Значение воейков александр федорович в краткой биографической энциклопедии. Член Союза благоденствия

ГЛАВА II

Стрелецкий бунт 1698 года

Стрельцы не раз при прежних беспорядках служили орудием восстаний. Они усиливали шайки Стеньки Разина; в 1682 году они в борьбе придворных партий, взяли на себя роль палачей; на их помощь рассчитывал Шакловитый в 1689 году для спасения Софьи в борьбе с Петром; при содействии стрельцов Соковнин, Цыклер и Пушкин надеялись погубить царя в 1697 году. По мере необходимости преобразования войска привилегии стрельцов должны были рушиться. Петр имел право требовать, чтобы «русские янычары» превратились в настоящих солдат, безусловно покорных государственной власти. Поэтому их положение, основанное на прежних льготах, становилось сначала шатким, наконец, невозможным. Еще до катастрофы стрелецкого войска современники могли видеть, что оно не имело будущности; недаром Соковнин, хорошо понимавший неизбежность гибели стрельцов, заметил, что они, решаясь на отчаянные действия, ничем не рискуют, потому что так или иначе «впредь им погибнуть же».

На маневрах, устраиваемых Петром до Азовских походов, стрелецкое войско обыкновенно бывало побеждаемо. Нет сомнения, что новые солдатские полки, организованные по западно-европейским образцам, превосходили стрельцов знанием дела, дисциплиной, ловкостью. Во время Азовских походов стрелецкие полки строптивостью, своеволием, неохотой к военным действиям не раз возбуждали крайний гнев царя. Бывали случаи строгого наказания стрельцов за непослушание . При всем том стрелецкие полки, особенно во время первого Азовского похода, понесли страшные потери. Офицеры не щадили жизни солдат, подвергая их, иногда без особой необходимости, разным опасностям. Многие стрельцы гибли вследствие недостатков военной администрации. Не без основания стрелецкое войско считало себя оскорбленным невниманием начальства; неудовольствие и ропот между стрельцами были общим и частным явлением.

Правительство знало о настроении умов в стрелецком войске. Как смотрели близкие к царю люди на стрельцов, на их отношение к правительству, всего лучше видно из письма Виниуса к Петру, где сказано, что по получении известия о взятии Азова, даже и в стрелецких слободах радовались.

В прежнее время походы для войска бывали менее тяжелыми. Стрельцы по временам могли возвращаться домой, к своим семействам. Теперь же, после взятия Азова, их задержали там для охраны города, потом заставили работать над его укреплениями. После дела Цыклера, Соковнина и Пушкина те стрелецкие полки, которые находились в то время в Москве, были отправлены в отдаленные места для охраны южной границы против набегов татар или к польско-литовской окраине для наблюдения за Польшей. Одни лишь жены и дети стрельцов оставались в Москве и ее окрестностях .

Таким образом, положение стрельцов становилось все хуже и хуже. Несколько лет сряду продолжалась непрерывно утомительная служба. Постоянно повторялись жалобы стрельцов на суровое и невнимательное с ними обращение, на чрезмерную строгость начальников. Можно было ожидать вспышки, взрыва.

Во время бунта 1698 года стрельцами были высказаны между прочим следующие жалобы: «Будучи под Азовом, умышлением еретика-иноземца Франца Лефорта, чтобы благочестию великое препятствие учинить, чин их, московских стрельцов, подвел он, Францко, под стену безвременно, и, ставя в самых нужных в крови местах, побито их множество; его же умышлением делан подкоп под их шанцы, и тем подкопом он их же побил человек с 300 и больше» и проч. В этом же тоне идут и дальнейшие асалобы на Лефорта, который будто хотел «до конца погубить всех стрельцов», который виноват, что они, идя степью, «ели мертвечину и премножество их пропало». Наконец, сказано в челобитной: «Всему народу чинится наглость, слышно, что идут к Москве немцы, и то знатно последуя брадобритию и табаку во всесовершенное благочестия испровержение» .

Как видно, исходной точкой жалоб стрельцов были страдания их во время походов; в сущности же, в них слышится ненависть к иностранцам, считавшимися виновниками всех бедствий.

Эта ненависть существовала издавна. В продолжение нескольких десятилетий до стрелецкого бунта 1698 года Немецкая слобода служила предметом общего негодования. Уже в самом начале XVII века при каждом случае ослабления государственной власти, жизнь иностранцев, проживавших в Москве, находилась в крайней опасности. Нападения на «немцев» повторялись и в Смутное время, ври Борисе и Лжедмитрии, и при разных бунтах во время царствования Алексея Михайловича, и во время террора в 1682 году.

Эпоха Петра не могла не разжечь еще более ненависти к иностранцам. В дневнике Корба, пребывавшего в России в 1698 и 1699 годах, рассказаны многие случаи, свидетельствующие об ужасном раздражении народа против «немцев». Даже государственные люди, каковы были Ордын-Нащокин и другие, иногда восставали против введения иноземных обычаев. Юрий Крюкавич в самых сильных выражениях ратовал против «ксеномании», т.е. против приглашения иностранцев в Россию, указывая при этом на заслуживающий, по его мнению, одобрения пример китайского правительства, не впускающего иностранцев в страну. В сочинениях некоторых сторонников Петра, например Ивана Посошкова, Стефана Яворского и других, также встречаются сильные выходки против иностранцев.

Немудрено, что в то время, когда царь бывал постоянным гостем у «еретиков»-немцев, когда он учился у Лефорта и Гордона, когда эти последние считались виновниками Азовских походов и путешествия царя в Западную Европу, гнев народа, сторонников прошедшего, представителей привилегированного войска, обрушился на «еретиков», сделавшихся приятелями, советниками, наставниками царя.

Весьма важным источником для истории стрелецкого бунта служат донесения находившегося в это время в России императорского посла Гвариента, а также записки находившегося в его свите Корба. Здесь именно обращается особенное внимание на национальное значение этого события.

В своем донесении от 17 октября 1698 года, следовательно, в то время, когда путем страшного розыска правительство узнало о размерах и значении бунта и когда уже начались казни преступников , Гвариент писал императору следующее: «влияние Лефорта, внушение царю мысли о поездке за границу и другие такого рода преступные факты вывели из терпения стрельцов; немцев, проживающих в Московском государстве в большом числе, ненавидят тем более, что царь чтит их, оказывая русским презрение; поэтому стрельцы решились сжечь Немецкую слободу и перерезать всех иностранцев». Ко всему этому, однако, Гвариент прибавляет: правление бояр во время пребывания царя за границей оказалось тягостным и произвольным, так что многие люди через насилие при собирании налогов оскудели; поэтому в толпе было решено убить некоторых бояр. Наконец, Гвариент еще упоминает о намерении возвести на престол царевну Софью и назначить Голицына министром .

Все это вполне согласуется с результатами допросов преступников. Во всех взбунтовавшихся стрелецких войсках только и было речи, что государя за морем не стало, а царевича хотят удушить бояре: только и думы было среди стрельцов - идти к Москве, бояр перебить, Кокуй, т.е. Немецкую слободу, разорить, немцев перерезать, дома разграбить .

Стрельцы мечтали о чем-то похожем на Сицилийскую вечеряю, о борьбе низших слоев против высших, о перемене на престоле. Поводом к такой революционной программе служило суровое с ними обращение правительства.

При страшном стрелецком розыске Петр не столько обращал внимания на ненависть стрельцов к иноземцам, сколько на вопрос, намеревались ли бунтовщики возвести на престол царевну Софью или нет и в какой мере принимали участие в этом деле сама царевна и ее сестры.

Нельзя сказать, чтобы произведенное с величайшей строгостью следствие привело в ясность эти вопросы. Предание, как кажется, приписывает царевне Софье слишком важную долю в предприятиях стрельцов.

Нет сомнения в том, что и после государственного переворота 1689 года между Петром и Софьей сохранились чрезвычайно натянутые отношения. Царевна содержалась под арестом. Рассказывают, что Петр до отъезда за границу побывал у сестры в келье для прощания, но нашел ее до того надменной, холодной и непримиримой, что в крайнем волнении вышел из Новодевичьего монастыря . Впрочем, анекдотические черты такого рода не заслуживают особенного внимания.

Еще менее внимания заслуживает другой рассказ, будто данные царевне стрельцы, подкопавшись под монастырь, разломали снизу пол в той комнате, где она содержалась, увели ее подземным ходом и проч.

Зато нельзя сомневаться в существовании тайных отношений между Софьей и стрельцами. Положение Софьи и ее сестер после 1689 года было очень тяжело. Царевны оказались в опале и беззащитными. Они не могли не желать какой-либо перемены. До них доходили слухи о всеобщем ропоте. Недовольные егрельчихи сообщали служанкам царевен о повсеместном волнении. В апреле 1697 года даже между солдатами Лефортова полка шла речь, чтобы подать челобитную царевне Софье об улучшении их положения. Многие стрельчихи, по особой благосклонности постельниц, бывали в хоромах царевен почти ежедневно, приносили городские вести и сами разглашали по слободам, что им скажут вверху .

Особенно опасными сделались четыре стрелецких полка: Чубарова, Колзакова, Черного и Гундертмарка. Они были отправлены в Азов. Когда на смену им были посланы другие полки, они надеялись, что им будет дозволено возвратиться в Москву; однако вдруг им приказали идти в Великие Луки, к литовской границе. Они повиновались, но многим стало невыносимо: в марте 1698 года 175 человек самовольно ушли из Великих Лук в Москву бить челом от лица всех товарищей, чтобы их отпустили по домам. Такой случай самовольного побега требовал строгого взыскания. Однако бояре, на которых лежала в этом отношении тяжелая ответственность, действовали слабо, нерешительно. Они велели арестовать четырех выборных, но стрельцы отбили своих товарищей, буянили, не хотели возвратиться к своим полкам. Гордон рассказывает в своем дневнике, как вельможи страшно перепугались, между тем как он сам не придавал этому эпизоду особого значения, указывая на слабость партии недовольных и на отсутствие в ней передового человека. При всем том, однако, он принял некоторые меры предосторожности. На этот раз дело кончилось скоро. Стрельцов уговорили вернуться к своим полкам.

Из бумаг следственного дела, однако, видно, что во время пребывания своего в Москве стрельцы имели сношения с царевнами. Два стрельца, Проскуряков и Тума, успели через знакомую им стрельчиху доставить царевнам письмо с челобитной о стрелецких нуждах. Содержание письма и челобитной неизвестно; полагали, однако, что стрельцы звали Софью на царство. Передавали и содержание ответа царевны, в котором она приглашала стрельцов идти к Москве и изъявляла готовность исполнить их желание. Обо всем этом мы знаем лишь из показаний в застенке стрельцов и прочих обвиненных. Письмо Софьи не сохранилось ни в подлиннике, ни в копии. Поэтому нет возможности судить положительно о мере участия Софьи в бунте .

Также неизвестно, каким образом распространилась молва, что государя за морем не стало. Она быстро разнеслась по всей Москве привела в недоумение бояр-правителей, которые, не получив три-четыре заграничные почты за весенней распутицей, крепко встревожились и перепугались. Петр, крайне раздраженный малодушием бояр, отвечал на письмо Ромодановского от 8 апреля 1698 года следующее: «В том же письме объявлен бунт от стрельцов и что вашим правительством и службой солдат усмирен. Зело радуемся; только зело мне печально и досадно на тебя, для чего ты сего дела в розыск не вступил. Бог тебя судит! Не так было говорено на загородном дворе в сенях . А буде думаете, что мы пропали (для того, что почты задержались) и для того боясь, и в дело не вступаешь; воистину скорее бы почты весть была; только, слава Богу, ни один не умер: все живы. Я не знаю, откуда на вас такой страх бабий! Мало ль живет, что почты пропадают? А се в ту пору была и половодь. Неколи ничего ожидать с такой трусостью! Пожалуй, не осердись: воистину от болезни сердца писал» . И Виниуса, который в крайнем беспокойстве писал к Лефорту о замедлении почты, Петр упрекнул в трусости, замечая между прочим: «Я было надеялся, что ты станешь всем рассуждать бывалостью своей и от мнения отводить: а ты сам предводитель им в яму» .

Разглашение молвы о кончине царя могло содействовать усилиям мятежного духа. Но появились и другие слухи. Рассказывали, будто царевна Марфа Алексеевна велела своей постельнице Клушиной шепнуть одной стрельчихе: «У нас вверху позамялось: хотели было бояре государя-царевича удушить. Хорошо, кабы подошли стрельцы». Передавали далее, что бояре царицу Евдокию «по щекам били» и проч.

Все это происходило весной 1698 года, но настоящий бунт начался через несколько недель. Стрелецкие полки под начальством Ромодановского сына стояли близ Торопца. Сюда поспешили прийти стрельцы, бывшие в Москве и находившиеся там в сношениях с царевнами. Правительство издало в Москве указ от 28 мая, которым объявлялось, что стрельцы должны оставаться в пограничных городах, а бегавших в Москву стрельцов велено сослать в малороссийские города на вечное житье. Когда, однако, около пятидесяти бежавших в Москву стрельцов были арестованы для отправления в ссылку, товарищи отбили их. Волнение быстро усиливалось. Ромодановский не имел возможности схватить виновных. Разумеется, бегуны по инстинкту самосохранения должны были всячески возбуждать к бунту остальных. Наконец мятеж вспыхнул. Один из ходивших в Москву, стрелец Маслов, взобравшись на телегу, начал читать письмо от царевны Софьи, в котором она убеждала стрельцов прийти к Москве, стать табором под Новодевичьим монастырем и просить ее снова на державство, а если солдаты станут не пускать их в Москву, то биться с ними.

Стрельцы порешили: «Идти к Москве, разорить Немецкую слободу и побить немцев за то, что от них православие закоснело, побить и бояр; послать в иные полки, чтобы и они шли к Москве для того, что стрельцы от бояр и от иноземцев погибают; и к донским казакам ведомость послать; а если царевна в правительство не вступится и по коих мест возмужает царевич, можно взять и князя Василия Голицына: он к стрельцам и в Крымских походах, и на Москве милосерд был, а по коих мест государь здравствует, и нам Москвы не видать; государя в Москву не пустить и убить за то, что почал веровать в немцев, сложился с немцами» и проч.

Когда в Москве узнали, что стрельцы идут к столице, то на многих жителей напал такой страх, что они с имуществом бежали по деревням. И теперь особенно перепугались высшие сановники, тотчас решившие в совете отправить навстречу приближавшимся стрельцам отряд войска из конницы и пехоты.

Начальство над этим войском было вверено боярину Шеину с двумя генералами: Гордоном и князем Кольцовым-Масальским. Душой всех действий был Гордон.

Узнав, что стрельцы спешат занять Воскресенский монастырь, Гордон старался предупредить их и отрезать им дорогу к этому важному месту. Эта цель была достигнута. Если бы стрельцы успели овладеть монастырем, то под защитой его твердыни могли бы разбить войско, остававшееся верным Петру. Встретившись с мятежниками, Гордон несколько раз ездил в их стан, стараясь убеждениями и угрозами отклонить их от бунта. Однако стрельцы, не сознавая опасности своего положения и не умея оценить превосходства сил и средств, находившихся в распоряжении Гордона, надеялись на успех, повторяли свои жалобы и понапрасну теряли время, так что Гордон, не упуская из виду ничего, что могло служить ему для обороны и быть обращено во вред врагам, занял весьма выгодные позиции. Особенно искусно расставил пушки полковник Крагге, так, что успех битвы, сделавшейся неминуемой, принадлежал главным образом артиллерии.

18 июня произошла развязка. Утром в этот день Гордон еще раз отправился в стан мятежников и со всевозможным красноречием убеждал их к покорности, но тщетно. Стрельцы отвечали, что или умрут, или будут в Москве. Гордон повторил им, что к Москве их не пропустят. Истощив все средства к мирному соглашению, Гордон открыл военные действия и велел сделать залп из 25 орудий, однако ядра перелетели через головы стрельцов. Завязалось настоящее сражение, продолжавшееся не более часа. Почти все бунтовщики после данных по ним четырех залпов, которые произвели немалое опустошение в их рядах, были окружены, переловлены и заключены в Воскресенский монастырь.

В розыске, начавшемся тотчас же после битвы, участвовал и Гордон. К сожалению, его письмо к царю с донесением о всем случившемся до нас не дошло . Показания подвергнутых пытке стрельцов не компрометировали царевны Софьи: ни один из них не намекнул про ее письмо. По распоряжению бояр было повешено 56 стрельцов, но остальных ожидал еще более грозный розыск, которым руководил сам царь.

Получив в Вене от князя-кесаря Ромодановского известие о бунте и движении стрельцов к Москве, Петр отвечал ему: «Пишет ваша милость, что семя Ивана Михайловича растет: в чем прошу вас быть крепким; а кроме сего, ничем сей огнь угасить не можно. Хотя зело нам жаль нынешнего полезного дела (поездки в Венецию), однако сей ради причины будем к вам так, как вы не чаете».

Очевидно, царь был страшно взволнован. Понятие о «семени Милославского» для него было тесно связано с борьбой против него самого, против дела преобразования. Можно было ожидать чрезвычайно строгих мер. Петр считал стрельцов лишь орудием какой-то враждебной ему партии. Его занимал вопрос о том, кто руководил стрельцами, кто подкапывался под его престол. От раздраженного царя, явившегося также представителем партии, нельзя было ожидать спокойной, беспристрастной расправы. Недаром он считал стрельцов сторонниками реакционных стремлений. Единомышленники царя разделяли его ненависть к стрельцам. Виниус писал Петру: «Ни один не ушел; по розыску, пущие из них посланы в путь иной, темной жизни с возвещением своей братье таким же, которые, мню, и в ад посажены в особых местах для того, что, чаю, и сатана боится, чтобы в аде не учинили бунту и его самого не выгнали из державы» .

В конце августа Петр прибыл в Москву. Около половины сентября начался розыск под личным наблюдением царя, решившегося действовать строже прежних следователей, занимавшихся этим делом .

С давних пор уголовное судопроизводство в Московском государстве отличалось жестокостью, громадным и сложным прибором застенков и палачей. Существовали разные способы истязаний преступников. Нельзя сказать, чтобы Петр, участвуя лично в розыске и руководя им, прибавил что-либо к издавна существовавшим приемам практики уголовного террора. По случаю коломенского бунта 1662 года число жертв, подвергнутых ужасным пыткам и казням, доходило до нескольких тысяч. Тогда, однако, не нашлось современника, который начертил бы столь подробно и рельефно мрачную картину этого печального эпизода, как это было сделано Корбом относительно ужасной драмы, происходившей осенью 1698 года. Петр, в сущности, не был строже своих предшественников, не был строже самого народа, который в подобных случаях, как, например, в мае. 1682 года, разыгрывал роль палача, замучивая самыми зверскими истязаниями доктора фон Гадена, Ивана Нарышкина и других. При всем том розыск 1698 года был ужасен, во-первых, по громадному числу истязуемых и казненных, во-вторых, по многим случаям повторения пытки над лицами уже не раз и ужасно пострадавшими, в-третьих, потому, что в числе несчастных находилось немало женщин, в-четвертых же, в особенности по личному присутствию при всех этих ужасах венценосца.

Однако непосредственное, самоличное участие Петра в деле розыска в данном случае соответствовало не только некоторым внешним обстоятельствам всего события, например опасности, грозившей царю лично от царевны Софьи, но еще гораздо более индивидуальности, нраву, страсти к личной инициативе царя. Он обыкновенно знал обо всем, заботился обо всем, участвовал во всех видах труда, строил корабли наравне с плотниками, действовал во время битвы в качестве обыкновенного артиллериста, на море служил матросом, при вопросах, касавшихся законодательства администрации, входил во все частности. Таким образом, он, когда дело шло о стрелецком розыске, невольно должен был участвовать во всех подробностях дела, руководить допросами, присутствовать при пытках и казнях.

Притом нельзя не обратить внимание на следующее обстоятельство. На царе лежала тяжелая ответственность. Дело преобразования находилось в некоторой опасности. Те лица, которые во время пребывания Петра за границей управляли государством, не сумели, по его мнению, оценить меру опасности, грозившей государству со стороны стрелецкого бунта. Пользуясь одновременно находившеюся в его руках безусловной, неограниченной властью, а также и без того ужасными способами уголовного судопроизводства, царь, не без личного раздражения и гнева, приступил к розыску. Поэтому нельзя удивляться, что при таких условиях судебное следствие походило несколько на политическую меру в отчаянной борьбе с противниками, что наказание побежденных получило характер мести, что высший судья, пренебрегая своим достоинством как государя, походил на палача.

О впечатлении, произведенном на современников стрелецким розыском, можно судить по некоторым заметкам в записках, донесениях, дневниках Корба, Гвариента, Желябужского, Гордона. О размерах кровопролития, истязаний и казней свидетельствуют архивные данные, которые были исследованы Устряловым и Соловьевым. В продолжение нескольких недель, по нескольку часов ежедневно, не прекращалась работа судей и палачей в застенках, которых, по современным источникам, насчитывалось до 14 (а по одному известию - до 20). Патриарх Адриан вздумал умерить гнев царя, укротить его строгость и, подняв икону Богородицы, отправился в Преображенское к Петру, который, однако, завидев патриарха, закричал ему: «К чему эта икона? разве твое дело приходить сюда? убирайся скорее и поставь икону на свое место. Быть может, я побольше тебя почитаю Бога и Пресвятую Его Матерь. Я исполняю свою обязанность и делаю богоугодное дело, когда защищаю народ и казню злодеев, против него умышлявших» .

Следствие привело лишь к общим результатам. Оказалось невозможным определить в точности меру участия Софьи в бунте. Вопрос о мятежном послании ее к стрельцам должен и в настоящее время считаться открытым . Гордон был прав, не придавая стрелецкому бунту особенного значения, потому что стрельцам недоставало предводителя.

В некоторых рассказах иностранцев, находившихся в то время в Москве, говорится об участии в деле стрельцов некоторых вельмож, о пытках кое-каких бояр и т.п. Эти сведения не подтверждаются архивными материалами.

Число казненных в сентябре и октябре доходило до тысячи; то были почти исключительно стрельцы или другие люди низшего сословия, а также некоторые священники, участие которых в бунте заключалось главным образом в том, что они до битвы при Воскресенском монастыре отслужили молебен. Их наказали особенно строго, медленной смертью - колесованием и проч.

В феврале 1699 года было казнено еще несколько сот человек.

Вопрос о самоличном, собственноручном участии Петра в казнях должен оставаться открытым. Гвариент и Корб рассказывали об этом не как очевидцы, а по слухам. В записках Желябужского, Гордона и прочих современников не говорится об этом. Соловьев верит рассказу австрийских дипломатов, что Петр собственноручно отрубил головы пятерым стрельцам, что он заставлял Ромодановского, Голицына, Меньшикова делать то же самое. Другие историки, например Устрялов, Поссельт, быть может, слишком решительно отрицают возможность подобных фактов.

Как бы то ни было, известие об ужасах в Москве произвело в Западной Европе чрезвычайно тяжелое впечатление. Отзыв епископа Бернета о Петре Великом, приведенный нами выше, в главе о путешествии Петра, составлен под влиянием рассказов об ужасах стрелецкого розыска. Лейбниц, имевший весьма высокое понятие о способностях Петра, о его склонности к реформам, стремлении к просвещению, в письме к Витзену порицал образ действий царя и выразил опасение, что такой террор вместо того, чтобы укротить мятежный дух в народе, скорее будет содействовать распространению в стране всеобщей ненависти к царю. К этому Лейбниц прибавил: «Я от души желаю, чтобы Бог сохранил этого государя и чтобы его наследники продолжали начатое им дело преобразования». Витзен старался успокоить Лейбница относительно ожидаемых последствий чрезмерной строгости царя, замечая: «Нет основания опасаться каких-либо действий со стороны семейств казненных преступников; в Московском государстве существует обычай отправлять в Сибирь и в прочие отдаленные места жен, детей и вообще всех родственников казненных преступников» .

Спрашивалось: не следовало ли, напротив, ожидать самых опасных последствий от такого распространения наказания на несколько тысяч семейств? В дневнике Гордона встречается (14 ноября 1698 г.) следующая многознаменательная заметка: «Было запрещено принимать у себя жен и детей казненных стрельцов» . Таким образом, тысячи женщин, детей, вообще родственников стрельцов оказались как бы обреченными на верную погибель. Лишенные средств, крова, хлеба, они умирали медленной смертью от холода и голода, возбуждая своими страданиями гнев народа на неумолимо строгое правительство.

К тому же следствие вообще прекратилось не скоро. Много лет спустя, именно в 1707 году, был казнен стрелец Маслов, сообщивший летом 1698 года своим товарищам мнимое или настоящее послание к стрельцам царевны Софьи .

Кроме розыска в Москве происходил розыск и в Азове. Когда в Черкасске на Дону узнали о поражении стрельцов под Воскресенским монастырем, казаки говорили: «Если великий государь к заговенью к Москве не будет и вестей никаких не будет, то нечего государя и ждать! а боярам мы не будем служить, и царством им не владеть… Москву нам очищать, а как будет то время, что идти нам к Москве, будем и городовых людей с собою брать, и воевод будем рубить или в воду сажать». Одновременно с казаками начали говорить и стрельцы: «Отцов наших и братьев и сородичей порубили, а мы в Азове зачтем, начальных людей побьем». Один монах говорил стрельцам: «Дураки вы, что за свои головы не умеете стоять; вас и остальных всех немцы порубят, а донские казаки давно готовы». Стрелец Парфен Тимофеев говорил: «Когда бунтовал Разин, и я ходил с ним же: еще я на старости тряхну!» - а другой стрелец, Бугаев, толковал: «Стрельцам ни в Москве, ни в Азове житья нигде нет: на Москве от бояр, что у них жалованье отняли без указу; в Азове от немцев, что их на работе бьют и заставливают работать безвременно. На Москве бояре, в Азове немцы, в земле черви, в воде черти».

Вслед за азовским произошел еще новый розыск. Стрелецкий полковой поп донес, что в Змиеве, в шинке, стрельцы толковали о своей беде, собирались со всеми своими полками, стоявшими в Малороссии, идти к Москве. Хотели убить боярина Стрешнева за то, что у стрельцов хлеба убавил, Шеина за то, что ходил под Воскресенский монастырь, Якова Федоровича Долгорукого за то, что «выбил стрельцов в дождь и в слякоть». Стрельцы говорили: «Чем было нам татар рубить, пойдем к Москве бояр рубить» .

Стрелец Жукова полка, Кривой, содержавшийся в вологодской тюрьме, со зверским бешенством кричал перед другими колодниками и посторонними людьми: «Ныне нашу братью, стрельцов, прирубили, а остальных посылают в Сибирь: только нашей братье во всех сторонах и в Сибири осталось много. И в Москве у нас зубы есть, будет в наших руках и тот, кто нас пластал и вешал. Самому ему торчать на коле» .

При таких обстоятельствах нужно было раз и навсегда покончить с «русскими янычарами». После того как в начале 1697 года, их удалили из Москвы и принудили к пребыванию на пограничных постах, они сделались еще более опасными. В июне 1699 года царь повелел: «Всех стрельцов из Москвы и Алова распустить по городам в посаде, куда кто захочет; без проезжих листов никуда их из посадов не отпускать». Само собой разумеется, что ружья, сабли и все казенные вещи у них были отобраны. Таким образом, по выражению Петра, скасовано было 16 полков, и московские стрельцы, рассеянные по всему государству, из царских телохранителей обратились в посадских. Строго запрещено было принимать их в солдатскую службу, конечно, из опасения, чтобы ратные люди не заразились их злонравием, и, как скоро обнаружилось, что некоторые из старых стрельцов записались в солдаты, сказываясь посадскими разных городов, царь велел сослать их на каторгу. Скоро исчезли и последние следы прежнего стрелецкого войска .

Оставалось покончить с царевной Софьей. Иностранцы-современники сообщают нам, что гнев царя на сестру по случаю стрелецкого бунта не имел пределов. Гвариент писал о намерении царя на устроенной нарочно для этой цели эстраде собственноручно убить Софью на глазах всего народа . Этот нелепый рассказ впоследствии был часто повторяем в разных видах; передавали, что Лефорт убедил царя отказаться от столь ужасного намерения и оставить царевну в живых; разглашали о чудесном спасении царевны, уже приговоренной к смертной казни, какою-то двенадцатилетней девочкой и проч.

Корб пишет 11 октября 1698 года о решении царя предоставить суд над царевной собранию, составленному из представителей разных сословий . О намерении созвать такой собор в других источниках не упоминается .

Во время розыска Софья на вопрос о письме отвечала брату: «Письма я никакого не посылала, но стрельцы могли желать меня на правительство, потому что прежде я была правительницей».

Чтобы уничтожить связь между этим прошедшим и будущим, чтобы впредь никто не мог желать видеть ее во главе правительства, лучшим средством было пострижение. Софья была пострижена под именем Сусанны и оставлена на житье в том же Новодевичьем монастыре, под постоянной стражей из сотни солдат. Сестры ее могли ездить в монастырь только на Светлой неделе и в монастырский праздник Смоленской Божьей Матери (28 июля) да еще в случае болезни монахини Сусанны. Петр сам назначил доверенных людей, которых можно было посылать со спросом о ее здравии, и приписал: «А певчих в монастырь не пускать: поют и старицы хорошо, лишь бы вера была, а не так, что в церкви поют «Спаси от бед», а в паперти деньги на убийство дают» .

Софья скончалась 3 июля 1704 года и была погребена в церкви Смоленской Богородицы в Новодевичьем монастыре .

Царевна Марфа, находившаяся также в сношениях со стрельцами, была пострижена в монахини в Александровской слободе, в Успенской обители, под именем Маргариты. Там она скончалась в 1707 году .

Борьба за престол, начавшаяся в 1682 году, кончилась в 1698 году катастрофой стрельцов и царевны Софьи. Петр вышел из этой борьбы победителем. Со стороны царевны и ее союзников «русских янычар» царю более уже не грозила никакая опасность. Этим самым, однако, еще не прекратилась борьба с враждебными царю-преобразователю в государстве и обществе элементами. И до стрелецкого розыска Петр не пользовался популярностью в народе. Ненависть к неумолимо строгому государю росла вследствие кровавой драмы 1698 года. Целых пять месяцев трупы казненных стрельцов не убирались с места казни. Целых пять месяцев трупы трех стрельцов, повешенных у самых окон кельи царевны Софьи, держали в руках челобитные, «а в тех челобитных написано было против их повинки». Все это могло служить наглядным свидетельством, чего можно было ожидать от грозного царя в случае непослушания и противодействия его преобразованиям.

В Москве с тех пор бунта при Петре не было. Зато происходили разные вспышки в отдаленных местах, где не было недостатка в горючем веществе, в элементах, готовых объявить войну и царю, и правительству, и вообще началам порядка и прогресса. Везде были слышны речи недовольных, раздраженных, опальных. Здесь и там мятежный дух выражался в преступных действиях. Приходилось продолжать кровавые упражнения в застенках. Царь оставался победителем, но его победа была куплена дорогой ценой: потоками крови и общей ненавистью народа.

Путешествие Петра в чужие края и последний бунт стрельцов от 1697 до 1700 года Прекрасная мысль сделать Россию похожей на просвещенные Европейские государства появилась в гениальном уме Петра еще в то время, когда он с детской радостью смотрел на первое военное учение своих