Значение слова алкивиад. Алкивиад первый. Примеры употребления слова алкивиад в литературе

Для современников Алкивиад оставался загадкой. Они не понимали стремлений этого человека, которого боги столь щедро наделили талантами и пороками и на долю которого выпало столько славы и позора. Оценивали его противоречиво. Ни один античный историк, писавший о Пелопоннесской войне, не мог пройти мимо Алкивиада. Но очевидцам событий по обыкновению не хватало объективности. Потомкам же достались в наследство крайне пристрастные свидетельства. Правда, они по крайней мере знали исход драматической борьбы между Афинами и Спартой; "историческая дистанция" позволяла иначе осмысливать каждый эпизод этой борьбы и производить переоценку ценностей.

Объективности, однако, не прибавлялось. Историки вершили суд, руководствуясь принципами и моральными критериями своей эпохи, молчаливо предполагая, что люди, жившие за много веков до них, должны были глядеть на мир теми же глазами, что и они. К тому же оценка Алкивиада зависела еще и от отношения к афинскому обществу в целом, от демократических или аристократических симпатий автора. В результате современному исследователю приходится иметь дело фактически с двумя биографиями деятеля, которого почти все писатели древности считали злым гением Эллады.

Честолюбец и взяточник, готовый продать родину и друзей. Кутила, развратник и нечестивец, для которого нет ничего святого. Изменник и трус, думающий лишь о собственном спасении. Виновник гибели афинского флота и поражения Афин в войне. Человек, который "чаще участвовал в походах с врагами против отечества, чем с афинянами против врагов, и по своей подлости был первым среди сограждан". Таким предстает Алкивиад в сочинениях ораторов Лисия и Андокида, хотя и враждовавших между собой, но объединившихся в ненависти к своему политическому противнику.

Талантливый полководец, дальновидный политик, разносторонне одаренный человек, мужественно переносивший удары судьбы. Истинный патриот, подвергавшийся несправедливым нападкам и ставший жертвой зависти и коварства. Так характеризуют Алкивиада ораторы Исократ и Демосфен, историки Ксенофонт и Диодор Сицилийский.

О заслугах и достоинствах Алкивиада, не отрицая, правда, его пороков, говорят также Фукидид, Платон, Плутарх, Корнелий Непот, которым, видимо, лично он все же не внушал особых симпатий. Плутарх сравнивал его с плодородной египетской землей, которая, по словам Гомера, "много злаков рождает - и добрых, целебных, и злых, ядовитых".

"На этом человеке, - замечает Непот, - природа, очевидно, испытала все, что она может сделать. Все писавшие о нем согласны, что никто не превосходил его ни хорошими, ни дурными качествами. Потомок знатного рода, выросший в знаменитом городе, он затмил красотой своих сверстников. Все, за что он брался, он делал с величайшим умением. Обладая выдающимся умом, он командовал войсками на суше и на море. Он был красноречив и главным образом благодаря этому достиг такого влияния, что в ораторском искусстве у него не было соперников. Он был богат и щедр, но, когда надо, трудолюбив и вынослив. Он любил блеск в общественной жизни и домашней обстановке, умел искусно приспосабливаться к обстоятельствам и ни в чем не знал меры. Он мог быть приветливым и льстивым, расточительным, беспутным, сладострастным. И все удивлялись противоречивости его натуры, тому, как в одном человеке сочетались столь различные свойства" (Корнелий Непот, Алкивиад, VII).

Загадка Алкивиада, однако, не в этом. Кого нынче удивишь тем, что в характере людей иногда сочетаются самые противоположные свойства, позволяющие им с одинаковой легкостью творить добро и зло! Для исторической же оценки гораздо важнее понять ту общественную атмосферу, в которой подобные люди могут действовать, - и притом не как частные лица, а как ведущие государственные деятели.

Большинство авторов признает, что Алкивиад был беспринципным политиком, что он был честолюбив, эгоистичен и, выражаясь современным языком, аморален. Но тогда почему подобная личность возносится на вершину славы? Почему общество отдает свою судьбу в руки человека, на которого никто не мог положиться и который, по его собственным словам, доверял лишь самому себе?

Тайна Алкивиада не в нем самом, а в том, что он стал героем своего времени. Следовательно, суду истории подлежит не только он, но и само это время, то есть афинское общество второй половины V века до н. э., которому пришлось пожинать плоды того, что оно само же посеяло.

Алкивиад принадлежал к древнему знатному роду Алкмеонидов, из которого вышло немало героев, полководцев, законодателей. Но афиняне были злопамятным народом, и даже слава таких деятелей, как Клисфен, Мегакл, Перикл, не могла смыть позора клятвопреступления, совершенного в 30-х годах VII века до н. э. представителями этого рода (они расправились со своими соперниками, вопреки обещанию сохранить им жизнь), и в течение всей афинской истории враги не раз использовали тяготевшее над Алкмеонидами проклятье для сведения личных и политических счетов. Алкивиад был племянником Перикла и после гибели отца, павшего в бою, воспитывался в доме своего знаменитого дяди. С детства он был окружен всеобщим вниманием и поклонением. Толпы знатных юношей ходили за ним по пятам, предупреждая каждое его желание и осыпая лестью. Устоять под натиском похвал было невозможно. Окружающие, словно сговорившись, упорно разжигали в нем неистовое честолюбие, стремление во всем быть первым.

Алкивиада учили поклоняться прекрасному, уверяя, что красотой он затмит всех своих сверстников. Он действительно был строен, крепок телом, изящен и ловок. Заботясь о своей наружности, он даже не захотел обучаться игре на флейте, потому что это искажало и уродовало лицо. Издеваясь над флейтистами, он в конце концов так опозорил этот инструмент, что игру на нем исключили из числа занятий, приличествующих свободным гражданам.

Богатство, знатность, избалованность, привычка удовлетворять любые прихоти, растущее тщеславие - казалось, путь Алкивиада окончательно определен. Золотая молодежь охотно признала бы своим вождем молодого повесу, сорящего деньгами, любителя шумных оргий и пикантных приключений. И все же прожигателем жизни он не стал. Помешало... все то же честолюбие. И два совершенно противоположных человека внушили ему новую страсть.

Один из них - Перикл. Бессменный правитель Афин, хранитель древних традиций, он провозглашает умеренность и сдержанность основной моральной нормой и принципом государственной политики. Стремясь к общественной гармонии, он защищает демократию, не допуская в то же время крайностей и разгула страстей. Его зовут Олимпийцем, и он с удивительным хладнокровием примиряет враждующие партии, ликвидирует конфликты, добиваясь неслыханного авторитета среди граждан.

Перикл заражает своего воспитанника любовью к политике. Политика! Она требует гибкости ума, дальновидности, умения подчиняться обстоятельствам. Но для Алкивиада его опекун - недосягаемый образец государственного деятеля и потому не объект для подражания. Да и зачем становиться вторым Периклом, когда можно оставаться Алкивиадом?

Мечты о славе все чаще волнуют его. Узнав о новом увлечении, друзья убеждают юношу, что ему ничего не стоит достичь популярности и затмить самых известных афинских политиков и полководцев.

И тут Алкивиад встречается с Сократом. Философ разглядел за внешним блеском ум, талант и неисчерпаемую энергию, которую, по его мнению, следовало лишь направить в нужное русло. И мудрец берется за дело. Он следит за каждым шагом своего ученика, тренирует его сообразительность, внушает ему неожиданные и необычные мысли. Он обедает с ним, упражняется в борьбе, развивает в нем искусство вести беседу и полемизировать с соперниками. Во время походов он живет с ним в одной палатке, а в 432 году до н. э., когда Алкивиад был ранен в битве, прикрывает его своим телом и, отразив нападающих, спасает ему жизнь. (Через 8 лет они поменяются ролями, и уже Алкивиад защитит отступающего с разбитым афинским отрядом учителя.)

Нелегко было Сократу постоянно удерживать около себя беспокойного воспитанника. Нередко, соблазненный товарищами, он отправлялся кутить, и философ гонялся за ним по городу, словно за беглым рабом. Сократ оказался единственным человеком, чей авторитет был непререкаем для Алкивиада. Он восхищался им, боялся и даже каялся перед ним в своем беспутстве.

Образ жизни Алкивиада, его характер и стремления абсолютно противоречили тому, что проповедовал Сократ. Трудно подыскать более разительное несоответствие между наставником и его питомцем. Алкивиад считал себя верным учеником Сократа, хотя вся его деятельность ничего общего не имела с принципами, которые отстаивал философ. Слава - ничто, учил Сократ. Политика - пустое, никчемное занятие. Государство - в том виде, в каком оно существует, - порочно. Оно не обеспечивает единства и равенства граждан, оно не способно защитить ни народ в целом, ни отдельного человека. Подлинное призвание человека - обратиться внутрь себя, думать о личном совершенствовании, о служении богам и истине, а не о богатстве и славе.

Алкивиад, как и многие молодые афиняне, воспринял лишь негативную часть программы своего учителя. Горячие головы легко усваивали ее критическую направленность, им нравилось все подвергать сомнению, бросать вызов традиционным устоям морали и правопорядка. Изощренное полемическое искусство софистов, опровергавших привычные представления и умевших находить противоречия в самых незыблемых аргументах, приучало не только к гибкости мышления, но и к великолепному жонглированию словами. На практике же это вело к скептицизму, к пересмотру устаревших нравственных принципов, а затем и вообще к отказу от каких-либо моральных ценностей. Историческая трагедия Сократа заключалась в том, что он родился слишком рано, когда почва для его теорий еще не созрела. Общество не способно было еще усвоить его этическую программу, требующую безоговорочного уважения к человеку и его правам, соблюдения строжайшей справедливости в отношениях государства и гражданина. Провозгласив высшей добродетелью служение истине, Сократ протестовал против слепой веры в авторитеты и отказал государству в праве считать себя носителем окончательной, не подлежащей обсуждению истины. Но, пробудив интерес к отдельной личности, защищая ее право иметь собственное мнение, отличное от мнения большинства, и поступать в соответствии с велениями совести, Сократ вложил в руки своих последователей опасное оружие. Его программа стала для них теоретическим обоснованием индивидуализма. Презирая общество, народ, "толпу", они признавали единственно правильной только личную точку зрения. Критикуя государство за неспособность обеспечить справедливость, они утверждали свою субъективную правоту - правоту сильных личностей, вырвавшихся из оков "коллективного рабства".

Никогда еще в истории Афин не возникало более подходящей атмосферы для карьеристов и честолюбцев, рвущихся к власти, добивающихся почестей, заигрывающих с народом и прикрывающих личные цели общегосударственными интересами [1 ].

Алкивиад пока еще юн и не может оспаривать славу у опытных мужей, руководящих политикой. Но он уже привык быть на виду, привлекать внимание, вызывать овации и восторги. Его артистическая натура требует обожания и поклонения. Он готов на все, лишь бы его имя не сходило с уст сограждан. Своей удивительно красивой собаке, стоившей баснословных денег, он обрубает хвост и, когда узнаег, что все жалеют ее и бранят хозяина, с улыбкой отвечает: "Что ж, все складывается, как я хочу. А хочу я, чтобы афиняне болтали именно об этом, - иначе как бы они не сказали обо мне что-нибудь похуже".

Тщеславие заставляет его всюду искать соперников, чтобы вкусить радость победы. Несмотря на картавость, он овладевает ораторским искусством, понимая, сколь велика над людьми власть слова. Через сто лет Демосфен признает, что Алкивиад, кроме прочих своих достоинств, был еще и на редкость красноречив.

Ему нет равных и на Олимпийских играх. Ни один царь или частное лицо никогда не присылали в Олимпию семи колесниц, и никому не удавалось одержать сразу столько побед. Он занял на играх 416 года до н. э. первое, второе и четвертое места, превзойдя, по словам Плутарха, "все, что способны принести эти состязания".

Ему оказывают почести разные города. Эфесцы ставят богато убранную палатку, хиосцы дают корм для лошадей и множество жертвенных животных, лесбосцы - вино и продукты для пиров. Художник Аглаофон посвящает ему картину, которую помещают в афинской пинакотеке (близ входа на Акрополь). Она изображает Алкивиада на коленях Немеи со знаками победы, одержанной его лошадьми на ристалищах во время игр в Немейской долине [2 ].

В хоре похвал, правда, настораживают два голоса. Один принадлежит Тимону. Известный мизантроп, не скрывавший своего презрения к роду человеческому, расположен к одному лишь Алкивиаду. "Я люблю этого мальчишку, - признается он, - потому что предчувствую, сколько зла причинит он афинянам" (Плутарх, Антоний, LXX).

Сократа беспокоит другое. Он предвидит, сколько зла Алкивиад причинит сам себе, если не умерит своего честолюбия, и пытается доказать ему ничтожность того, чем он гордится. "Сократ, заметив, что Алкивиад кичится своим богатством, а особенно принадлежащими ему землями, повел его однажды туда, где в Афинах хранилась картина с изображением всего круга земного, и предложил найти Аттику. Когда юноша нашел, Сократ попросил его отыскать свои владения, а на слова: "Тут их нет вовсе", - сказал: "Смотри, ты гордишься тем, что не составляет самой малой части Земли" (Элиан, Пестрые рассказы, III, 28).

Ученик не слышит предостережений учителя. Он считает, что тот слишком стар (Сократу уже около 50) и не в силах понять нового поколения. Тридцатилетний Алкивиад, по словам Плутарха, "самой природой не созданный для покоя", вступает на тернистый путь политической деятельности.

В Греции в это время затишье. Никиев мир 421 года до н. э, приостановил военные действия между Афинами и Спартой. Но соперники не доверяют друг другу и готовятся к возобновлению борьбы за гегемонию в Элладе. Спартанцы едины в своем стремлении реабилитировать себя за неудачи в Пелопоннесской войне. В Афинах положение другое. Демократическая партия, которую представляют купцы, ремесленники, моряки, призывает к новым захватам. Аристократы во главе с Никием удовлетворены достигнутым и настаивают на соблюдении условий перемирия. Естественно, те и другие клеймят вождей враждебной партии, клянутся в любви к народу и предрекают государству гибель, если будет принята программа соперников.

Народное собрание не в силах разобраться в хитросплетениях ораторов. Оно легко поддается на уговоры и с поразительной легкостью меняет свои решения.

В 420 году мирная партия терпит поражение. Торжествует радикальная демократия во главе с демагогом Гиперболом. Алкивиада, по традиции своего рода поддерживающего демократов и уже дважды отличившегося в сражениях, избирают стратегом вместо Никия, и он начинаег лихорадочно готовиться к возобновлению войны. Его энергия направлена на то, чтобы изолировать Спарту ослабить ее влияние в Пелопоннесе и отодвинуть сферу афинского влияния к границам Лаконского государства. Он плетет сложные интриги, поддерживает демократов в различных городах, организует заговоры и перевороты. В короткий срок он сделал союзниками элейцев, аргивян, мантинейцев и, как замечает Плутарх, "разъединил и потряс весь Пелопоннес".

В 419 году Афины нападают на Эпидавр, которому Спарта немедленно оказывает помощь. Этого достаточно, чтобы конфликт разгорелся вновь. По предложению Алкивиада спартанцев обвиняют в нарушении мира. Война возобновляется.

Аристократическая партия напрягает все силы, чтобы потушить пожар. Опытные ораторы апеллируют к крестьянам, угрожая им гибелью посевов, доказывают, что авантюризм не приведет к добру. И Народное собрание, которое вчера еще рукоплескало Алкивиаду, внезапно отворачивается от него: весной 418 года стратегом избирают Никия.

Но демократы не складывают оружие. Гипербол ищет подходящего случая, чтобы свалить своего противника. И когда летом 418 года афиняне терпят поражение при Мантинее (в этой битве Алкивиад сражался рядовым воином). Гипербол наносит удар: он предлагает народу провести остракизм, чтобы изгнать из Афин того, кто обладает могущественным влиянием и угрожает государству тиранией [3 ]. Вождь демоса ничем не рисковал. Даже если бы его надежды не оправдались, приверженцы Никия проголосовали бы не против Гипербола, положение которого казалось незыблемым, а против Алкивиада - человека, опасного не только для мира, но и, как думали многие, для свободы Афин; его честолюбивые замыслы и растущая популярность внушали уже серьезные опасения представителям обеих партий.

Остракизм 417 года принес неожиданность: изгнанным оказался... Гипербол. Не желая искушать судьбу, Алкивиад договорился с Никием, и их сторонники объединенными усилиями провалили незадачливого вождя демократов. Для осторожного, сдержанного Никия этот союз оказался роковым. Выступи он против Алкивиада, он или победил бы и, изгнав соперника, жил бы без тревог (возможно даже, что ему удалось бы восстановить мир со Спартой), "либо, побежденный, удалился из Афин, не дожидаясь бедствий, постигших его потом, и слава отличного полководца осталась бы при нем" (П л у тар х, Никий, XI).

Алкивиаду же победа открыла путь к власти, хотя и усилила недоверие к нему оо стороны обеих партий. Но в тот момент он был наиболее подходящей фигурой для осуществления воинственных замыслов афинян, которые все чаще поговаривали о том, что пора, наконец, добиться безраздельного господства на море и осуществить давнюю мечту о захвате богатой Сицилии.

Алкивиад чувствует: пришел его час. Наконец-то он сможет сделать то, на что не осмеливались самые дерзкие умы. Его замысел грандиозен: он предлагает создать под эгидой Афин Средиземноморскую державу, охватывающую Пелопоннес, Италию, Сицилию, Карфаген и Африку. Покорение Сицилии должно было явиться первым шагом на пути к этому. Алкивиад начинает агитацию. Он беспрестанно выступает в Собрании, беседует в частных домах, собирает вокруг себя толпы народа, убеждает, уговаривает, смеется над маловерами, успокаивает сомневающихся, сулит сказочные богатства, расписывает невероятные диковинки и чудеса, которые предстоит увидеть его соратникам. Народу, еще недавно радовавшемуся заключению мира, внушается надежда, что его бедам придет конец: государство выйдет из финансовых затруднений, увеличит жалованье и раздачи хлеба и денег.

Город приходит в возбуждение. Повсюду собираются люди, чертят на песке карту Сицилии, Карфагена, берега Африки. Идея становится умонастроением всего народа, не видевшего ничего противозаконного в том, чтобы грабить города и покорять племена варваров. Vox populi [4 ] звучит воинственным трубным гласом. Скептиков не слышно: "сомневающиеся молчали, чтобы не показаться дурными патриотами" (Фукидид, VI, 24).

Остается верен себе лишь тот, кто не изменял своим принципам в угоду большинству.

Сократ говорит: "Нет!" Сама идея завоевания чужих земель и народов для него чудовищна и безнравственна. Он интуитивно приходит к мысли, четко сформулированной 2300 лет спустя: "Не может быть свободен народ, угнетающий другой народ". Философ еще рассуждает об абсолютной, то есть "божественной", справедливости, о чести и бесчестии. Но он убежден: беззаконие не проходит бесследно, и, нарушая справедливость, государство развращает своих членов, то есть губит себя. Да, решение Собрания - это выражение воли всего демоса. Да, он понимает, что, голосуя "против", он не считается с желанием масс. Что такое? Вы сомневаетесь в его патриотизме? Ну уж кто-кто, а он-то умеет спорить. Да, если быть строго последовательным, его следует назвать врагом отечества, потому что он... истинный его защитник. Не его вина, если народ оказывается врагом самому себе и принимает губительные решения.

(Еще 15 лет Сократ будет испытывать терпение демоса, бороться за истину и справедливость вопреки мнению большинства. В конце концов 70-летнего мудреца официально назовут врагом афинского народа, подрывающим государственные устои, и приговорят к смертной казни. Он откажется от помощи друзей, готовых организовать побег из тюрьмы, и спокойно встретит свой последний час. Ибо, во-первых, никто еще не доказал, что смерть - такое уж зло, а во-вторых, умирать надо столь же достойно, как и жить, и его гибель должна послужить образцом гражданской стойкости и верности законам, которые следует выполнять, коль скоро они существуют.)

Сократ, однако, бессилен изменить ход событий. Его никто не слышит, как, впрочем, и астронома Метона, предсказывающего роковой исход задуманного предприятия. Афиняне верны себе: слово популярного политика для них гораздо более весомо, чем мнение любого философа или ученого. И они делают первый шаг к катастрофе.

Экспедиция снаряжается с неимоверной быстротой. Никогда еще Афины не отправляли столь мощной эскадры. 134 триеры, 25-тысячный экипаж, 4 тысячи гоплитов 1300 легковооруженных солдат, 130 судов с провиантом и прочим грузом. Весь цвет афинской молодежи готов двинуться на запад, вверив свою судьбу трем стратегам: осторожному Никию, опытному Ламаху и энергичному Алкивиаду. По мнению афинян, такое объединенное командование наилучшим образом сочетало благоразумие и расчетливость с отчаянной храбростью и решительностью. Их не смущало, что Никий отказывается от руководства войсками, - энергии Алкивиада хватило бы на десятерых. А энтузиазм огромной армии не оставлял места колебаниям и сомнениям.

Все готово к ошлытию. Корабли собраны в Пирсе. Погружены припасы и снаряжение. Народное собрание дает стратегам неограниченные полномочия на все время войны. Кажется, ничто не забыто. Ждут лишь сигнала к отправке...

И тут все летит кувырком. Происходит событие, столь же неожиданное, сколь и роковое. Однажды утром почти все каменные изображения Гермеса (гермы), украшавшие улицы и площади, оказались изуродованными.

Неслыханное кощунство повергло жителей в смятение. Лихорадочно стали искать святотатцев. Атмосфера всеобщего подозрения накалилась до предела. Обвиняли проспартански настроенных аристократов, выступавших против войны. Обвиняли демократов, якобы сводивших счеты с Алкивиадом, предавшим Гипербола. Подозревали коринфян, некогда основавших Сиракузы, а теперь пытающихся сорвать экспедицию. Поговаривали даже о заговоре против государства, ибо за одну ночь искалечить гермы во всем городе могла только организованная группа злоумышленников.

Совету поручают немедленно расследовать преступление. Создается специальная комиссия, обещана крупная награда тем, кто укажет виновных. Даже рабам гарантируется безопасность, если они вопреки обычаю выступят с обвинением свободных граждан.

И посыпались доносы. Афиняне обнаружили поразительную осведомленность в делах друг друга. И хотя гермокопидов (разрушителей герм) так и не нашли (загадка, не решенная и поныне), бдительность все же была вознаграждена. На свет выплыли подробности частной жизни многих граждан, их знакомства и связи; стало известно, как и с кем они проводят время, о чем беседуют за столом, кого критикуют, над чем смеются.

Выяснилось, например, что Алкивиад, часто собиравший в своем доме шумные компании, не ограничивался попойками, а развлекал гостей самым непристойным образом: он давал представления, пародировавшие священные таинства - Элевсинские мистерии.

Насколько обвинение соответствовало истине - сказать трудно, хотя, зная бесшабашное удальство и циничность Алкивиада, можно думать, что оно не лишено было оснований. Так или иначе, Алкивиад потребовал суда над собой - и притом немедленного. Зная, что на его стороне армия и флот, он полагал, что без труда добьется оправдания, и уже готовился к защитительной речи. Противники же его, наоборот, всячески затягивали процесс, доказывая, что нельзя задерживать начало похода, ожидая конца расследования. Тщетно ссылался полководец на то, что он не может возглавлять экспедицию под бременем столь тяжких обвинений. Народное собрание постановило: все трое стратегов должны отправиться в Сицилию, и, лишь вернувшись по окончании войны, Алкивиад пусть оправдает себя перед согражданами.

По существу, это уже было равносильно оправданию. В самом деле, обвинение как будто оставалось в силе, хотя и не было еще доказано. Но если всерьез допустить, что Алкивиад совершил преступление против религии (каравшееся столь же строго, как государственная измена), то по меньшей мере безрассудно доверять нечестивцу, не уважающему богов, верховное командование. Рассчитывать же на то, что возвратившегося с триумфом полководца (а иного исхода войны не ждали) удастся привлечь к ответственности, могли только не искушенные в политике простаки...

В середине лета 415 года эскадра двинулась на запад. "Поход этот был знаменит как по удивительной смелости и внешнему блеску, так и в смысле превосходства над силами противника; кроме того, не бывало еще морской экспедиции, столь отдаленной от родной земли, не было предприятия, которое внушало бы такие надежды на будущее" (Фукидид, VI, 31).

У острова Керкиры флот соединился с союзниками и вскоре появился у берегов Италии. Заняв ряд городов, Алкивиад начал готовиться к осаде Сиракуз. Он разработал подробный план операции, распределил войска, расставил корабли. Больше он ничего сделать не успел. Из Афин прибыли гонцы, вручившие главнокомандующему постановление Народного собрания о его немедленной явке на суд. Посланцы были почтительны и осторожны: их предупредили - ни в коем случае не угрожать и не применять насилия, чтобы не вызывать недовольства в войсках.

Алкивиад, недоумевая, поднимается на борт специально присланной за ним триеры и покорно отправляется на родину. Он еще не знает, что теперь его имя на устах афинян, поскольку процесс гермокопидов уже закончился, и притом неожиданно быстро. Когда следствие зашло в тупик, так как преступников обнаружить не удалось, вдруг объявился человек, в котором пробудилась гражданская совесть: Андокид, юноша из знатного рода, мужественно взял вину на себя, и раскаяние его было столь велико, что он не мог умолчать о многих соучастниках, не пощадив при этом друзей, знакомых и даже собственного отца [5 ]. Правда, его объяснения были полны противоречий, а свидетели явно не внушали доверия. Тем не менее, "не проверяя показаний доносчиков и вследствие подозрительности все принимая на веру, афиняне хватали и сажали в оковы вполне безупречных граждан на основании свидетельств людей порочных" (Фукидид, VI, 53). Суд был неумолим: тех, кто предстал перед ним, казнили, обвинив в богохульстве и стремлении ниспровергнуть демократию.

После этого все внимание переключилось на "дело о мистериях". Конечно же, кощунство над ними - тоже часть олигархического заговора, ибо только человек, ненавидящий народ, способен издеваться над тем, что дорого афинянам. Разве можно оставлять его во главе армии? Pereat mundlis et fiat jlistitia! [6 ] Заботясь о благе государства, в решающий момент отзывают полководца с поля боя, обрекая армию на бездействие, что вскоре приводит к ее полному разгрому.

На пути в Афины Алкивиадом овладевают сомнения. Он начинает догадываться, что его ждет, и, когда корабль останавливается в Фуриях, внезапно исчезает. Он скрывается в Италии, потом перебирается в Пелопоннес. Кто-то, узнав его, удивляется: "Неужели ты не веришь родине?" - "Отчего же, - возражает он, - верю во всем, кроме тех случаев, когда дело касается моей жизни. Тут я даже родной матери не поверю: ведь и она может по ошибке положить черный камешек вместо белого" [7 ]. Но в глазах афинян бегство Алкивиада явилось несомненным доказательством его вины. Его заочно приговорили к смертной казни, конфисковали имущество, а память предали проклятию. Приговор вырезали на мраморной колонне, как бы гарантируя преступнику вечный позор.

Ни один из античных историков не упрекал Алкивиада за неявку на суд. Было ясно, что исход процесса зависел не от виновности, а от расстановки сил в Народном Собрании, где преобладали его противники. Крайние демократы не простили ему остракизма Гипербола, умеренные порицали его за союз с Никием, аристократы же всегда видели в нем врага. На что же мог рассчитывать полководец без армии, представ перед судом? На объективность и беспристрастность Собрания, с легкостью отказывающегося от собственных решений? В демократических государствах Греции народ всегда считался источником закона. Правда, будучи законодателем, он и сам обязан был подчиняться принятым постановлениям. Иначе,.как неоднократно предупреждали древние авторы, народ-самодержец неминуемо превратится в народ-деспот, признав беззаконие нормой общественной жизни.

Афиняне любили принимать решения "на века", не сомневаясь в их непогрешимости. Неумолимые в оценках и неподкупные в своей справедливости, они возвеличивали героев и безжалостно карали "дурных" граждан. Правда, при малейшем изменении политической ситуации бывших героев сбрасывали с пьедестала, а осужденных объявляли невинными жертвами и восстанавливали в правах. И тогда сносились гордые мраморные плиты с текстом декретов, на их место устанавливались новые - разумеется, на столь же вечные времена. От славы до бесчестья был один шаг.

Гордясь своей объективностью, греки судили человека за каждый конкретный поступок, невзирая на прошлые заслуги, и постоянно требовали подтверждения гражданской полноценности. Малейшая неудача расценивалась уже не как обычный промах или ошибка, а как сознательное, злокозненное действие. Полководца, одержавшего десятки побед, но вынужденного однажды отступить, отстраняли от командования и зачастую объявляли изменником. Политический деятель, предложивший немало полезных реформ и укрепивший положение государства, не получив хоть раз поддержки большинства, рисковал прослыть антипатриотом и быть изгнанным из страны. Говоря о несчастьях, постигших прославленных мужей, и обидах, нанесенных им неблагодарными согражданами, Цицерон замечает, что "в примерах непостоянства афинян и их жестокости к виднейшим гражданам недостатка нет" (Цицерон, О государстве, 1, 3, 4).

В самом деле, Мильгиада, победившего персов в знаменитой Марафонской битве, после неудачной осады Пароса обвинили в том, что он обманывает народ, и присудили к огромному штрафу. А так как он не мог внести необходимой суммы, его бросили в тюрьму, где он и умер, нищий и опозоренный.

В 483 году подвергают остракизму "справедливейшего" и "благороднейшего" из граждан - Аристида, не согласного с программой его соперника Фемистокла. А через несколько лет этого руководителя государства, создателя афинского флота, разгромившего персов при Саламине, в свою очередь, обвиняют в измене и приговаривают к смерти, и он вынужден искать убежища у персидского царя. "С угрозами изгнаяный из отечества, которое он спас, Фемистокл бежал в глубь варварской страны, которую некогда сокрушил" (Цицерон, там же).

Сына Мильтиада Кимона, блестящего полководца, не знавшего поражений, обвинили в 461 году в стремлении возвыситься над народом, который, естественно, не потерпел подобных притязаний и изгнал опасного для демократии деятеля. Подобно своим предшественникам, Алкивиад стал жертвой внутренней борьбы в Афинах - борьбы, в которой беззаконие рядилось в одежды законности, получая одобрение демоса. В V веке до н. э. так случалось не раз: правящая группировка, имевшая большинство голосов в Народном собрании, уже от имени всего народа чинила произвол, пересматривала прежние установления, сводила счеты с соперниками. Политики считали это в порядке вещей. Философы сомневались и пытались определить, каким должен быть истинный и справедливый закон.

Когда-то совсем еще юный Алкивиад с помощью аргументов, почерпнутых у софистов, поставил в тупик своего умудренного опытом опекуна.

Перикл еще мыслит старыми, традиционными категориями. Для него закон и справедливость едины. Он не понимает, что абсолютного, справедливого закона, удовлетворяющего всех без исключения граждан, нет и быть не может. Ученик же Сократа уже осознает непримиримость интересов различных групп и партий внутри государства. Именно поэтому, мечтая об идеальном законе, управляющем людьми и стоящем над ними, Сократ говорил, что государство - зло, но, увы, неизбежное, иначе - анархия, то есть состояние, чреватое еще большими опасностями для граждан. Отсюда его вывод: строгое соблюдение государственных установлений обязательно. Живя в одной стране, любой гражданин как бы подписывает обязательство подчиняться законам. Хороши они или нет - безразлично. Если они ему кажутся плохими, никто не заставляет его оставаться в пределах этого государства. Если же он не выселяется, то уж тем самым молчаливо обязуется тщательно исполнять эти законы (Платой, Критон, 51).

Итак, насилие - печальная необходимость, утверждает философ, которого все считают врагом демократии. С ним согласен ее ярый защитник Демокрит: "Законы не мешали бы каждому жить, как ему угодно, если бы один не вредил другому" ("Демокрит в его фрагментах и свидетельствах древности", М., 1935, фрагмент 631).

Но какое насилие считать все же наименее болезненным? V век - век расцвета античной рабовладельческой демократии, при которой все граждане [9 ] имели право участвовать (и действительно участвовали!) в управлении страной. Защитники этого строя считали, что он наиболее справедлив, ибо народ сам решает свою судьбу, а разум большинства гарантирует правильность его действий. В конце V века усиливаются голоса противников демократии. Исторический опыт принес разочарование. Афинский народ как коллективный правитель оказался подвержен тем же слабостям, что и единоличные владыки завистлив и подкупен, недоверчив и подозрителен, несправедлив и жесток, падок на лесть и скор на необдуманные решения, склонен впадать в панику и терять голову от отчаяния. Он неразумен, как дитя, и близорук, как старец. Таким его и изображают в античной комедии, что не мешает ему, правда, во время представлений от души смеяться над собственным недостатками. Но то театр. На Пниксе [10 ] же любую критику в свой адрес демоc воспринимал как оскорбление, а всякою оскорбление народа или его святынь расценивалось как попытка подорвать демократию.

Именно это обвинение и предъявили Алкивиаду. Античные авторы не были единодушны в оценках. По мнению Андокида, он хотел стать тираном. Непот называет его сторонником аристократов. Исократ утверждает, что "Алкивиад не только не относился безразлично к демократии, но был выше самых прославленных демократичесних деятелей. Он был демократом не потому, что его изгоняли олигархи, а несмотря на то, что они звали его к себе. Многие из граждан стали враждебны к нему, думая, что он намеревается захватить тираническую власть. Но они заключали об этом не из фактов, а полагали, что каждый человек хочет сделаться тираном, а он легче, чем кто-либо другой, может достичь этого" (Исократ. Речи, XVI, 36). Ближе всех к истине оказывается Фукидид: "Афиняне, опасаясь стремлений Алкивиада к тирании, начали враждебно относиться к нему. Хотя Алкивиад вел военные дела для государства прекрасно, каждому гражданину в отдельности было в тягость его поведение". В действительности же "Алкивиад столь же мало заботился об олигархии, как и о демократии" (VI, 15, 3-4).

Безразличный к формам правления, Алкивиад думал прежде всего о себе и своей роли в государстве. Он жаждал популярности и к власти стремился не потому, что видел в ней источник обогащеяия или способ осуществления политической программы, а именно из-за того, что она открывала путь к славе. Над его честолюбием иронизировал еще Сократ: "Ты думаешь, что получишь величайшую власть в городе, а уж если здесь будешь силен, то и в остальной Элладе, да и не только в Элладе, а и у всех варваров, живущих с нами на одном материке. Если бы бог сказал тебе, что ты можешь царствовать здесь, в Европе, но перейти в Азию тебе нельзя, ты не захотел бы жить, не имея возможности наполнить всю вселенную своим именем и своей силой. И я не думаю, чтобы, кроме Кира и Ксеркса, ты вообще считал кого-нибудь достойным упоминания" (Платон, Алкивиад, 105 В-С).

Катастрофа разразилась в тот момент, когда он достиг вершины славы. Решение Народного собрания, кроме всего прочего, нанесло удар по самолюбию. "А я докажу им, что еще жив!" - восклицает он, узнав о смертном приговоре. И доказывает незамедлительно. Он объявляет войну своему отечеству.

Алкивиад появляется в Спарте и предлагает превосходный план борьбы с Афинами. Его советы, убедительны, дельны, сулят огромные выгоды. Спартанцы недоумевают: для них совершенно немыслимо, чтобы гражданин, тем более полководец, пусть даже несправедливо осужденный, предал родину и мстил ей. Чтобы рассеять недоверие, Алкивиад произносит речь, которая должна представить его честным и принципиальным человеком.

Осудив демократический строй за его "разнузданность" и назвав его "общепринятым безумием", он сражает неискушенных спартанцев, привыкших к краткости и четкости выражений, хитроумными софистическими парадоксами: "Надеюсь, никто из вас не отнесется ко мне с меньшим доверием из-за того, что я иду против родины. Надеюсь также, что никто не заподозрит, будто мои слова объясняются ожесточением против Афин за мое изгнание оттуда. Правда, я бежал от низости людей, изгнавших меня, а не для того, чтобы оказывать вам помощь. Более злые враги Афин - не вы, вредившие им на войне, а те, кто вынудил друзей Афин обратиться в их врагов. Любви к своему государству я не чувствую в моем теперешнем положении, так как терплю от него неправду. Я чувствовал ее в то время, когда безопасно жил в Афинах, Да я и не думаю, что иду теперь против того государства, которое еще остается моим отечеством. Напротив, я желаю возвратить себе отечество, которого нет у меня более. Истинный патриот - не тот, кто не идет против своего отечества, даже когда несправедливо лишится его, а тот, кто из жажды иметь отечество приложит все старания, чтобы добыть его снова" (Фукидид, VI, 89).

Спартанцы несколько иначе понимали патриотизм, но стараниями неожиданного союзника решили не пренебрегать. Он раскрыл многие военные секреты и обеспечил успешное наступление на афинян: военные действия вскоре перенеслись на территорию Аттики. И все же полного доверия он так и ие приобрел. К тому же стиль спартанской жизни тяготил его. Привыкнув к афинской вольнице, к шумным спорам и изысканным удовольствиям, он столкнулся теперь с регламентированным порядком военизированного государства, требовавшего неукоснительного подчинения Совету старейшин, строгого единомыслия и единообразного поведения граждан. Алкивиад иронизировал над легендарной стойкостью спартанцев и их равнодушием к смерти: "Стремясь избавиться от своей трудной жизни, предписываемой законом, они готовы променять ее тяготы даже на смерть" (Элиан. Пестрые рассказы, XIII, 38).

Но баловень судьбы умел приспосабливаться к обстоятельствам: он усвоил привычки спартанцев, стал коротко стричься, купаться в холодной воде, есть ячменные лепешки и постную похлебку. Правда, добродетельное смирение не помешало ему совратить жену спартанского царя Агида, но он уверял, что сделал это не из озорства, а только ради того, чтобы Лакедемоном управляли его потомки (этой тщеславной мечте не суждено было сбыться, так как царь отказался признать родившегося сына, и тот лишился прав наследования).

Посланный в 412 году к берегам Ионии, Алкивиад склоняет ряд городов на сторону Спарты и тем самым резко ослабляет позиции Афин на море. Слава его растет. А вместе с ней усиливается подозрительность и недовольство правителей, то ли завидовавших чужеземцу, то ли опасавшихся его крепнущего влияния. Как и в демократических Афинах, в аристократической Спарте ревниво следили за тем, чтобы кто-нибудь не приобрел слишком большой популярности. И вот отдается тайный приказ умертвить Алкивиада - человека, оказавшего неоценимые услуги государству, но способного в будущем принести еще больший вред.

Алкивиад вынужден искать нового отечества [11 ]. Теперь уже дважды изгнанник, он оказывается у персидского сатрапа Тиссаферна и сразу же занимает высокое положение при его дворе. Тиссаферн, которого Плутарх называет самым большим греконенавистником среди персов, проникается пылкой любовью к гостю. Он дарит ему лучший из своих садов и приказывает впредь именовать его Алкивиадовым. С привычной для него легкостью Алкивиад воспринимает чужие обычаи и нравы. Строгий моралист Плутарх осуждает его за то, что "стремительностью своих превращений он оставил позади даже хамелеона". Непота же это приводит в восхищение: "В Афинах он превзошел всех блеском и величием. В Спарте он вел столь суровый образ жизни, что умеренностью и сдержанностью превзошел самих лакедомонян. Пришел он к персам, у которых высшей похвалы удостаиваются те, кто смело охотится и умеет жить в роскоши. Алкивиад до такой степени подражал им, что они сами дивились. И так всюду; где бы ни находился, он занимал первое место и пользовался любовью" (Алкивиад, XI).

В постоянстве любви афинян и спартанцев Алкивиад уже убедился. На что же рассчитывал он у персов, которые славились своим вероломством? У него созревает отчаянный план возвращения на родину, и именно персы, объединившиеся с врагами Афин, должны ему помочь. Он уговаривает Тиссаферна не вмешиваться в военные действия и не оказывать поддержки Спарте. Он предупреждает, что Спарта в случае победы станет опасным соперником, и поэтому нельзя допускать разгрома Афин. А он уже близок. Афины терпят неудачу за неудачей. Сначала - Сицилийская катастрофа, гибель огромной армии и части флота. Затем - разорение Аттики спартанскими войсками и потеря союзников. Средства на исходе, государству грозит гибель.

Это понимали и сами афиняне. Город охватило смятение. Партийная борьба ожесточилась до предела. Демагоги обвиняли аристократов в измене, олигархи интриговали против народных вождей и требовали изменения конституции. Измученное бесконечными раздорами население готово было согласиться на любое правительство, лишь бы оно навело порядок в стране. Алкивиад внимательно следит за происходящим. Ситуация складывается явно в его пользу. Изгнанник доказал Афинам, насколько он опасен как враг. Теперь они смогут убедиться, на что он способен в качестве друга.

Он вступает в тайные переговоры с руководителями афинского флота, стоявшего у Самоса, и обещает им поддержку - не только свою, но и персов. Единственное условие - изменение государственного строя Афин. Требование довольно странное для человека, лишенного каких-либо политических принципов, но за ним скрывается дьявольский расчет. Олигархи вряд ли согласятся признать его и не разрешат ему вернуться на родину. Если же они придут к власти, то, не имея авторитета в народе, вынуждены будут опираться только на силу и сделают террор главным орудием своей политики. Тогда-то Алкивиад и выступит как спаситель отечества, восстанавливающий законность и демократию. План этот не осуществился. Но ход событий подтвердил предвидение Алкивиада.

В 411 году вконец растерявшееся и запуганное Народное собрание принимает решение, санкционирующее государственный переворот. К власти приходят олигархи. Они разгоняют прежний Совет и создают новый, ограничивают число полноправных граждан пятью тысячами человек и начинают управлять уже без всякого контроля оо стороны народа.

Малоавторитетное правительство продержалось всего три месяца. Его сменила более умеренная группировка олигархов, сумевшая стабилизировать положение и внести некоторое успокоение в умы. Преследования граждан прекратились, было даже отменено решение, касавшееся Алкивиада. Несколько побед на море внушили уверенность, что государство обретает былую морскую мощь. Воспрянув духом, афиняне опять бросаются в водоворот политической борьбы. На умеренных, пытавшихся примирить враждующие партии, нападают со всех сторон. В конце концов в 410 году демократы возвратились к власти. Они восстановили старую конституцию, осудили, изгнали или казнили "врагов отечества" и вернули доброе имя тем, кто подвергался репрессиям,

Вновь вспоминают об Алкивиаде. От него ждут решительных действий, с ним теперь связывают надежды. Всем известно, что еще год назад он предложил свои услуги афинскому флоту. Моряки, некогда служившие под его командованием, на радостях провозгласили его стратегом и даже склоняли к тому, чтобы двинуться на Афины и свергнуть олигархов. Но Алкивиад отговорил их, убедив, что уход с выгодных позиций в Эгейском море и гражданская война в Афинах только на руку спартанцам. "Как и подобало великому полководцу, он воспротивился решениям, подсказанным гневом, не позволил совершиться ошибке и тем опас государство от неминуемой гибели" (Плутарх, Алкивиад, XXVI).

Благодаря его находчивости и изобретательности афинский флот выиграл сражение в Геллеспонте. Но когда окрыленный успехом победитель явился с дарами к Тиссаферну, вероломный сатрап, сговорившийся за его спиной со спартанцами, отблагодарил своего друга тем, что бросил его в темницу. Через месяц Алкивиаду удается бежать из тюрьмы, а вскоре он вновь командует афинскими кораблями. Теперь, уже не надеясь на персидский нейтралитет, он организует кампанию с учетом сил обоих противников. Наконец-то его полководческий талант находит достойное применение.

410 год. Под Кизиком разгромлены войска сатрапа Фарнабаза и захвачены все спартанские суда, охранявшие гавань. Эта победа позволяет афинянам укрепиться на берегах Геллеспонта и полностью контролировать пролив. Под угрозой вторжения Вифиния отказывается от союза со Спартой и переходит на сторону Афин.

409-408 годы. Триера Алкивиада мечется между Эгейским и Мраморным морями. Он постоянно высаживается на берег, ведет переговоры с колеблющимися союзниками, руководит осадой городов, сам участвует в рукопашных схватках. Каждый раз он находит неожиданные решения, которые ставят в тупик противника. Под Халкедоном он строит стену, чтобы отрезать город от моря. Не успев ее закончить, он вынужден вступить в бой с гарнизоном, сделавшим вылазку, и примчавшейся на выручку конницей Фарнабаза. Он не позволяет вражеским отрядам соединиться и отражает двухсторонний натиск.

При осаде Селибрии, когда дается преждевременный сигнал к атаке, а войско еще не готово к битве, он увлекает за собой 50 солдат и бросается на штурм.

Он изгоняет из Византия объединенный гарнизон пелопоннесцев, мегарян и беотийцев и принуждает город к уплате дани. За три года он участвовал в десятке битв, потопил или захватил 200 кораблей. Теперь он мог вернуться на родину не с пустыми руками.

Афины ждут своего спасителя. В условиях безвременья Алкивиад - единственная фигура, на которую можно возложить надежды. Правда, лидеры обеих партий по-прежнему опасаются его: они не забыли ни его властолюбия, ни его вероломства. Но афинский обыватель ни о чем не хочет помнить. Он устал от бесконечных неурядиц, он нe в силах вникать в тонкости политических программ и хочет только одного: пусть, наконец, силыный человек возглавит государство, покончит с хаосом и обеспечит долгожданную победу. О далеком будущем думать не приходится - нужен герой момента.

Персонажи аристофановской комедии размышляют по этому поводу:

(Аристофан, Лягушки, 1422-1432).

Афиняне покорились судьбе, не оставившей им иного выбора. Об этом спустя почти столетие вспомнит Демосфен, вернувшийся из изгнания и провозглашенный "спасителем отечества". Ступив на землю Аттики, он скажет, что возвращается "лучше и достойнее Алкивиада, ибо он убедил, а не вынудил сограждан принять его вновь" (Плутарх, Демосфен, XXVII).

Еще до начала Пелопоннесской войны афинские послы в Спарте сформулировали теорию, оправдывающую господство Афин над союзниками: всегда существовал порядок, при котором сильный брал верх над слабым. "Никто еще из уважения к праву не отказывался от власти и применения силы, если представлялся случай" (Фукидид, 1, 76). Утверждая культ силы, государство приучало к мысли, что npaво - это и есть право сильного и законно все, что полезно и выгодно народу. В конце V века до н. э. этот прагматический принцип становится нравственной нормой отдельных граждан. Правда, пока еще мало кто провозглашает его столь цинично, как Алкивиад, но многие "думали точно так же, хотя и не хотели этого высказывать" (Платон, Государство, II, 358 С). Теперь этот принцип обратился против афинян, посеявших ветер. Они сами "вскормили льва", который однажды уже дал им почувствовать свою силу, "доказав, что он еще жив".

Алкивиад возвращается как триумфатор. Слава полководца, не проигравшего ни одного сражения, заставляет забыть о прошлых изменах. Ему рукоплещут, осыпают цветами. "Огромные толпы сбежались к гаваням посмотреть на Алкивиада, так что город совсем обезлюдел - даже рабы проявили не меньшее воодушевление, чем свободные. В тот момент этот человек был окружен ореолом" (Диодор Сицилийский, Историческая библиотека, XIII).

"Его называли наилучшим из граждан, говорили, что он... пал жертвой злого умысла со стороны людей, уступавших ему во влиянии и занимавшихся государственными делами лишь для собственной выгоды, тогда как он всегда содействовал общественному благу, рискуя жизнью. Соперники заочно лишили Алкивиада отечества, вынудив сделаться рабом своих злейших врагов. Такие люди, как Алкивиад, выше того, чтобы стремиться к перевороту или мятежу" (Ксенофонт, Греческая история, I, 4, 13-16).

Народное собрание приветствует изгнанника, вернувшегося, чтобы спасти отечество, которое он едва не погубил. С тех пор как он последний раз выступал перед афинянами, прошло семь лет. Семь лет скитаний, взлетов и падений, поисков и измен. Алкивиад сравнивал себя с Диоскурами [12 ]: подобно им, он "то умирает, то воскресает вновь; когда счастье сопутствует ему, народ превозносит его как бога, когда же отворачивается - он мало чем отличается от мертвеца".

О чем же говорит он сейчас, поднявшись на Пникс? Грозит отмщением тем, кто опозорил его? Гневается на непостоянство сограждан? Он понимает, что нужны другие слова. И он рассказывает о своих злоключениях, жалуется на судьбу и зависть богов (не людей!), а главное - дает понять, что не время ворошить прошлое, а надо смотреть вперед - и смотреть с надеждой и мужеством.

Собрание ликует. Народ прощен, его герой не помнит зла, причиненного ему демосом. Впрочем, почему демосом? Ясно, что виновны клеветники и завистники, обманувшие граждан и пытавшиеся погубить такого достойного человека! Собрание постановляет: вернуть ему конфискованное имущество, снять заклятия, наложенные жрецами. И вот уже торжественно взяты назад клятвы, сброшены в море столбы с высеченным на них приговором. Алкивиада увенчивают золотым венком и предоставляют неограниченные военные полномочия. Он становится главнокомандующим всеми морскими и сухопутными силами.

"Почти все думали, что с его возвращением придет удача в делах. Кроме того, надеялись, что, подобно тому, как к спартанцам пришел успех, когда Алкивиад стал их союзником, так и они снова начнут преуспевать, заполучив этого мужа в союзники... Низшие слои полагали, что он станет их наилучшим соратником и опорой нуждающимся и будет потрясать основы государства" (Диодор Сицилийский, Указ. соч., XIII). "Простой люд и бедняки ни о чем другом не мечтали, кроме того, чтобы Алкивиад сделался над ними тираном" (Плутарх, Алкивиад, XXXIV). Ему даже советовали пренебречь всеми народными постановлениями и править полностью на свой страх и риск.

Но риск был слишком велик. Алкивиад знал, что многие демократы и олигархи с подозрением относятся к его возвышению. Не доверял он и пылкой любви сограждан, понимая, что весь его авторитет держится только на военной славе и достаточно малейшей неудачи, чтобы от него отвернулись. Значит, надо побеждать любой ценой.

Он опять искушает судьбу. Ведь день его высадки в Пирсе совпал с "праздником омовения" в честь Афины, когда статую богини окутывали покрывалом. Этот день считался одним из самых злосчастных в году, и его старались не заполнять делами. Алкивиад захотел продемонстрировать, что боги отныне благосклонны к нему. Он снаряжает 100 триер и осенью 408 года, через три месяца после возвращения на родину, отправляется в поход. Он высаживается на острове Андросе и побеждает отряд андросцев и их союзников - спартанцев. Оставив гарнизон для осады города, он спешит к Самосу, который превращает в опорный пункт для операций в Ионии.

До решающих битв еще далеко. Противники копят силы, ищут новых союзников, ограничиваясь отдельными стычками. Время идет - и оно работает против Алкивиада. Он становится жертвой собственной славы. Вера в его блестящий талант и удачливость была столь велика, что нетерпеливые афиняне ожидали от него молниеносных и притом немедленных побед. Любую задержку или предосторожность истолковывали как нерадивость или измену. Что у непобедимого полководца могут быть какие-то трудности, что для него что-то невыполнимо - в это никто не верил. Но коль скоро флот бездействует, а враги сохраняют свои позиции, значит Алкивиад проявляет преступное легкомыслие (столь свойственное его натуре) либо замышляет предательство.

Меж тем осмотрительный спартанский военачальник Лисандр приказал флоту уклоняться от серьезных сражений. Он готовил вce новые и новые триеры, экипировал их, собирал деньги. К его услугам была казна персидского царя Кира, и он смог увеличить жалованье матросам. Алкивиад же, не рассчитывая на помощь обессиленных Афин, с огромным трудом добывал необходимые средства у покоренных им городов. Ему приходилось часто отлучаться и покидать флот, и это учел дальновидный Лисандр.

Из Афин приходили вести о недовольстве граждан, требовавших побед. Ближайшие помощники Алкивиада рвались в бой, и однажды, когда командующий, как обычно, отправился за провиантом, деньгами и оружием, военачальник Антиох вопреки строжайшему запрету ввязался в сражение и попал в ловушку, расставленную спартанцами. Он потерял 15 кораблей, а сам погиб. Узнав о случившемся, Алкивиад примчался к Самосу и пытался вызвать Лисандра на продолжение битвы, но тот уклонился от боя. Поражение Антиоха никак не влияло на ход кампании, но в Афинах его восприняли чрезвычайно болезненно. Алкивиада называли изменником, бросившим флот на произвол судьбы.

Его обиняли даже в том, что он присваивал себе деньги союзников, устраивал попойки и вообще больше заботился о своих удовольствиях, чем о нуждах государства. Его лишили полномочий, ликвидировали должность верховного стратега и вместо него избрали десять стратегов,

Испытав новое унижение, Алкивиад не может больше оставаться в армии. Он уходит в добровольное изгнание и поселяется в небольшой крепости во Фракии. Там он живет последние три года, становясь свидетелем окончательного крушения Афин.

Его преемникам выпал трагический жребий. Одержав в 406 году крупнейшую победу при Аргинузских островах, стратеги были привлечены к суду за то, что не смогли похоронить павших и спасти раненых, остававшихся на кораблях, которые разметала буря. Чудовищный процесс закончился единодушным осуждением [13 ] и казнью полководцев.

Cменившие их военачальники были уверены в близком окончании войны и торопились завершить ее одним ударом. Афинские корабли вошли в Геллеспонт и остановились на открытом рейде. Исполненные презрения и неприятелю, уклонявшемуся от боя, стратеги забыли о предосторожности. И тогда появился Алкивиад. Он прискакал к устью реки Эгос-Потамы и пытался убедить их сменить стоянку и не позволять матросам разбредаться по берегу. Его предостережениям не вняли, ему ответили: "Пока еще стратеги мы, а не ты", и посоветовали убираться прочь.

При Эгос-Потамах афинский флот был уничтожен. Это определило исход войны, четверть века сотрясавшей Элладу. Афины капитулировали. При поддержке спартанцев к власти пришло правительство 30 тиранов, установившее военную диктатуру. Начались расправы с демократами. И опять всплыло имя Алкивиада. Многие сетовали на то, что с ним обошлись несправедливо. Раздавались голоса, что не все потеряно, покуда он жив. Не забыли о нем и тираны. В списке граждан, приговоренных к изгнанию, первым значилось имя Алкивиада. Но этим не ограничились. Афинское правительство уговорило спартанцев расправиться с беглецом, и те издали специальное постановление о том, чтобы умертвить его.

Алкивиад вновь ищет пристанища. Из Фракии он перебирается в Вифинию, оттуда во Фригию, к бывшему сопернику - Фарнабазу. Сатрап окружает нежданного гостя заботой и вниманием. Он любезен и радушен, и улыбка не покидает его лица, когда из Спарты приходит письмо, в котором его просят избавиться от опасного преступника. Подосланные убийцы поджигают дом изгнанника. Он успевает выскочить из пламени и с мечом бросается на врагов. Никто не решается сразиться с ним врукопашную - его засыпают издали стрелами и дротиками.

Так погибает 45-летний полководец и политик, лишившийся друзей, армии и отечества.

Голову его приносят Фариабазу. Вероломный перс может гордиться тем, что отнял у Алкивиада славу непобедимого героя. Но слава эта не умирает. Когда через сотню лет римляне во время войны обратились за помощью к оракулу, тот посоветовал им воздвигнуть статуи умнейшего и мужественнейшего из греков. И две медные фигуры украсили площадь, где происходило народное голосование: одна изображала Пифагора, другая - Алкивиада.

Античный мир помнил, однако, и другoe: блистательный военачальник был великим авантюристом и редким по своей беспринципности человеком, стремившимся лишь к удовлетворению своего непомерного честолюбия. Именно в этом видели причину его постоянного конфликта с обществом.

Греческое слово "аретэ" означало сумму высших достоинств, овойственных гражданину, - смелость, честность, преданность отечеству, верность богам и законам. Провозгласив эти нравственные нормы, общество, со своей стороны, брало на себя ряд обязательств и перед собственными членами. Заключался "общественный договор" между государством и гражданином. В V-IV веках до н. э. этот договор нарушался не раз, и возникал конфликт между личностью и обществом. В этом конфликте всегда побеждало общество, но победа подчас оборачивалась нравственным поражением. Афиняне сжигали творения ученых, высказывавших слишком рискованные и неожиданные мысли, изгоняли талантливых государственных деятелей, добившихся чересчур большой популярности и подозреваемых в тиранических стремлениях, расправлялись с патриотами, предостерегавшими от поспешных и ошибочных решений.

Обиженный гражданами Алкивиад, чтобы восстановить справедливость, перешел на сторону врагов отечества. За 70 лет до него оскорбленный Аристид удалился в изгнание и, не протестуя против несправедли- вости, терпеливо ждал, когда неразумный афинский народ, поняв свою вину, призовет его вновь. За первым сохранилась вполне заслуженная слава антипатриота, другой остался для потомков образцом человека и гражданина.

Архестрат, афинянин, говорил, что Афины не вынесли бы двух Алкивиадов. Справедливости ради следует заметить, что они не выдержали и одного - того, кого сами взрастили и сделали героем своего времени.