильным, никогда не хворал, любил немножко похвастаться своею выносливостью, а теперь он стал противен сам себе, стыдился своего недомогания, стараясь скрыть его, едко осуждал сам себя, но все это плохо помогало, и тревога, ослабляющая душу, становилась тяжелей...

В то же время он почувствовал себя влюбленным, но не мог понять в кого именно: в Таню или в Настю, ему нравились обе. Полногрудая, высокая и стройная приказчица Настя только что окончила учиться в гимназии, радуясь, свободе, она весело и ясно улыбалась всему миру большими, темными, как вишни, глазами и показывала белые, плотные зубы, как бы заявляя о, своей готовности съесть множество всяких вкусных вещей. Таня была маленькая, голубоглазая, белая, точно маргаритка; она, со всеми говорила ласково, слабеньким, однообразно звеневшим голосом, мягкими, как вата, словами и смеялась тихим тающим смехом.

Макар не скрывал своих чувств перед ними и это одинаково смешило подруг -они были веселые. Он же подходил к ним как бездомный иззябший человек, подходит зимней ночью греться, около костров, горящих на перекрестках улиц, ему думалось, что эти умненькие девушки могут та или другая, все равно -сказать ему какое то свое, ласковое женское слово, и оно тотчас рассеет в его груди подавляющее чувство отброшенности, одиночества, тоски.

Но они шутили над ним, часто напоминая ему о его 18 годах и советуя читать серьезные книги, а усталая голова Макара уже не воспринимала книжной мудрости, наполняясь, все более темными думами.

Мы видим таким образом, что неудачи юноши Горького копились, фатальным для него образом и неминуемо должны были вести к катастрофе.

Горький ищет спасения от разъедающего его червя отчаяния в любви и думает, что одно ласковое слово любимой женщины, спасет его от гибельного для него в это время чувства одиночества и заброшенности.

Однако это слово не приходит, и Горький погружается в темные думы.

«Их было бесконечно много, они как будто бы давно уже прятались гдето глубоко в нем и везде вокруг него; ночами они поднимались со дна души, ползли изо всех углов, точно пауки, и все более отъединяя его от жизни, заставляли думать только о себе самом. Это были даже не думы, а бесконечный ряд воспоминаний о разных обидах и царапинах в свое время нанесенных жизнью и казалось так хорошо забытых, как забывают о покойниках. Теперь они воскресли, оживились, непрерывно вился их хоровод - тихая торжествующая пляска; все они были маленькие, ничтожные, но их -много и они легко скрывали то хорошее, что было пережито среди них и вместе с ними.

Макар смотрел на себя в темном круге этих воспоминаний, поддавался внушениям и думал:

Никуда не гожусь. Никому не нужен».

Эти болезненные мысли о своей ненужности были может быть самыми страшными и самыми мучительными для юноши Горького? Насколько глубоко они засели в юном, больном уме Горького, и как терзали они его больную душу можно судить по другому его весьма важному для биографии Горького и для изучения его личности рассказу: «Макар Чудра» (1892)*). Цыган Макар Чудра это вариация Макара из рассказа: «Случай из жизни Макара» и под цыганом Макаром надо разуметь того же юношу Горького, покушавшегося на девятнадцатом году своей жизни на самоубийство. Доказательством этого моего предположения, являющегося для меня лично неопровержимой истиной, я вижу в следующих моментах.

1).Макар Чудра, сидевши в тюрьме, тоже покушался на свою жизнь, правда, через повешение, и развивает философию самоубийства, коренящуюся равным образом в убеждении ненужности человека. 2). Макар Чудра -цыган, цыган же у Горького символ пекаря. Рассказывая в «Случае из жизни Макара» о том, как его посетил в больнице, где он лежал раненый после неудачного покушения на свою жизнь, один из его товарищей пекарей, он его сравнивает с цыганом. Горький же, как известно, был в юности пекарем, а потому неудивительно, что он себя изображает в лице цыгана. Наконец, в 3). я не могу видеть простую случайность в том, что покушавшийся на самоубийство цыган Макар Чудра, развивавший философию ненужности человека, как главное оправдание самоубийства, назывался Макаром, а не каким либо другим именем. Не может таким образом быть сомнения, что Макар Чудра идейно есть тот же Макар, что и в «Случае из жизни Макара», и Горький, очевидно оставшийся на всю свою последующую жизнь очень заинтересованным тем состоянием своей души, которое повело его в юности к самоубийству, пытался впервые дать в Макаре Чудре описание этого своего состояния и выдвинул один только момент своей ненужности, который особенно мучительно отзывался на душевном его состоянии, и может быть в первую очередь повел Горького к самоубийству. Впрочем, пожалуй, что нет, ибо Горький пишет в «Случае из жизни Макара:

*) Первый рассказ первого тома полного собрания сочинений Горького Гиз. 1924.

«А, вспомнив горячие речи, которыми он еще недавно оглушал людей подобных себе, внушая им, бодрость и будя надежды на лучшие дни, вспомнив хорошее отношение к нему, которое вызывали эти речи, он почувствовал себя обманщиком и - тут решил застрелиться.

Вот мы пришли к тому факту в истории развития суицидомании Горького, который служил нам исходным пунктом изучения этой истории:

преступление против морали, пункт, который по Горькому имел решающее значение и окончательно определил его образ действий. Мы видим, что преступление это вряд ли может квалифицироваться таковым, и, юридически говоря, никакие преступления за Горьким к тому времени не велись. Однако, Горький находился в таком болезненном состоянии, что его разгоряченная фантазия делала, как говорят, «из мухи слона». Мы, поэтому, не удивимся, что «преступление» имело решающее значение в tentamen suicidii Горького.

К счастью, можно теперь сказать для всей России, самоубийство Горького кончилось неудачей, и России суждено видеть еще одного из гениальных своих сыновей успешно оплодотворяющим и по наши дни славообильные поля русской словесности.

Если мы теперь, окончивши анализ всех тех обстоятельств, которые вели юного Горького к покушению на самоубийство, попытаемся охарактеризовать то душевное состояние, в котором Горький находился последнее время перед покушением на свою жизнь, то мы без всяких оговорок принуждены будем сказать, что Горький был к тому времени душевно больной человек и страдал психозом, который в немецкой психиатрии известен под именем Егschopfungs – psychose -по-русски психоз изнурения или истощения. Данные к тому, что психоз Горького развился на почве переутомления и изнурения сил имеются в «Случае из жизни Макара», где Горький рассказывает, что он работал денно и нощно не отдыхая, то физически, то умственно напрягаясь чересчур при этой последней работе, и что переживал сверх того сильные душевные потрясения, стараясь привить свои идеи другим людям и терпя при этом нередко полную неудачу. В результате сверхчеловеческих усилий Горького работать физически и умственно без отдыха, так что он вызвал всеобщее удивление, и его упорный труд определяли как «бешенство» (-Ну чего бесишься? Ведь хоть на двое переломись -всего не сделаешь!), вся его нервная система натянулась до возможного максимума, нервы, как образно выражается Горький от крайнего натужения как будто превратились в острые проволоки, которые, проколов кожу, торчали поверх нее, точно иглы, в каждое прикосновение к ним болезненно раздражало.

Такое напряжение и перетяжение нервов ничем другим не могло окончиться, как последующим их крайним ослаблением с полным лишением способности опять натягиваться и прийти в состояние напряжения, необходимого для успешной человеческой деятельности. У юного пекаря Пешкова-Горького интеллектуальная сторона, как более слабая, потерпела первая, и слабый ум Горького отказался ему повиноваться. Его ум ничего больше не воспринимал, Пешков-Горький не был в состоянии думать, не мог продолжать ту общественную работу, которую он вел, а в связи с этим у него развилось весьма опасное чувство своей недостаточности, своей непригодности, никчемности, своей ненужности, наконец. Это весьма болезненное чувство получало тем больше пищи, что у Горького в связи с невозможностью продолжать прежнюю общественную свою деятельность развился аутизм и повелительное тяготение к одиночеству, и чувство заброшенности непременно должно было выращивать самые горькие плоды отчаяния у человека, видевшего весь смысл жизни в беспрестанной шумной работе в кругу сильных умом и телом людей на благо таких же -выдающихся других людей. Измученный трудом, больной ум юного Пешкова-Горького не мог навести его снова на путь благополучия, мысли одна другой черней затемняли давно потерявший свой жизненный блеск ум и Пешков-Горький не видел перед собой другого исхода, как ускоренную самоубийством окончательную смерть...

Нам теперь совершенно ясны корни покушения на самоубийство Горького, которые таились в тяжелом психозе истощения. Если я в заглавии и много раз в моих рассуждениях о tentamen suicidii Горького говорю не просто о попытке покончить самоубийством, а о суицидомании Горького так это из-за того, что мы у Горького имеем дело не с мимолетным скоро преходящим влечением к самоубийству, а с глубоко вкоренившимся желанием, мучившим Горького еще долгое время после того, как ему не повезло и в самоубийстве. Об этом свидетельствуют следующие отрывки из «Случая из жизни Макара» (после самоубийства), которые, я привожу один за другим в хронологическом их порядке.

«О смерти не думалось -Макар был спокойно уверен, что как только представится удобный случай -он убьет себя. Теперь это стало более неизбежным и необходимым, чем было раньше: жить больным, изуродованным, похожим на этих людей (больных) - нет смысла.

«Ему казалось, что это решение его сердца, но в то же время он чувствовал что-то другое, молча, но все более настоятельно спорившее с этим решением: он не мог понять -что это? И беспокоился, стараясь незаметно подсмотреть лицо назревающего противоречия».

Зачем он приходил, - думал Макар, когда татарин ушел.

Зачем? Искать ответа на этот вопрос было приятно.

Он чувствовал себя с каждым днем все более здоровым, а в душе становилось все темнее и запутаннее и как-то незаметно для него -мысль о смерти переселилась из сердца в голову. Там она легла крепко, об ее черный угол разбивались все другие мысли, ее тяжкая тень легко и просто покрывала собою все вопросы и все желания.

Зачем жить? -думал Макар, и она тотчас подсказывала свой простой ответ:

Незачем.

Что делать? - Нечего. Ничего не сделаешь.

Ночами, когда все спали, он, открыв глаза, думал о том, как все вокруг обидно, противно, жалко -главное же обидно, унизительно. Как хорошо было бы, если бы в жизнь явились упрямые, упругие люди и сказали бы всему этому:

Не хотим ничего подобного. Хотим, чтобы все было иначе. Он не представлял как именно иначе, но отчетливо видел: вот, сердятся, волнуются, кишат спокойные люди, решившие все вопросы, подчинившиеся своей привычке жить по правилу избранному ими; этими правилами, как топорами, они обрубали живые ветви разнообразно цветущего древа жизни, оставляя сучковатый, изуродованный, ограбленный ствол, и он был во истину бессмыслен на земле!...

Было хорошо думать об этом, но когда Макар вспоминал свое одиночество -картины желанной, бурной, боевой жизни становились тусклыми, мысли о ней вяло блекли, сердце снова наполнялось ощущением бессилия, ненужности.

И в презрении к себе самому снова разгоралась мысль о смерти. Но теперь она уже не изнутри поднималась, а подходила извне, как будто от этих людей, которые всеми своими словами победно говорили ему:

Ты -выдуманный человек, ты никуда не годишься, ни на что не нужен, и ты глуп, а вот мы -умные, мы – действительные, нас -множество и это нами держится вся жизнь.

Они все дышали этой мыслью, они улыбались ею, снисходительно высмеивая Макара, она истекала из их глаз, была такая же гнилая, как их лица, грозила отравить.

Макар угрюмо молчал...

Так боролся юный Пешков-Горький со смертью, с мыслью о самоубийстве, долго боролся, тяжело боролся, пока не победил каким-то чудом свою болезнь и вернулся к новой, впоследствии столь славной жизни!

Горький осудил впоследствии самоубийство, как «унизительную глупость», и ушел, таким образом, далеко от всех тех писателей, философов и ученых, которые старались найти какое-либо оправдание самоубийству. А психиатр, ознакомившись с деталями истории суицидомании Горького, должен еще раз серьезно задуматься над вопросом: « Не коренится ли

противоестественный акт самоубийства в тяжелом психическом расстройстве самоубийцы и не есть ли каждый самоубийца, попросту говоря, душевно больной человек?

Плакал на ее могиле, пережил ее на три месяца и умер 1 мая. А 12 декабря, купив за три рубля на базаре тульский пистолет с четырьмя пулями, покончил с собой сам Алексей Пешков.

Правда, попытка эта оказалась неудачной - даже изучив в анатомическом атласе строение человеческой грудной клетки, он все-таки промахнулся, сердца не задел, пробил легкое. Но если человек решился на такое и выстрелил, причем ранил себя достаточно серьезно, - можно говорить не просто о попытке самоубийства, а о решительном расставании с прежней жизнью и прежним собой, вне зависимости от того, насколько удачным оказалось покушение. В самом деле, с этого момента для девятнадцатилетнего Пешкова что-то окончилось бесповоротно. Пожалуй, до декабря 1887 года он искренне пытался если не приспособиться к миру - до этого он не снисходил,- то по крайней мере примириться с таким его устройством: неправильным, мучительным, отвратительным, но неизбежным. Раз он до такой степени чувствовал себя чужим всему этому - надо устранить себя. Кстати, в предсмертной записке он попросил вскрыть его тело, чтобы посмотреть, что за черт в нем сидит. К счастью, обошлось, да и черт никуда не делся - просто Пешков после неудавшегося самоубийства сделался другим человеком, твердо решившим не себя устранять, а мир переделать. В бреду он слышит четвертый кондак из великопостной службы:

"Ныне время делательное явися, при дверех суд" -, а когда слышит слова соседа-учителя, умирающего от рака, о том, что надо смириться и не хотеть невозможного, - в нем крепнет "желание сопротивляться всему, что непонятно, раздражает, и "упрощенным ответам в том числе".

Вообще в рассказе "Случай из жизни Макара", писанном на Капри в 1912 году и явно в ответ на эпидемию самоубийств в России - тогда много об этом писали, ища причины повального самоуничтожения, особенно среди молодежи, - все правда, включая фамилию профессора Студентского, который Пешкова приговорил. "Макар" придуман не ради того, чтобы как-то дистанцироваться от этой истории, а наоборот - чтобы сделать ее более типичной: я, мол, не о себе, я, в сущности, о любом. Кстати, схема будущего горьковского, а покамест пешковского отношения к жизни и смерти в этом рассказе дана очень наглядно: когда Студентский говорит, что раненый и двух дней не проживет, - этот самый раненый хватает стоящую у постели бутыль хлоралгидрата и начинает из нее глотать: раз помирать, так чтобы уж скорее, всем назло, в том числе и профессору. "Назло" - это очень точный мотив горьковского самоубийства: не хотите жить по-моему, по-человечески, - живите без меня. Как можно оставаться в мире, где профессор при еще живом пациенте вслух, для ординарцев, дает ему смертельный прогноз?! Но после хлоралгидрата его откачали, и на третий день ему захотелось уже не умирать назло этому миру, а жить вопреки ему: близость смерти - серьезная верификация, и она окончательно укрепила Пешкова в мысли, что прав он, а не мир.

Убедился он в этом вот как: все две недели своего больничного выздоровления он ждал человеческого слова. Не дождался ни от кого, даже от хорошенькой приказчицы Насти, работавшей в булочной Деренкова: она пришла и принялась рассказывать, как ей было весело вчера кататься с горы с подругами. Но потом вдруг явился добрый старый сторож-татарин, который и спас самоубийцу, заметив его в снегу, - и это единственное человеческое слово перевесило всю злость и скуку мира. А потом явились к нему трое рабочих, пекарь с двумя приятелями, - ничего особо идейного, слава богу, они ему не говорят, просто изо всех сил стараются казаться спокойными и развязными, но и этого довольно, чтобы он почти расплакался. А потом один из них укоризненно шепчет:

"Как же? братцы, говорил? правда, говорил? а сам?

"Смеясь, плача, задыхаясь от радости, тиская две разные руки, ничего не видя и всем существом чувствуя, что он выздоровел на долгую, упрямую жизнь, Макар молчал. За окнами густо падал снег, хороня прошлое".

По-разному складываются судьбы русских писателей. Каждый делает самостоятельно свой выбор и полностью отвечает за него, как и за дарованный ему Богом талант словесного творчества. Одной из культовых фигур для российской интеллигенции конца XIX века, а затем и партии большевиков почти весь XX век был писатель Максим Горький.

Его книги переиздавались многотысячными тиражами. Школьники были обязаны читать его чарующую «Песню о Буревестнике», пьеску «На дне», а в старших классах анализировать довольно скучный роман писателя «Мать». Биография писателя, в целом знакома читающей публике. Но мы отметим некоторые, ключевые на наш взгляд, вехи и обстоятельства его жизни, которые, как нам кажется, малоизвестны.

Пешков Алексей Максимович родился 16 марта 1868 года в г. Нижнем Новгороде, а умер 18 июня (н. ст.) 1936 года в Горках, под Москвой. Похоронен на Красной площади. В 1892 году был напечатан его первый рассказ «Макар Чудра» под псевдонимом М. Горький.

В детстве Алёше довелось трудиться в иконной лавке и побыть некоторое время учеником в иконописной мастерской И. Я. Салабановой. Но сам он в юношеском возрасте увлекался философией Фридриха Ницше и в 1887 году пытался покончить с собой. Причиной попытки самоубийства молодого человека был тяжёлый внутренний духовный и душевный разлад, который привёл к тому, что в конечном итоге Алексей Пешков сформировался как типичный лишний человек, похожий на лермонтовского Печорина - антипода пушкинского Гринёва.

В 1891 году Алексей, ведомый духом мятежа, уходит бродяжничать из Нижнего Новгорода. В Куряжском монастыре, что под Харьковым, он смог увидеть святого Иоанна Кронштадского. Между ними состоялся разговор, который писатель запомнит на долгие годы…

Впервые Максим Горький напечатает злобно-карикатурное описание их краткой встречи в литературном приложении к газете «Накануне» N29, 1922, 30 апреля. В этом очерке Максим Горький свидетельствует о себе и своём отношении к мiру: «…Меня крутил по земле вихрь сомнений, я ходил среди людей полуслепой, не понимая смысла их жизни, их страданий, почти до безумия изумленный их глупостью и жестокостью, измятый своим бессилием, не находя нигде ответов на острые вопросы, а они резали душу мне» .

Это состояние души писателя - странника не укрылось от праведного старца. Максим Горький привёл в очерке простое вразумление, сказанное ему святым прозорливцем: «Церковь говорит тебе: зло - от дьявола, и ты или веришь этому - благо тебе, или не веришь - тогда погиб<…> Я знаю <…> ты возмутитель жизни, ты ходишь, возмущая людей<…>«.

Максим Горький задал Иоанну Кронштадтскому такой вопрос: «Если Бог всемогущ, зачем же допускает козни дьявола?» На это ему дан был жёсткий ответ: «Не твое дело, отверженник, ставить вопросы сии! Разумей это и - оставь меня…»

Кому-то могут показаться грубыми слова праведника, тем более, что любой православный священник может ответить на такой вопрос. Горький просто не смог бы смиренно воспринять ответ и, стараясь «загнать в тупик» батюшку, стал бы задавать еще «каверзные вопросы». Но, поскольку в его сердце не было искреннего стремления к Правде, пользы от разъяснения он бы все равно не получил.

Комментарии, которыми сопровождает этот мучительный диалог М. Горький, оскорбительны в отношении святого. Хотя слова старца, назвавшего писателя посланником дьявола, (или их смысл) приведены, кажется, без искажений: «<…>Видел я таких, людям помогать хотите, а себе помочь не можете! Шляетесь, спрашиваете, обременяя совесть чужую, смутьяны, а совесть пастыря отвечает за вас пред Господом! Бог наш - чистоты и ясности душевной требует, а вы засоряете души ближних хитростями словосплетений дьявольских…»

В очерке «В. Г. Короленко» Горький даёт такую характеристику святому Иоанну Кронштадтскому: «Человек искренне верующий, как веруют немудрые, сельские попики, хорошего, честного сердца. Мне кажется, он испуган своей популярностью, тяжела она ему… Чувствуется <> как будто он действует не по своей воле. Все время спрашивает Бога своего: так ли, Господи?»

Тут Максим Горький очень точно подметил один из главных признаков святости - отречение от своей воли ради воли Божией.

Расставшись с отцом Иоанном, Пешков летом этого же 1891 года пришел в монастырь святого Тихона Задонского… А, спустя пять лет, в 1896 году в «Самарской газете» N39, от 14 февраля напечатан очерк Горького «У схимника» , в котором писатель рассказал о своей встрече с монахом - затворником Задонского монастыря.

«Я спустился в склеп под полом церкви», - пишет Горький. «<…> Предо мною было… худое старческое лицо… Я пристально смотрел в его глаза, и меня смущал и удивлял их живой спокойный блеск… Было в них много…ровным светом сияющего огня и много силы, покорявшей меня, опустившегося в эту яму из любопытства - из злого любопытства, в котором была и частица желания смутить мир души человека, отрекшегося от жизни.»

С мистическим ужасом автор размышляет о великом старце этом, выходящем из смертного склепа только раз в году на Пасху: «…Что же поддерживает в его полуистлевшем теле жизнь, и чем питается огонь, сияющий в его глазах, - в его глазах, целый год лишенных солнечного света… Чем живет этот человек, в гробе живущий, - чего ради?». Но ответить не смог он самому себе. От этого неведомого старца Алексей Пешков услышал духовное вразумление: « - Держи сердце свое в чистоте, но и, загрязнив его, не отчаивайся… Помни: жив Бог - жива душа твоя! Но если умер Бог в сердце твоем - нет тебе спасения, и погибнешь ты яко червь…»

Выйдя от схимника, Алексей Пешков всё думал о монахе, поражённый высотой и глубиной святости, которая коснулась его: «Он был там, в земле, под храмом, в котором каждый день многие души, молясь, изнывали под тяжестью грехов своих, и мне казалось, что вся масса их страданий и скорбей падает сквозь отверстия в полу храма в сырой склеп подвижника, падает и давит собою дряное тело его. И он молится денно и нощно за этих людей, собирающихся в храме над ним, молится за них к Богу, Господину своему, в силу и благость которого - он непоколебимо верует, - молится из-под земли и уверен, что молитва его дойдет до небес<…>«

Наверное, это были встречи, дающие душе возможность ко спасению. Шанс, которым писатель воспользоваться не смог и не захотел. Думается, что после этих знаковых встреч Максим Горький окончательно становится ожесточённым противником Святой Руси. Этот несомненный факт имеет не одно документальное подтверждение.

В архиве писателя после его смерти была обнаружена белоэмигрантская газета «Возрождение» N2784, 1933г, 15 января (н. ст.) со статьей «Памяти преподобного Серафима Саровского (2 января 1833-2/15 января 1933)» и гнусненькая заметка о Серафиме Саровском, написанная самим Горьким с чужих слов. Максим Горький не мог не знать и не слышать о св. Серафиме Саровском, всенародное почитание которого выразилось в торжествах 1903 года при участии императора Николая II.

На третий год после великого праздника Максим Горький издал в Германии и Франции клеветнический памфлет «Русский царь», в котором были следующие слова: «Лицо царя <…> Это было лицо человека прежде всего болезненно трусливого, а потом злого и неумного… Душа [царя - Р. И.] ничтожная… коптела, наполняя страну мою смрадом духовного разврата и преступлений…»

Клевету Горького о болезненной трусливости Николая II позже опровергли сами большевики. Ленинградским издательством «Красная звезда» в 1927 году был издан сборник воспоминаний и документов «Отречение Николая II» и переиздан московским издательством «Советский писатель» в 1990 году. Один из авторов - составителей сборника пишет прямо о Николае II: «Где же тряпка? Где сосулька? Где слабовольное ничтожество? В перепуганной толпе защитников трона мы видим только одного верного себе человека - самого Николая. Он стоек, и меньше всех струсил».

Однако Горький писал не только памфлеты. Вот, что говорил Горький в панегирике «В.И.Ленин» (ПСС, М., 1974г., т.20, сс.7 - 49) написанном в 1930 году о вожде мировой революции: «…Великое дитя окаянного мира сего… настоящий человек мира сего…» Эти слова отсылают читателя прямо к Евангелию, в котором князем мира сего называется сатана. Широко известен приказ «великого дитяти»: «Чем большее число <…> духовенства удасться <…> расстрелять, тем лучше». В гимне Горького есть еще и такие слова: «…Ленин умер. Наследники его разума и воли его - живы. Живы и работают так успешно, как никто, никогда, нигде в мире не работал.»

В 1929 году на открытии Второго Всесоюзного съезда воинствующих безбожников Горький сказал, что «в той любви, которую проповедуют церковники, христиане, — огромнейшее количество ненависти к человеку». Во время речи Горького в президиум поступила записка, в которой было написано: «Горе тому, кто пререкается с Создателем». Горький зачитав, её вслух ответил, что религии нет места в России, и развил свою мысль: «Кто может быть сильнее нашей воли и сильнее нашего разума? Наш разум, наша воля — вот что создаёт чудеса. Кто создал богов? Мы, наша фантазия, наше воображение. Раз мы их создали, мы имеем право их ниспровергнуть». Эти слова писателя были встречены одобрительными аплодисментами.

«Нам не надо никого, кроме человека, его свободного разума», - высказал своё кредо Максим Горький, будто забыв о том зле, который творил в 1917 году освобождённый от Бога и совести человеческий разум. Горький видел действие «освобождённого разума» тогда и с ужасом описывал кровавую вакханалию революции в «Несвоевременных мыслях».

Тем не менее, Максим Горький вместе с театральным режиссёром В. Мейерхольдом, архитектором Б. Иофаном и другими деятелями подписал письмо в адрес власти с просьбой уничтожить храм Христа Спасителя, построенный в честь победы русского народа над армией Наполеона в 1812 году. Пятого декабря 1931 года в 12 часов дня главный православный храм России был взорван. Плиты с именами героев Отечественной войны 1812 года были раздроблены и крошками от них были посыпаны дорожки в парках Москвы. Другие части храма пошли на обустройство станций метро «Кропоткинская», «Охотный ряд», и «Новокузнецкая».

В массовом сознании за 70 лет советской власти был сформирован образ Горького - страдальца за народ и правдолюбца, живущего в бедности и нужде. Но вот, что писал о Горьком в своих дневниках его собрат по перу К. И. Чуковский: «Сейчас вспомнил, как Леонид Андреев [писатель - тоже богоборец - Р. И.] ругал мне Горького: «Обратите внимание: Горький - пролетарий, а все льнет к богатым - к Морозовым, к Сытину, к (он назвал ряд имен). Я попробовал с ним в Италии ехать в одном поезде - куда тебе! Разорился. Нет никаких сил: путешествует как принц» (Чуковский. К.И. «Дневник»(1901г.) М.,»Советский писатель», 1991, с.124.) .

Тут мы заметим только, что Савва Морозов щедро финансировал большевиков. На 133 странице «Дневника» Чуковский пишет: «Память у Горького выше всех других его умственных способностей. Способность логически рассуждать у него мизерна, способность к научным обобщениям меньше, чем у 14-летнего мальчика…»

Революции 1917 года и их развитие принесли Горькому, как любителю искусства, много приятных моментов. Поэтесса Зинаида Гиппиус писала 18 мая 1918 года, находясь еще в Петрограде: «Горький скупает за бесценок старинные вещи у «буржуев», умирающих с голоду» (З. Гиппиус «Петербургские дневники», 1918 // «Наше наследие» N6, 1990г. с.98.).

Поведение Горького не должно удивлять, ведь ещё в 1917 году он опубликовал такое признание: «…Я никогда ни в чём и не перед кем <…> не каялся, ибо к этому <…> питаю органическое отвращение. Да и не в чем мне каяться <…>« (Несвоевременные мысли, М.1990 г. с221 - 222.).

Эти слова знаменитого писателя зримо свидетельствуют о катастрофе личности, представляющей собой образ и подобие Божие, ставшей на гибельный путь борьбы против Творца всего сущего, против Святой Руси и Церкви… непобедимых.

Максим Горький — один из самых известных советских писателей. Его творчество буквально пронизано непокорностью, нежеланием смиряться с жизненными невзгодами и призывами к борьбе. Его произведения были неоднозначно приняты властями, но они обеспечили ему всемирную славу.

1. Писателя на самом деле звали не Максим и не Горький – при рождении он получил имя Алексей Пешков.
2. Горький пять раз мог стать Нобелевским лауреатом, но так и не получил престижную премию.
3. Хотя Горький 18 лет прожил за рубежом, в том числе 15 лет в Италии, он так и не овладел ни одним иностранным языком.
4. Писатель горячо поддерживал большевиков, но Октябрьскую революцию воспринял скептически. Он использовал всё свое влияние для спасения арестованных и приговоренных к казни врагов нового режима.
5. Горький был самым издаваемым на родине советским литератором – общий тираж его книг за почти 70 лет превысил 242,5 млн экземпляров. Если рассматривать российских писателей в целом, то по количеству выпущенных изданий он уступает только Льву Толстому и Александру Пушкину.
6. Больше полувека родной для Горького Нижний Новгород носил его имя – старое название городу вернули только в 1990 году после распада СССР.
7. В три года будущий писатель заболел холерой. Его отец, столяр Максим Пешков, выходил сына, но заразился и вскоре умер сам.
8. Когда Алеше Пешкову было 11 лет, его мать умерла от чахотки, и родителей мальчику заменила бабушка, о которой он тепло отзывался до конца жизни.
9. Оставшись сиротой, Пешков-Горький был вынужден начать работать – он успел побывать пекарем, мальчиком на побегушках в магазине и на пароходе, одно время даже воровал дрова и собирал на улицах тряпье.
10. В школе Пешкова считали трудным подростком, который, к тому же, связался с плохой компанией. Из-за жалоб одноклассников на то, что от него якобы «разит помойкой», обиженный юноша бросил учебу и так и не получил среднего образования. Без аттестата путь в вузы также был для него закрыт.
11. Хотя Пешков, к тому моменту уже ставший Горьким, был чрезвычайно эрудированным, начитанным и разносторонним человеком, даже к 30 годам он продолжал писать с множеством ошибок. К счастью, его жена Екатерина по профессии была корректором, поэтому она тщательно правила все произведения мужа.
12. Будущий писатель с детства обожал огонь и мог бесконечно долго смотреть на пламя.
13. Горький до самой старости считал, что родился в 1869 году, пока в архивах не были найдены документы, датирующие его рождение 1868 годом.
14. Когда Пешкову было 19 лет, он поддался депрессии и попытался покончить с собой – будучи в тот момент в Казани, где он безуспешно пытался поступить в университет, юноша выстрелил себе в грудь. Пуля застряла в легком, и врачам удалось его спасти. В больнице молодой человек предпринял еще одну попытку суицида, схватив бутылку с ядовитым веществом и сделав несколько глотков. Ему промыли желудок и вторично спасли от смерти.
15. Так как Горький отказался покаяться после двух попыток самоубийства, его на 4 года отлучили от церкви. Светила медицины, впоследствии изучавшие жизнь и творчество писателя, обнаружили у него сразу несколько расстройств психики.
16. Молодой Пешков, вдохновленный идеями Льва Толстого, намеревался организовать крестьянское сообщество толстовского типа и даже поехал в Москву, чтобы просить у писателя совета. Тот, однако, его не принял, и Пешков вернулся в Новгород в вагоне для скота.
17. Первой женой Горького была дочь акушерки, когда-то помогавшей появиться на свет самому писателю.
18. В 1902 году Горький стал почетным академиком, но император был раздосадован этим фактом, и очень скоро его избрание отменили власти: было указано, что светило литературы имеет проблемы с законом. В знак протеста вместе с Горьким академию покинули Чехов и Короленко.