Золотой осел апулея краткое содержание. Луций апулей метаморфозы, или золотой осел. Смотреть что такое "Золотой осел" в других словарях

Луций - главный герой и рассказчик романа. Образованный, хорошего происхождения молодой человек, родом из Коринфа, Л. приезжает по делам в Фессалию - область в Греции, известную колдовством. Несмотря на множество рассказов о жертвах магии, он хочет проникнуть в ее тайны. Л. заводит в доме, где поселился, роман со служанкой Фотидой, узнает от нее, что ее хозяйка - настоящая колдунья, и умоляет дать ему мазь, с помощью которой хозяйка превращается в птицу. Фотида путает снадобья, и Л. превращается в осла. Его похождения в ослином виде представляют собой череду мучений (его избивают, поджигают, хотят кастрировать, вспороть брюхо и т. д.); он попадает в самые разные места (логово разбойников, на мельницу, в пекарню), наблюдает самых разных людей - разбойников, пастухов, развратных жрецов сирийской богини, наказанных работой на мельнице рабов, бедного огородника и т. д.

Последнее испытание, которое предстоит Л., - во время игр в Коринфе публично совокупиться с отвратительной преступницей; Л. стыдно стать предметом непристойного любопытства, он не хочет прикасаться к этой женщине, и ему страшно умереть (вдруг во время любовных объятий на них напустят хищного зверя). Отвращение к любопытству, сладострастию и желание спастись от смерти вызваны конкретной ситуацией, но одновременно (в аллегорическом плане романа) являются теми самыми чувствами, которые приводят человека к религиозному спасению. Л. является сама Изида и объясняет, как во время праздника в ее честь найти розы (съев которые он обретет человеческий облик) - их будет нести жрец, которого она предупредит о Л., явившись во сне. В благодарность за спасение Л. должен весь остаток жизни посвятить Изиде. Л. снова делается человеком, проходит посвящение в таинства Изиды, затем и Озириса. Жрец Изиды объясняет ему смысл того, что с ним случилось: став «рабом сластолюбия (заведя роман с Фотидой), ты получил роковое возмездие за несчастное свое любопытство (желание разузнать тайны колдовства)». Превратившись в осла, он попал в сферу действия «слепой» и «свирепой Судьбы», губительной случайности; перейдя под покровительство Изиды, он переходит к «зрячей Судьбе».

Психея - персонаж вставной сказки в романе Апулея «Метаморфозы». Эту сказку рассказывает старуха разбойница попавшей в плен к шайке девушке Харите. П. (букв, «душа»), младшая из трех царевен, так прекрасна, что ей начинают поклоняться как новой Венере. Настоящая Венера оскорблена и просит своего сына, Амура, отомстить за нее: пусть П. влюбится в самого убогого и жалкого из людей (намек на одно из платоновских описаний Эроса (Амура) в «Пире»). Отец П. в это время получает от Аполлона повеление относительно П.: он должен поставить ее на высокий обрыв, откуда ее возьмет в жены ужасное крылатое существо, которого боятся даже боги (традиционно в античной поэзии описание власти Амура-эроса). Плачущим родителям П. говорит, что надо было плакать, когда ее назвали Венерой, а сейчас уже поздно. С вершины скалы ее уносит Зефир и опускает на цветущий луг. Она попадает в пустой дворец, ночью приходит невидимый ей муж (Амур); П. жалеет сестер, которые считают ее погибшей, и упрашивает Амура перенести их во дворец. Она признается сестрам, что ни разу не видела своего мужа, те ей завидуют и поэтому уверяют, что ее муж - чудовище, которого она должна убить. П. берет лампу и бритву, но, подступив к ложу, видит прекрасное божество. Она не может насытить свое любопытство, рассматривая его; горячее масло из лампы капает на спящего Амура - тот просыпается, укоряет ее за нарушение обещаний и исчезает.

Венера наконец узнает, что сын ее обманул и влюбился в соперницу, вместо того чтобы наказать: она запирает Амура, а П. приказывает найти. Ее ловят, приводят к Венере, которая жестоко ее наказывает, а затем дает П. задания: разобрать кучу гороха, пшена и т. д. (ей помогает муравей); принести шерсть бешеных золотых овец (ей помогает тростинка); принести из подземной реки Стикс воды (ей помогает орел). Последнее задание - принести в баночке «немного красоты» богини загробного мира Прозерпины. В отчаянии П. хочет прыгнуть с высокой башни, но башня дает ей совет, как выполнить поручение, и наказывает ни в коем случае баночку не открывать. На обратном пути П. ее открывает - оттуда вылетает сон, она засыпает сном мертвых, но ее спасает Амур и снова укоряет за любопытство. Амур упрашивает Юпитера разрешить ему брак с П. - тот соглашается. П. принимают в число бессмертных, и она рождает Амуру дочь - Наслаждение.

Сюжет этой сказки принадлежит к числу распространенных фольклорных схем (красавица выходит замуж за мнимое чудовище, не имеет права его видеть, нарушает запрет, муж исчезает, она его ищет), но в античной литературе засвидетельствован только у Апулея. Это самый длинный из вставных рассказов, помещенный в самой середине книги. Его основные мотивы явно связаны с историей Луция: незаконное любопытство - испытания - спасение. Уже в античности эту сказку понимали как аллегорию, толкуя ее по-разному (например, три сестры - это плоть, ум и душа и т. д.).

***«Метаморфозы» дошли до нас почти в сорока списках и практически без потерь, кроме испорченных фрагментов внутри нескольких фраз. Самым древним и самым лучшим списком считается Laurentianus, 68, 2-F , созданный в XI веке, который сейчас находится во Флоренции в библиотеке Лауренциана. Он включает?

«Апологию»

«Метаморфозы»

«Флориды» Апулея и др.

На русском языке «Метаморфозы» в первый раз были опубликованы двумя частями в 1780-1781 в переводе Е. И. Кострова Академическое издание в переводе М. А. Кузмина с комментариями и предшествующей библиографией вышло в СССР в 1960 году в серии «Литературные памятники».

***************

«Метаморфозы» (превращения ) Апулея - рассказ о превращенном в осла человеке - еще в древности получили название «Золотой осел», где эпитет означал высшую форму оценки, совпадая по смыслу со словами «замечательный», «прекраснейший». Такое отношение к роману, который был одновременно развлекательным и серьезным, понятно - он отвечал самым разнообразным потребностям и интересам: при желании можно было найти удовлетворение в его занимательности, а более вдумчивые читатели получали ответ на вопросы нравственные и религиозные.

В наши дни эта сторона «Метаморфоз» сохраняет лишь культурно-исторический интерес, но художественное воздействие романа не утратило своей силы, а удаленность времени создания сообщила ему дополнительную привлекательность - возможность проникнуть в прославленный и малознакомый мир чужой культуры. Апулей использовал распространенный фольклорный сюжет превращений.

СЮЖЕТ

В книге рассказывается о невероятных похождениях беспутного знатного римского юноши Луция, увлечённого женщинами и колдовством; повествование ведётся от его лица. Оказавшись в греческой области Фессалия, считавшейся в античности родиной магии и славившейся своими ведьмами, он решил испытать на себе местное чародейство. Он узнал, что Памфила, жена хозяина дома, в котором он квартирует, - ведьма. Её служанка Фотида спрятала его на чердаке, и на его глазах Памфила с помощью волшебных мазей обратилась в сову и улетела на свидание к возлюбленному. Фотида достает ему мазь, которая должна обратить его в птицу, но путает баночки, и вместо того, чтобы стать птицей, Луций превращается в осла.

В обличье животного Луций попадает к различным хозяевам, претерпевает всякого рода унижения, в основном связанные с тяжёлым трудом, становится жертвой сексуальных домогательств одной знатной дамы и видит жизнь многих слоёв позднеантичного общества - от земледельцев и разбойников до жрецов Кибелы и богатых горожан, всюду наблюдая падение нравов. Изнурённый и доведённый до отчаяния Луций просит богов о помощи, и на его молитву откликается богиня Исида. По её указанию Луций съедает цветущие розы и снова превращается в человека. Отрёкшись от прежней порочной жизни, он проходит обряд посвященияи становится пастофором (жрецом Осириса и Исиды).

СТИЛЬ

Стиль «Золотого осла» подчёркнуто ироничен и эксцентричен, изобилует каламбурами, нагромождениями эпитетов, архаичными построениями предложений; автор любит использовать редкие и устаревшие слова. Крайнее стилистическое своеобразие приводило ранних исследователей романа к мысли, что Апулей писал на особом «африканском диалекте» латыни. При этом язык произведения сильно изменяется в последней книге, где описывается религиозное пробуждение Луция; его обращения к богине написаны вполне серьёзным и торжественным слогом. У этого факта есть несколько объяснений:

Роман представляет собой завуалированный эзотерический трактат: первые десять книг изображают полную чувственных удовольствий и соблазнов жизнь, ведущую к деградации и переходу в «скотское» состояние, а последняя демонстрирует возвышение человека через приобщение к божественным тайнам.

В романе «зашифрована» жизнь самого Апулея, который был посвящён в различные мистические учения и был судим по обвинению в колдовстве.

Произведение представляет собой сатиру на все черты жизни позднего Рима, в том числе и на религию. Иронические нотки в описании обрядов инициации, через которые проходит Луций, говорят о религиозном скептицизме Апулея.

ВСТАВНЫЕ НОВЕЛЛЫ

В тексте романа также встречается около двадцати вставных новелл, возможно, позаимствованных из милетского сборника и/или восходящих к фольклорным источникам; большинство повествует о неверных жёнах, глуповатых мужьях и хитроумных любовниках. Одна из них излагает сказание (сказку!) об Амуре и Психее, в дальнейшем пользовавшееся огромной популярностью в европейской культуре.

Повествования о злоключениях человека, силой колдовских чар принявшего облик осла, были известны и до Апулея; это - не дошедшая до нас греческая повесть Лукия Патрского и сохранившаяся - тоже греческая - повесть «Лукий, или Осел», ошибочно приписывавшаяся Лукиану (II в. н. э.), с которой «Метаморфозы» имеют много точек соприкосновения. Предполагают, что оба они, Апулей и псевдо-Лукиан, перерабатывали, каждый по-своему, повесть Лукия Патрского . В отличие от конспективного изложения событий, характеризующего «Лукия» псевдо-Лукиана, Апулей дает подробный рассказ, перемежающийся большим количеством вставных новелл , а своей новой концовкой сообщает философское значение сюжету, пародийно-сатирически поданному псевдо-Лукианом.

Странствия Луция-осла кончаются неожиданным финалом: помощь богини Исиды возвращает ему человеческий облик, и отныне, пережив духовное перерождение, он становится адептом ее религии. В «Лукии» же развязка только подчеркивала комическое понимание автором своего материала; героя, вновь ставшего человеком, встречает оскорбительное разочарование возлюбленной, которой он нравился, когда был ослом, и его с позором прогоняют.

Торжественно-религиозная заключительная книга Апулея, присоединенная к забавным первым десяти, кажется нам странным несоответствием. Но нельзя забывать, что смешное и серьезно-величавое были в древности гораздо ближе друг к другу, чем сейчас, и Апулей мог, не вызывая удивления, завершить скитания Луция-осла столь своеобразно.

Финальную метаморфозу автор понимает как преодоление героем грубо животного, чувственного начала. Низменные формы человеческого существования воплощены в образе осла - животного, считавшегося в древности не столько глупым, сколько сладострастным, и сменяются формами чисто духовного бытия, поднимающего личность все выше по ступеням мистериального посвящения. В самом делении романа на 11 книг содержится намек на его концепцию: для готовящихся посвятиться в таинства Исиды десять дней служили подготовкой к одиннадцатому - дню посвящения в мистерии. Перед нами, таким образом, повесть об освобождении личности от животной природы (животная природа подчеркивалась потерей человеческого облика) и торжестве ее в нравственно-религиозном прозрении.

Характерно, что в XI книге особенно отчетливо начинают проступать автобиографические черты, и образ героя постепенно сливается с образом автора. Луций оказывается жителем Мадавры, родного города Апулея, и его судьба, после того как он расколдован, имеет точки соприкосновения с личной судьбой автора. Некоторые моменты, впрочем, сближают Луция и Апулея еще в начале повествования (интерес к магии, к неоплатонизму, пребывание в Афинах). Все это говорит о том, что книга о победе человека над низменными сторонами своей природы в известной мере строилась на опыте собственной жизни, религиозно-философски переосмысленном.

Кроме нравственной стороны, Апулея интересует и проблема судьбы. Чувственный человек, по мысли автора, находится во власти слепой судьбы, которая незаслуженно наносит ему свои удары. Это иллюстрируется многочисленными злоключениями Луция. Личность, победившая чувственность, посредством религии таинств обеспечивает себе покровительство «зрячей», то есть справедливой судьбы, и автор показывает, как руководимый божеством Луций достигает высоких степеней посвящения и жизненных успехов.

В соответствии с двумя фазами существования героя оформляются обе части романа. Этап животно-чувственного состояния и власти слепой судьбы над героем выражен, помимо ряда ничем не мотивированных злоключений Луция, также характером всего входящего в эти части материала: здесь нет никаких моральных запретов, и допускаются сюжеты весьма вольные. XI книга - этап преодоления чувственности, а с ним и судьбы - выдержана в совсем иных, высоких и торжественных тонах, намеренно контрастирующих с тоном предшествующих частей.

События основного повествования сконцентрированы вокруг героя и даются с его точки зрения: как у Ахилла Татия и Петрония, роману придана форма рассказа от первого лица. Обличив животного позволяет Луцию расширить круг своих наблюдений и познакомиться с такими сторонами жизни, которые обычно закрыты для наблюдателя-человека: ведь люди, принимая Луция за осла, в своем поведении не считаются с его присутствием, а слепая судьба заботится о том, чтобы возникали все новые и новые поводы для обогащения его опыта. Благодаря этому и перед глазами читателя появляется панорама римской жизни, не ограниченная единственно ее отрицательной стороной. Луций встречается на своем пути не только с проявлениями зла; хотя большинство приключений сталкивает его с людской жестокостью, алчностью, коварством и распутством, противоположные стороны действительности все же открываются ему в том, что он видит, переживает или о чем ему доводится слышать. Социальный диапазон романа очень широк - представлены все слои общества, множество профессий, люди различных религий, многие стороны культуры и быта.

Вставные новеллы, прерывающие повествование, служат у Апулея задачам основного замысла, связаны с ним и введены не ради отвлечения или развлечения читающею. Их содержание согласовано с соответствующими разделами книги, чтобы создать фон, на котором действует герой, или для освещения его судьбы и внутренней жизни; они являются сопровождением главной линии сюжета. Поэтому вставные новеллы образуют циклы, тематически соотнесенные с повествованием о Луции; так, тем его частям, которые предваряют превращение, сопутствуют новеллы о колдовстве, а рассказ о жизни Луция в плену у разбойников и непосредственно после бегства от них перемежается новеллами о разбойниках.

Сообразно с такой ролью вставных новелл в центре романа помещена повесть или, как ее принято называть, сказка об Амуре и Психее, перекликающаяся с его нравственной проблематикой. Несомненно, что, рассказывая поэтическую историю судьбы Психеи (psyche по гречески значит душа), автор рассчитывал на ее аллегорическое толкование и понимал бедствия и торжество Психеи как падение и возрождение человеческой души, возвращаясь здесь к теме, интересовавшей его в повествовании о Луции. Чтобы подчеркнуть связь вставной новеллы и основного повествования, Апулей наделяет Психею и Луция сходной чертой характера, любопытством, которое служит в их жизни причиной злоключений, в обоих случаях прерываемых вмешательством верховных божеств. Серьезное и смешное в новелле контрастно соединено, как и в главном сюжете, и поэтический рассказ, хотя он имеет осознанный автором аллегорический подтекст, передает «выжившая из ума пьяная старушонка», украшая его комически-пародийными деталями (такова, например, трактовка образа богини Венеры).

Новелла об Амуре и Психее пользовалась на протяжении веков особенно большим признанием и оставила след в творчестве ряда писателей и художников.

«Метаморфозы» написаны в стилистических традициях риторической прозы, в цветистой и утонченной манере. Стиль вставных новелл более прост.

Мы напрасно стали бы искать в романе психологического раскрытия характера его героя, хотя у Апулея встречаются отдельные - и подчас тонкие - психологические наблюдения. Аллегорическая задача исключала -необходимость в этом, и фазы жизни Луция должны были обнаруживать себя в смене его облика. Известную роль в подобной конструкции образа, вероятно, сыграло также стремление Апулея не покидать почвы фольклорной техники, поскольку сюжет был фольклорного происхождения.

Попытка религиозно-философски осмыслить фольклорный сюжет привела к противоречию: первая метаморфоза (превращение Луция в осла) не получила в концепции автора внутреннего оправдания; ведь это превращение по изменило природу Луция, а только наглядно показало ее: с точки зрения Апулея, Луций и в человеческом облике был в той же мере животным, то есть рабом чувственности, как и в личине осла.

Знаменитое произведение Апулея «Метаморфозы», созданное во II веке, до сих пор является предметом научного анализа. Исследования, посвященные ему, исчисляются сотнями, а читательский интерес к нему не угасает почти два тысячелетия, что неудивительно. Из многообразия мотивов, сюжетов и эффектов Апулей создал единое произведение, которое достойно восхищения.

Немного об авторе

В биографии Луция Апулея, автора известного античного романа «Золотой осел», как и у многих писателей древности, есть белые пятна. Предположительно, родился он в 124-125 году в городе Мадавре, Северная Африка. Отец был чиновником и обеспечил сыну прекрасное образование. С ранних лет у ребенка выявились способности к риторике и философии. Их изучением Луций занимался в родном городе, затем в Карфагене и Афинах. Перебравшись в Рим, Апулей выступал в суде, после вернулся в Мадавр и служил чиновником. Страсть к путешествиям заставила покинуть родной город, и писатель перебрался в Карфаген, где вскоре стал известен не только как прекрасный оратор и писатель, но и как маг.

В 25 лет он женился на 40-летней вдове Пудентилле. Родственники ее первого мужа были уверены, что Апулей позарился на вдовушкино богатство. Они подали на него в суд, где Луций произнес в свою защиту блестящую речь, названную «Апология». Ему пришлось мобилизовать все свое мастерство оратора, чтобы опровергнуть второе обвинение в том, что он «околдовал» вдову при помощи «магии», для этих подозрительных целей покупал и вскрывал рыб. Апулею удалось убедить судей в том, что рыб покупал исключительно для анатомических исследований. Он был оправдан. Начиная знакомство с романом Апулея «Золотой осел», с кратким содержанием его, нужно рассмотреть особенности творчества его автора.

Творчество Апулея

Перу этого автора принадлежат многочисленные исторические и философские труды. До нашего времени в целости дошли лекции и речи Апулея, известные как «Апология» и «Флориды», книги «Об учении Платона», «О божестве Сократа» и трактат «О мире». Сохранились также некоторые стихи античного автора, к его работам относится роман «Гермагор» и многочисленные переводы. Но как бы ни были интересны философские и риторические труды писателя, известен он прежде всего как автор романа «Метаморфозы».

Апулей, опытный оратор, склоняется к возвышенному и пышному стилю. Язык и стиль писателя красочен и разнообразен. Каждая из его работ написана в своем ключе. Многочисленные архаизмы, неологизмы, греческие заимствования почерпнуты им из живой речи. Современники высоко ценили этого автора, но настоящий интерес к его работам начался в эпоху Возрождения. Некоторые новеллы из знаменитых «Метаморфоз» использовали Сервантес, Боккаччо, Смоллетт, Филдинг. Интерпретацию сюжета об Амуре и Психее предлагали французский поэт Лафонтен, русские Богданович и Аксаков, и многие другие.

«Метаморфозы»

Неизвестна точная дата создания «Метаморфоз». «Золотой осел» (другое название этого произведения) состоит из 11 книг и дошел до нашего времени практически без потерь. А эпитет «золотой» свидетельствует о его высоких художественных достоинствах. Об источниках этого сочинения существуют разные версии. Но в первой же фразе романа автор сообщает читателю о намерении «сплести» басни на «милетский манер». Тем самым Апулей указал на близость «Метаморфоз» к милетским сборникам, состоящих из любовных новелл, объединенных общей сюжетной рамкой. Они получили свое название от сборника Аристида Милетского (II век до н. э.).

Другим источником считается повесть Лукиана «Лукий, или Осел». В этом небольшом произведении изложены многие эпизоды апулеевского романа. Конечно, предлагаются они в кратком виде, они лишены красочности и стилевого богатства. Произведение Лукиана, в свою очередь, представляет пересказ «Метаморфоз» Лукия Патрского, который в своих сочинениях соединял рассказы о перевоплощении людей в животных. Сам мотив превращений исходит еще из «Метаморфоз» Овидия, написанных со 2 по 8 гг. н. э. Наиболее вероятным признается вариант, что моделью и для Лукиана, и для Апулея стали «Метаморфозы» Лукия из Патр. Первый автор сокращал первоисточник, а второй - Апулей, напротив, вставлял новые эпизоды и новеллы, расширив это сочинение до 11 книг.

«Золотой осел»

Прежде чем ознакомиться с кратким содержанием «Золотого осла» Апулея, следует начать с того, что повествование в романе ведется от лица главного героя Луция. Случайно ли совпадение имен автора и главного героя? Так же, как и вопрос о первоисточнике, исследователей интересует и автобиографичность романа. Первые категорически отрицают, что произведение автобиографично, вторые, напротив, уверены, что многие сведения книги относятся к самому Апулею. Но никто из них не отрицает того, что произведение «Золотой осел» отражает какие-то черты автора. Например, такие детали, как приятная внешность, интерес к чудесам и магии, многочисленные посвящения, занятия в Афинах относятся к автору. Несомненно, в романе упомянуты и некоторые факты из жизни Апулея.

Отражение мыслей и эмоций писателя не придают произведению документальности, но сообщают ценное качество - эмоциональность. Так, например, желание узнать секреты магии сыграло в жизни героя романа роковую роль. Апулей также понес наказание за эту черту характера. Любопытство втянуло главного героя в различные злоключения. Так и любопытство самого автора определило жизненный путь: стремление к наукам, путешествия, практика в медицине. Апулей был блестящим ритором и софистом, а в эпизоде об убийстве проявилась ораторская подготовка самого автора. Сцена на Олимпе в новелле об Амуре и Психее, когда Венера не желает признать брак своего сына Амура законным, отражает настроение самого писателя, помнившего свою женитьбу на богатой вдове. Именно эмоциональное присутствие автора ставит это произведение на более высокую ступень по сравнению с греческим романом.

Превращение

Краткое содержание «Золотого осла» Апулея следует начать с того, что некий молодой человек по имени Луций, по происхождению грек, ехал по делам в Фессалию. Остановившись у хорошего знакомого отца в городе Гипате, он решил задержаться на некоторое время здесь, чтобы узнать побольше о магии и чудесах, которыми славилось это местечко. Встретившись на улице со своей родственницей Бирреной, он узнает, что то, чем он интересуется, находится в доме, где он остановился. Памфила, жена Милона, едва ли не первая ведьма в их городке.

Желая узнать секреты Памфилы, Луций заводит интрижку с веселой служанкой Фотидой, которая обещает показать ему колдовские манипуляции хозяйки. Вскоре случай представился, и юноша, спрятавшись на чердаке, во все глаза смотрел, как Памфила обратилась в сову и улетела к возлюбленному. Увиденное не давало покоя Луцию, и ему захотелось на себе испытать чудо. Фотида достала мазь, которая обратит юношу в птицу. Но служанка случайно перепутала баночки, и Луций превратился в осла. Но в «особенного»: ум и чувства, как у человека, а облик осла.

Обыкновенные лепестки роз могут вернуть ему человеческий облик. Единственное условие: лепестки нужно съесть утром, а ночь провести в облике осла. Ночью на дом Милона напали разбойники. Так начались приключения, или, скорее, злоключения Луция.

Приключения в ослиной шкуре

Продолжаем пересказ сочинения Апулея «Золотой осел» (краткое содержание его) историей о том, как новоявленный осел в качестве вьючного животного попал в шайку разбойников. В поисках добычи он вместе с ними скитается, терпит побои за непослушание: «Я был скорее мертв, чем жив». Однажды разбойники похищают накануне свадьбы невесту, затем приводят ее в пещеру. В утешение старая кашеварка рассказывает девушке дивную сказку о Психее и Амуре - это самая известная из вставных новелл романа. Луций-осел вместе с девушкой пытается спастись бегством. Но их поймали. От гибели их спасает жених девушки.

Из пещеры разбойников осел-Луций попадает в руки жестоких дровосеков, которые понуждают его к непосильной работе. Затем путешествует со жрецами, живет на мельнице, где его истязают работой, служит огороднику и солдату. В долгих странствиях Луций в ослиной шкуре переживает множество приключений, выслушивает несколько историй: о рабе, вступившем в любовную связь с хозяйкой; о неверной жене бочара; о любовнике, выдавшем себя чиханьем. Луций-осел переходит из рук в руки, попадает к вольноотпущеннику, обучившему его забавным фокусам.

И наконец чудесное животное попало к братьям, работающим у знатного человека. Они, заметив человеческие качества осла, рассказывают о них хозяину, который задумывает грандиозное зрелище - публичный брак осла с преступницей, приговоренной к смерти. Ужаснувшись этой затее, Луций-осел сбегает.

Обращение

На этом приключения героя романа Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел» не закончились. Оказавшись на берегу моря, осел-Луций «семь раз погружается в море» и умоляет божество избавить его от ослиной шкуры. Во сне к нему является богиня Изида и обещает помочь, если он будет верно ей служить. На следующее утро Луций-осел встретил религиозную процессию, в руках жреца был венок из роз. Поев розовых лепестков, юноша обретает человеческий облик и возвращается домой.

К нему стекаются друзья, решившие, что его нет уже в живых. Удивительным образом ему возвращают его слуг, вещи, лошадь. Юноша усмотрел в этом «особый знак» и предался религиозным обязанностям, желая принять посвящение. С этим решением Луций отправляется в Рим. Завершается роман главой, рассказывающей о религиозных таинствах. Пройдя через обряды, познав таинства посвящения, Луций в более высоком звании возвращается к деятельности адвоката, ведет набожную и благочестивую жизнь.

Вставные новеллы

Обогащают фон романа Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел» шестнадцать внесюжетных вставок. В них присутствует элемент магического и таинственного. Открывается роман историей о распутной кабатчице Мерое, превращающей мужчин в животных. Любовника, посмевшего полюбить другую, Мероя «единым словом» превратила в бобра. Кабатчик-конкурент стал лягушкой и встречает теперь своих посетителей «любезным кваканьем». Судейского, посмевшего высказаться против нее, она обратила в барана, - «так бараном и ведет дела».

Все вставные новеллы проникнуты нравоучительными тенденциями. Например, автор рассказывает о суде над мачехой, влюбившейся в пасынка. Когда юноша отверг ее любовь, она пытается его отравить. Некоторые вставки прямо построены как рассказы об уголовных преступлениях. О женщине-преступнице, убившей из ревности и мужа, и соперницу, не ведая о том, что это его родная сестра. Чтобы скрыть следы преступления, женщина убивает врача, продавшего ей яд. И, наконец, чтобы стать единственной наследницей, избавляется от дочери. Ее преступления раскрываются, и преступницу отдают на растерзание диким зверям.

В произведении встречаются и типичные для греческих романов истории. Например, о прекрасной девушке Харите. Она выходит замуж за возлюбленного Тлеполема, но их счастью помешал Фразилл, воспылавший страстью к Харите. Во время охоты он убивает ее мужа и пытается склонить девушку на брак с ним. Сделав вид, что она согласна, Харита заманивает Фразилла в спальню. Убив его, Харита покончила с собой.

Амур и Психея

Знакомство с произведением «Метаморфозы, или Золотой осел» завершаем кратким содержанием самой известной из вставных новелл - сказкой об Амуре и Психее. Уже ее зачин «жили-были царь с царицей» переносит читателя в фольклорно-сказочную атмосферу. Было у них три дочери. Все красавицы, но младшая всех превосходила. О красоте ее молва расходилась по всему миру, слава Психеи затмила даже Венеру, жертвоприношения которой становились все меньше. Лишенное почестей божество делает все для того, чтобы девушка пожалела о своей красоте. Она требует от своего сына Амура зажечь в сердце девушки любовь к убогому и жалкому человеку. Время идет. Все выходят замуж, а к Психее никто не сватается.

Отец прислушался к совету оракула и, чтобы облегчить участь дочери, отвез ее на пустынную скалу. Бог ветра Зефир переносит Психею в сказочный дворец, где в первую же ночь в ее спальне появился невидимый возлюбленный, «женою Психею сделал» и поспешно удалился. Ни ласки мужа, ни роскошь не могут утолить печаль девушки по дому. Зефир переносит в дом Психеи ее сестер. Амур берет с Психеи обещание - хранить его секрет. Но завистливые сестры хитростью выманивают у девушки тайну и всячески вредят ей. Амур, узнав, что их тайна раскрыта, исчезает. Психея решила отомстить неблагодарным сестрам и говорит им, что Купидон хочет жениться на одной из них. Те бросают своих мужей, а вскоре погибают.

Психея отправляется на поиски своего мужа, который с обожженными крыльями заперт в доме матери. Ради любви девушка терпит унижения от Венеры. Но не все божества злые - богини Юнона и Церера всячески помогают Психее. Вскоре Амур вырывается из заточения, уколом стрелы усиливает в девушке любовь к нему и спешит за помощью к Юпитеру. Верховный бог собирает всех богов и сообщает Венере свое решение: «Отбрось всякую печаль, дочка, и не бойся, что род твой пострадает от брака со смертной». Венере пришлось подчиниться. Психее даровали бессмертие и причислили к богам. После пышной свадьбы у нее и Амура родилась девочка. Плод их любви назвали Наслаждением.

Метаморфозы, или Золотой осёл

Книга десятая

1

Не знаю, что сталось с моим хозяином-огородником на следующий день, меня же этот самый солдат, крепко поплатившийся за свое редкостное слабосилие, забрал из стойла и, не встретив ни с чьей стороны возражения, привел к своей казарме (как мне по крайней мере казалось) и, нагрузив своими пожитками совсем по-военному, вооружив меня и разукрасив, погнал в дорогу. Нес я и шлем, блеском сияющий, и щит, сверкавший еще ярче, и в довершение всего копье с предлинным древком, бросавшимся в глаза, - все это он старательно выложил, как принято в боевом походе, на самое видное место, поверх всей поклажи, разумеется, не столько ради военной доблести, сколько для устрашения несчастных прохожих. Дорога шла полем, и, проделав не слишком трудный путь, мы добираемся до какого-то городка и останавливаемся не в гостинице, а в доме одного декуриона. Сейчас же меня солдат сдал на руки какому-то слуге, а сам поспешно отправился к своему начальнику, у которого под командой находилась тысяча вооруженных воинов.

2

Через несколько дней в этой местности произошло необыкновенное, ужасное и нечестивое злодеяние; оно осталось у меня в памяти, и я заношу его в книгу, чтобы и вы могли прочитать о нем.

У домохозяина был молодой сын, прекрасно воспитанный, а потому чрезвычайно почтительный и скромный, так что и ты, читатель, пожелал бы иметь такого сына. Мать его уже давно умерла, и отец вновь связал себя узами брака; женившись на другой, он родил и другого сына, которому к этому времени как раз пошел тринадцатый год. Мачеха главенствовала в доме скорее вследствие своей наружности, чем в силу добрых своих правил, и вот, не то по прирожденному бесстыдству, не то судьбою побуждаемая к неслыханному сраму, обратила она свои очи на пасынка. Но знай, любезный читатель, что я рассказываю тебе трагическую историю, а не побасенки, и сменим-ка поэтому комедийные башмаки на котурны. Женщина эта, пока первой своей пищей питался еще крошка Купидон, могла противостоять слабым его силам, легкий огонь в молчании подавляя. Когда же неистовый Амур безмерно начал сжигать все ее внутренности, безумным пламенем их наполнив, покорилась она яростному божеству и, чтобы скрыть душевную рану, сделала вид, будто занемогла телесно. Всякому известно, что резкие перемены во внешности и состоянии здоровья у больных и влюбленных точно совпадают: мертвенная бледность, усталые глаза, слабость в коленях, тревожный сон и тяжелые вздохи, тем более мучительные, что они лишь с трудом вырываются из груди. Можно было подумать, что и этой женщине не дает покоя только горячечный жар, - если бы не ее слезы. Как невежественны врачи, не ведающие, что это значит, когда у человека учащенный пульс, цвет лица то и дело меняется, дыхание затруднено и больной постоянно ворочается с боку на бок, не находя себе места! Боги благие, зачем быть искусным доктором? Достаточно иметь хоть некоторое представление о любви, чтобы понять, что происходит с человеком, который пылает, не будучи в жару.

3

Наконец, доведенная невыносимою страстью до ужасного возбуждения, нарушает она молчание, что хранила до сих пор, и велит позвать к себе сына, как бы охотно она лишила его этого имени, чтобы не приходилось краснеть, вспоминая о позоре! Молодой человек не замедлил исполнить приказание больной мачехи и, по-стариковски мрачно наморщив лоб, идет в ее спальню, оказывая должное повиновение супруге своего отца и матери своего брата. Та же, измучившись и измаявшись от долгого молчания, и теперь медлит, как бы севши на мель сомнения, и не умолкшая еще стыдливость не позволяет ей произнести ни одного слова из тех, которые она считала наиболее подходящими для начала этой речи. А юноша, все еще не подозревающий ничего дурного, потупив взор, сам почтительно осведомляется о причинах ее теперешней болезни. Тогда, воспользовавшись пагубной случайностью, оставившей их с глазу на глаз, набралась она храбрости и, заливаясь слезами, закрыв лицо полою платья, так говорит ему в кратких словах и дрожащим голосом:

Вся причина, весь источник моих теперешних страданий и в то же время лекарство и единственное мое спасение, все это - ты один! Твои глаза в мои глаза проникли до глубины души и в сердце моем жестокий пожар разожгли. Сжалься над той, что гибнет из-за тебя! Да не смущает тебя нисколько уважение к отцу - ты сохранишь ему жизнь супруги, твердо решившейся умереть. В твоих чертах его признавши образ, по праву я люблю тебя. Доверься! Мы одни, и времени для необходимого действия достаточно. Ведь того, о чем никто не знает, почти что и вовсе не существует.

4

Молодого человека привела в смятение неожиданная беда, но, хотя в первую минуту он пришел в ужас от такого злодейского поступка, однако решил лучше не доводить мачеху до отчаяния неуместным и суровым отказом, а образумить ее осторожным предложением отсрочки. Итак, он ласково дает ей обещание, но горячо уговаривает ее собраться с духом, поправиться, окрепнуть, пока какая-нибудь отлучка отца не предоставит им свободу для удовлетворения своей страсти. А сам поскорее удаляется с опасного свидания с мачехой. Считая, что такое семейное бедствие заслуживает особенно тщательного обсуждения, он немедленно направляется к своему старому воспитателю, человеку испытанному и достойному. По долгом размышлении они пришли только к тому выводу, что всего спасительнее будет для него скорее бежать от грозы, воздвигнутой жестоким роком. Но женщина, не будучи в состоянии терпеливо вынести даже малейшую отсрочку, выдумав какой-то повод, начинает с удивительным искусством уговаривать мужа немедленно отправиться в свои самые отдаленные поместья. После этого, опьяненная близившейся к осуществлению надеждой, нетерпеливо требует она, чтобы юноша явился и дал доказательства своей страсти, как обещал. Молодой человек то под тем, то под другим предлогом уклоняется от этого гнусного свидания. Тогда она из его сбивчивых ответов ясно увидела, что не получит обещанного, и со всей стремительностью непостоянства сменила преступную любовь гораздо более опасной ненавистью. Сейчас же берет она в сообщники негодного раба, что когда-то был дан за нею в приданое, готового на всякое грязное дело, и сообщает ему коварные свои планы; они не нашли ничего лучшего, как извести бедного юношу. Итак, подлец этот без промедления был послан раздобыть сильно действующего яда и, искусно подлив отраву в вино, готовит гибель невинному пасынку.

5

Покуда злодеи совещались, когда удобней всего поднести отраву, случилось, что младший мальчик, родной сын этой негодной женщины, вернувшись домой после утренних занятий и позавтракав уже, захотел пить; находит он бокал с вином, в котором заключен был невидимый для глаза яд, и, не подозревая о таящейся там губительной отраве, залпом его выпивает. Как только выпил он смертельного снадобья, приготовленного для брата, сейчас же бездыханным падает наземь, а дядька, пораженный внезапной смертью мальчика, принимается вопить, сзывая мать и всех домочадцев. И вот сообразили уже, что мальчик умер от яда, и каждый из присутствующих принялся строить различные догадки, кто бы мог совершить это ужасное преступление. Но жестокая эта женщина, редкий образчик коварства мачехи, не тронулась ни лютой смертью сына, ни своею нечистой совестью, ни несчастьем всего дома, ни скорбью супруга, ни хотя бы горестью похорон, а семейной бедою воспользовалась, как удобным случаем для мести. Сейчас же она посылает вестника вдогонку за мужем, который был в дороге, чтобы сообщить ему о беде, ворвавшейся в их дом, и не поспел он вернуться, как она, вооружившись беспримерной наглостью, принимается обвинять пасынка в том, что он отравил ее сына. В утверждении этом была доля правды, так как мальчик предупредил своею гибелью ту смерть, на которую был уже обречен молодой человек, но она-то уверяла, будто пасынок потому пошел на преступление и погубил младшего брата, что она не согласилась на гнусное сожительство, к которому он хотел ее принудить. Не довольствуясь такой чудовищной ложью, она добавила, что он и ей угрожает мечом за то, что она раскрыла его преступления. Несчастный муж, удрученный гибелью обоих сыновей, был подавлен тяжестью обрушившихся на него бедствий. Он видел на погребальном одре тело младшего сына и наверное знал, что смертная казнь угрожает старшему за кровосмешение и убийство. К тому же лицемерные вопли слишком уж горячо любимой супруги возбуждали в нем жесточайшую ненависть к собственному детищу.

6

Едва закончилось погребальное шествие и обряды над телом его сына, прямо от могилы мальчика несчастный старик со слезами, еще не высохшими на щеках, и посыпая седины свои пеплом, спешно направляется на городскую площадь. Не зная об обмане негодной жены своей, он плачет, молит, припадает даже к коленям декурионов, упорно и неотступно требуя осуждения оставшегося в живых сына, осквернителя отцовского ложа, убийцы собственного брата, злодея, покушавшегося на жизнь своей мачехи. В скорби своей он возбудил такое сострадание и негодование в сенате и даже в самой толпе, что все присутствовавшие высказались за то, чтобы, отбросив судейскую волокиту, пренебрегши строгими доказательствами обвинения и заранее подготовленными уловками защиты, тут же на месте всем обществом побить камнями эту общественную заразу.

Между тем власти, сообразив, какая опасность грозит им самим, если слабые искры негодования вызовут крушение общественного порядка и мятеж, к декурионам применяют меры увещевания, по отношению же к толпе - меры насильственные, для того чтобы судопроизводство происходило должным образом и по обычаям предков, чтобы приговор был вынесен юридически правильно, после того как будут выслушаны обе стороны, чтобы ни один человек не мог быть осужден невыслушанным, как в странах, где господствует варварская жестокость или тиранический произвол, и не был бы дан грядущим векам пример столь дикого явления в мирное время.

7

Благоразумное мнение одержало верх, и сейчас же было отдано приказание глашатаю, чтобы он созывал сенаторов в курию. Когда они по чину и по обычаю без промедления заняли свои места, снова раздается зов глашатая, и первым выступает обвинитель. Только тут вызвали и ввели обвиняемого, и, по закону Аттики и Марсова судилища, глашатай объявляет защитникам, чтобы они воздержались от вступлений и не взывали к милосердию. О том, как это все происходило, я узнал из многочисленных разговоров, которые вели между собою люди. Но в каких выражениях нападал обвинитель, что говорил в свое оправдание обвиняемый и вообще каковы были прения сторон, я и сам сведений не имею, так как там не присутствовал, а стоял в стойле, и вам докладывать о том, чего не знаю, не могу; что мне доподлинно известно, то и записываю сюда. После того, как кончилось судоговорение, было решено, что справедливость обвинения должна быть подтверждена надежными доказательствами и что недопустимо основывать решение такой важности на одних подозрениях: поэтому надлежит во что бы то ни стало вызвать главного свидетеля, того раба, который, по-видимому, один только и знает, как все происходило. Висельник этот нисколько не был смущен ни сомнениями в исходе такого крупного дела, ни видом сената в полном составе, ни хотя бы упреками нечистой совести, а начал плести свои выдумки, будто чистую правду. По его словам, его позвал к себе молодой человек, возмущенный неприступностью своей мачехи, и, чтобы отомстить за оскорбление, поручил ему убить ее сына, обещая щедро заплатить за молчание, а в случае отказа грозил смертью; что юноша передал ему собственноручно приготовленную отраву, но затем взял обратно, боясь, как бы он, не исполнив поручения, не сохранил кубок как вещественное доказательство, и сам потом дал яд мальчику. Все, что с притворной дрожью говорил этот негодяй, было удивительно похоже на истину, и после его показаний судебное разбирательство окончилось.

8

Не было никого из декурионов, кто продолжал бы относиться благожелательно к молодому человеку; было очевидно, что в преступлении он уличен и приговор ему один: быть зашитым в мешок. Уже сенаторам предстояло по стародавнему обычаю опустить в бронзовую урну свои решения - все одинаковые, так как каждый написал одно и то же; а раз голоса собраны, участь подсудимого решена, ничего нельзя уже изменить, и власть над его жизнью передается в руки палача. Вдруг один из старейших сенаторов, врач, человек испытанной честности, пользующийся большим влиянием, закрыл рукою отверстие урны, чтобы кто опрометчиво не подал своего мнения, и обратился к сенату с такой речью:

Гордый тем, что в течение всей своей жизни я снискивал ваше одобрение, я не могу допустить, чтобы, осудив оклеветанного подсудимого, мы совершили явное убийство и чтобы вы, связанные клятвой судить справедливо, будучи введены в обман лживым рабом, оказались клятвопреступниками. И сам я, произнеся суждение заведомо ошибочное, попрал бы свое уважение к богам и погрешил бы против моей совести. Итак, узнайте от меня, как было дело.

9

Не так давно этот мерзавец пришел ко мне, чтобы купить сильнодействующего яду, и предлагал мне плату в сто полновесных золотых; объяснял он, что яд нужен для какого-то больного, изнемогающего от тяжелой и неисцелимой болезни, который хочет избавиться от мучительного существования. Болтовня этого негодяя и нескладные объяснения внушили мне подозрения, и, в полной уверенности, что замышляется какое-то преступление, я дать-то отраву дал, но, предвидя в будущем возможность допроса, предлагаемую плату не тотчас принял, а так ему сказал:

Чтобы среди тех золотых, которые ты мне предлагаешь, не оказалось случайно негодных или фальшивых, положи их в этот мешочек и запечатай своим перстнем, а завтра мы их проверим в присутствии какого-нибудь менялы. Он согласился и запечатал деньги. Как только его привели в суд, я немедленно послал одного из своих слуг на лошади к себе домой за этими деньгами. Теперь их принесли, и я могу представить их вашему вниманию. Пусть он посмотрит и признает свою печать. В самом деле, каким образом можно приписывать брату приготовление отравы, которую покупал этот подлый раб?

10

Тут на негодяя этого нападает немалый трепет, естественный цвет лица сменяется смертельной бледностью, по всему телу выступает холодный пот, то нерешительно переступает он с ноги на ногу, то затылок, то лоб почешет, сквозь зубы бормочет какие-то непонятные слова, так что ни у кого не могло оставаться сомнения, что он причастен к преступлению; но скоро снова хитрость в нем заговорила, и он принялся упорно от всего отпираться и уверять, что показания врача ложны. Тот, видя, как попирается достоинство правосудия, да и собственная его честность всенародно пятнается, с удвоенным усердием стал опровергать мерзавца, пока наконец, по приказу властей, служители, осмотрев руки негоднейшего раба и отобрав у него железный перстень, не сличили его с печаткой на мешочке; и это сравнение укрепило прежнее подозрение. Не избежал он, по греческим обычаям, ни колеса, ни дыбы, но, вооружившись небывалым упорством, выдержал все удары и даже пытку огнем.

11

Тогда врач:

Не допущу, - говорит, - клянусь Геркулесом, не допущу, чтобы, вопреки божеским установлениям, вы подвергли наказанию этого не повинного ни в чем юношу, как и того, чтобы раб, издевавшийся над нашим судопроизводством, избегнул кары за свое гнусное преступление. Сейчас я очевидное доказательство представлю вам по поводу настоящего дела. Когда этот подлец старался купить у меня смертельного яда, я считал, что несовместимо с правилами моей профессии причинять кому бы то ни было гибель, так как твердо знаю, что медицина призвана спасать людей, а не губить их; но, боясь, в случае если я не соглашусь исполнить его просьбу, как бы несвоевременным этим отказом я не открыл путь преступлению, как бы кто другой не продал ему смертоносного напитка или сам он не прибег бы в конце концов к мечу или к любому другому орудию для довершения задуманного злодеяния, дать-то я дал ему снадобье, но снотворное, мандрагору, знаменитую своими наркотическими свойствами и вызывающую глубокий сон, подобный смерти. Нет ничего удивительного в том, что, доведенный до пределов отчаяния разбойник этот выдерживает пытки, которые представляются ему более легкими, чем неизбежная казнь, по обычаю предков ему угрожающая. Но если только мальчик выпил напиток, приготовленный моими руками, он жив, отдыхает, спит и скоро, стряхнув томное оцепенение, вернется к свету белому. Если же он погиб, если унесен смертью, причины его гибели вам следует искать в другом месте.

12

Всем эта речь старца показалась очень убедительной, и тут же с великой поспешностью отправляются к усыпальнице, где положено было тело отрока; не было ни одного человека из сенаторов, ни одного из знати, ни одного даже из простого народа, кто с любопытством не устремился бы к тому месту. Вот отец собственноручно открывает крышку гроба как раз в ту минуту, когда сын, стряхнув с себя смертельное оцепенение, возвращается из царства мертвых; крепко обнимая мальчика и не находя слов, достойных такой радости, отец выводит его к согражданам. Как был отрок еще увит и обмотан погребальными пеленами, так и несут его в судилище. Преступление гнуснейшего раба и еще более гнусной женщины было ясно изобличено, истина во всей наготе своей предстает, и мачеху осуждают на вечное изгнание, а раба пригвождают к кресту. Деньги же по единодушному решению остаются у доброго врача (как плата за столь уместное снотворное снадобье. Такой-то конец обрела эта знаменитая, чудесная история старика, который в малый промежуток времени, чуть ли даже не в один краткий миг, испытав опасность остаться бездетным, неожиданно оказался отцом двух юношей.

13

А меня меж тем вот как бросали волны судьбы. Солдат тот, что, не спросив продавца, меня купил и без всякой платы присвоил, по приказу своего трибуна, исполняя долг службы, должен был отвезти письма к важному начальнику в Рим и продал меня за одиннадцать денариев соседям, каким-то двум братьям, находившимся в рабстве у очень богатого господина. Один из них был кондитером, выпекавшим хлеб разных сортов и печенья на меду; другой - поваром, тушившим сочные мясные блюда с необыкновенно вкусными приправами. Жили они вместе, вели общее хозяйство, а меня предназначали для перевозки огромного количества посуды, которая по разным причинам была необходима их хозяину в его многочисленных путешествиях. Так что я вступил третьим в товарищество к этим двум братьям, и никогда до сих пор не была ко мне судьба так благосклонна. Хозяева мои имели обыкновение каждый вечер приносить в свою каморку множество всяких остатков от обильных и роскошно устроенных пиршеств; один приносил огромные куски свинины, курятины, рыбы и других всевозможных кушаний того же рода; другой - хлеб, пирожки, блинчики, булочки, печенье и множество сладостей на меду. Заперев свое помещение, они отправлялись в баню освежиться, а я досыта наедался свалившимися с неба яствами, потому что я не был так уж глуп и не такой осел на самом деле, чтобы, не притронувшись к этим лакомствам, ужинать колючим сеном.

14

Долгое время эти воровские проделки мне отлично удавались, так как я брал еще довольно робко и притом незначительную часть из многочисленных запасов, да и хозяева никак не могли заподозрить осла в таких поступках. Но вот, твердо уверенный в невозможности разоблачения, я принялся увеличивать свою порцию, выбирать все самое лучшее, пожирая кусочки пожирнее и лакомясь сладостями, так что братьев стало тревожить сильное подозрение, и хотя им все еще в голову не приходило, чтобы я был способен на что-либо подобное, тем не менее они старались выследить виновника ежедневных пропаж.

Наконец они стали обвинять один другого в гнусном воровстве, усилили слежку, удвоили бдительность и даже пересчитывали куски. В конце концов один из них перестал стесняться и говорит другому:

С твоей стороны это очень справедливо и человеколюбиво так поступать - лучшие части каждый день красть и, продавши их, втихомолку денежки прикапливать, а потом требовать, чтобы остаток поровну делили. Если тебе не нравится вести общее хозяйство, можно в этом пункте разделиться, а в остальном сохранить братские отношения. Потому что, как посмотрю я, если мы чересчур долго так будем дуться друг на друга из-за пропаж, то можем и совсем поссориться.

Другой отвечает:

Клянусь Геркулесом, мне нравится такая наглость: ты у меня изо рта выхватил эти жалобы на ежедневные покражи; хоть я и был огорчен, но молчал все это время, потому что мне стыдно было обвинять родного брата в мелком воровстве. Отлично, оба мы высказались, теперь нужно искать, как помочь беде, чтобы наша безмолвная вражда не довела нас до боев Этеокла с Полиником.

15

Обменявшись такими упреками, оба клятвенно заявили, что не совершали никакого обмана, никакой кражи, и решили соединенными усилиями найти разбойника, причиняющего им убытки; казалось невозможным, чтобы осел, который один только оставался дома, мог питаться такими кушаньями, или чтобы в каморку их залетали мухи величиною с гарпий, похищавших некогда яства Финея, а между тем лучшие части не переставали ежедневно пропадать.

Тем временем, вдоволь вкушая от щедрых трапез и досыта наедаясь людскими кушаньями, я достиг того, что тело мое раздобрело, кожа от жира стала мягкой, шерсть благородно залоснилась. Но подобное улучшение моей внешности сослужило плохую службу моему честному имени. Обратив внимание на необыкновенную ширину моей спины и замечая, что сено каждый день остается нетронутым, они стали неусыпно за мною следить. В обычное время они заперли, как всегда, двери и сделали вид, будто идут в бани, сами же через какую-то маленькую дырочку принялись наблюдать, и, увидя, как я набросился на стоявшие повсюду кушанья, они, забыв о своих убытках, в удивлении от ослиного чревоугодия, разразились громким смехом. Зовут одного, другого, наконец собрали целую толпу товарищей-рабов полюбоваться неслыханной прожорливостью бессмысленного вьючного скота. Такой на всех напал неудержимый хохот, что он достиг даже ушей проходившего невдалеке хозяина.

16

Заинтересовавшись, над чем это смеется челядь, и узнав, в чем дело, он и сам, взглянув в ту же дырку, получил немалое удовольствие, и сам смеялся до того долго, что у него нутро заболело, а потом, открывши дверь, вошел в комнату, чтобы поближе посмотреть. Я же, видя, что судьба в какой-то мере улыбается мне ласковее, чем прежде, - веселое настроение окружающих внушало мне доверие, - нисколечко не смутившись, преспокойно продолжал есть, пока хозяин, развеселившись от такого небывалого зрелища, не отдал приказ вести меня в дом, больше того - собственноручно ввел меня в столовую и, когда стол был накрыт, велел поставить передо мной целые блюда всевозможных кушаний, к которым никто еще не прикасался. Хоть я уже порядочно подзакусил, но, желая заслужить его внимание и расположение, с жадностью набрасываюсь на поданную еду. Тогда начинают ломать голову, придумывая, какие блюда меньше всего могут быть по вкусу ослу, и для испытания, насколько я послушен и кроток, предлагают мне мяса с пряностями, наперченную птицу, изысканно приготовленную рыбу. По всему залу раздается оглушительный хохот. Наконец какой-то шутник кричит:

Дайте же нашему сотрапезнику выпить чего-нибудь! Хозяин поддерживает:

Шутка не так глупа, мошенник. Очень может статься, что гость наш не откажется осушить чашу вина на меду. - Затем: - Эй, малый! - продолжает, - вымой хорошенько этот золотой бокал, наполни его медовым вином и поднеси моему нахлебнику; да передай заодно, что я первым выпил за его здоровье.

Ожидание сотрапезников дошло до крайнего напряжения. Я же, нисколько не испугавшись, спокойно и даже довольно весело подобрал нижнюю губу, сложив ее наподобие языка, и одним духом осушил огромную чашу. Поднимается крик, и все в один голос желают мне доброго здоровья.

17

Хозяин остался очень доволен, позвал своих рабов, купивших меня, и, приказав заплатить им вчетверо, передал меня любимому своему вольноотпущеннику, человеку зажиточному, и поручил ему с большим вниманием ухаживать за мною. Тот обращался со мной довольно ласково, кормил свойственной людям пищей и, чтобы еще больше угодить патрону, с чрезвычайной старательностью обучал меня разным хитрым штукам, приводившим хозяина в восторг. Прежде всего - лежать за столом, опершись на локоть, затем бороться и даже танцевать, встав на задние ноги, наконец, что было всего удивительнее, отвечать кивками на вопросы, наклоняя голову вперед в случае моего желания, откидывая ее назад в противном случае; если же мне хотелось пить, я смотрел на виночерпия и, подмигивая ему то одним, то другим глазом, требовал чашу. Конечно, научиться всему этому мне было нетрудно, даже если бы никто мне не показывал. Но я боялся, как бы в случае, если бы я без учителя усвоил себе человеческие повадки, большую часть моих поступков не сочли за дурное предзнаменование и, изрубив на куски, как какое-то чудовищное знамение, не выбросили на богатую поживу ястребам. Повсюду пошла уже молва обо мне, так что мои удивительные способности приносили честь и славу моему хозяину. «Вот, - говорили про него, - владелец осла, разделяющего с ним трапезу, осла борющегося, осла танцующего, осла, понимающего человеческую речь и выражающего свои чувства знаками».

18

Но прежде всего следует вам сообщить хоть теперь - что я должен был бы сделать вначале, - кто был мой хозяин и откуда родом. Звали его Тиазом, и род свой он вел из Коринфа, столицы всей Ахайской провинции; соответственно своему происхождению и высокому положению он переходил от должности к должности и, наконец, облечен был магистратурой на пятилетие и для достойного принятия столь блестящей должности обещал устроить трехдневные гладиаторские игры, собираясь особенно широко проявить свою щедрость. Заботясь о своей славе и популярности, он отправился в Фессалию закупить самых лучших зверей и знаменитых гладиаторов, и теперь, выбравши все по своему вкусу и расплатившись, собирался в обратный путь. Он не воспользовался роскошными своими колесницами, пренебрег красивыми повозками, открытыми и закрытыми, которые тащились в самом конце обоза пустыми, не захотел он даже ехать на фессалийских лошадях и на других своих верховых конях - галльских скакунах, благородное потомство которых ценится так высоко, а украсив меня золотыми фалерами, цветным чепраком, попоной пурпуровой, уздечкой серебряной, подпругой вышитой и звонкими бубенчиками, сел на меня, любезнейшим образом ласково приговаривая, что больше всего доставляет ему удовольствия то обстоятельство, что я могу и везти его, и трапезу с ним разделять.

19

Когда, совершив путь частью по суше, частью по морю, прибыли мы в Коринф, то большие толпы граждан начали стекаться не столько, как мне казалось, для того, чтобы оказать почтение Тиазу, сколько из желания посмотреть на меня. Да, потому что вплоть до этих мест такая громкая обо мне распространилась молва, что я оказался для своего надсмотрщика источником немалого дохода. Как только он заметил, что множество людей с большим жаром желает полюбоваться на мои штучки, сейчас же двери на запор и впускал их поодиночке за плату, ежедневно загребая хорошенькую сумму.

Случилось, что в толпе любопытных была одна знатная и богатая матрона. Заплатив, как и прочие, за вход и налюбовавшись на всевозможные мои проказы, она постепенно от изумления перешла к необыкновенному вожделению и, ни в чем не находя исцеления своему недугу безумному, страстно желала моих объятий, как ослиная Пасифая. За крупное вознаграждение она сговорилась с моим сторожем и получила разрешение провести со мною одну ночь. Тот, нисколько не заботясь о том, какое такое удовольствие может она от меня получить, и думая только о своем барыше, согласился.

20

Отобедавши, мы перешли из хозяйской столовой в мое помещение, где застали уже давно дожидавшуюся меня матрону. Боги благие, как чудны, как прекрасны были приготовления! Немедленно четверо евнухов для нашего ложа по полу раскладывают множество небольших пышно взбитых подушечек из нежного пуха, тщательно расстилают покрывало золотое, разукрашенное тирским пурпуром, а поверх него разбрасывают другие подушечки, очень маленькие, но в огромном количестве и необыкновенно мягкие, те, что неженки-женщины любят подкладывать себе под щеку и под затылок. Не желая долгим своим пребыванием задерживать час наслаждения госпожи, они запирают двери в комнату и удаляются. Внутри же ясный свет блестящих свечей разгонял для нас ночной мрак.

21

Тогда она, сбросив все одежды, распустив даже ленту, что поддерживала прекрасные груди, становится поближе к свету и из оловянной баночки обильно натирается благовонным маслом, потом и меня оттуда же щедро умастила по всем местам, даже ноздри мои натерла. Тут крепко меня поцеловала, не так, как в публичном доме обычно целуется корыстная девка со скупым гостем, но от чистого сердца, сладко приговаривая: «Люблю, хочу, один ты мил мне, без тебя жить не могу», - и прочее, чем женщины выражают свои чувства и в других возбуждают страсть. Затем, взяв меня за узду, без труда заставляет лечь, как я уже был приучен: я не думал, что мне придется делать что-либо трудное или непривычное, тем более при встрече, после столь долгого воздержания, с такой красивой и жаждущей любви женщиной. К тому же и чудеснейшее вино, выпитое в огромном количестве, ударило мне в голову и возбуждала сладострастие пламенная мазь.

22

Но на меня напал немалый страх при мысли, каким образом с такими огромными и грубыми ножищами я могу взобраться на нежную матрону, как заключу своими копытами в объятия столь белоснежное и хрупкое тело, сотворенное как бы из молока и меда, как маленькие губки, розовеющие душистой росой, буду целовать я огромным ртом и безобразными, как камни, зубами и, наконец, каким манером женщина, как бы ни сжигало до мозга костей ее любострастие, может принять детородный орган таких размеров. Горе мне! Придется, видно, за увечье, причиненное благородной гражданке, быть мне отданным на растерзание диким зверям и, таким образом, участвовать в празднике моего хозяина. Меж тем она снова осыпает меня ласкательными именами, беспрерывно целует, нежно щебечет, пожирая меня взорами, и заключает все восклицанием: «Держу тебя, держу тебя, мой голубок, мой воробышек». И с этими словами доказывает мне, как несостоятельны были мои рассуждения и страх нелеп. Тесно прижавшись ко мне, она всего меня, всего без остатка приняла. И даже когда, щадя ее, я отстранялся слегка, она в неистовом порыве всякий раз сама ко мне приближалась и, обхватив мою спину, теснее сплеталась, так что, клянусь Геркулесом, мне начало казаться, что у меня чего-то не хватает для удовлетворения ее страсти, и мне стало понятным, что не зря сходилась с мычащим любовником мать Минотавра. Так всю ночь, без сна провели мы в трудах, а на рассвете, избегая взоров зари, удалилась женщина, сговорившись по такой же цене о следующей ночи.

23

Воспитатель мой, ничего не имея против ее желания продолжить эти любострастные занятия - отчасти из-за большого барыша, который он получал с них, отчасти из желания приготовить своему хозяину новое зрелище, незамедлительно раскрывает перед ним во всех подробностях картину нашей любви. А тот, щедро наградив вольноотпущенника, предназначает меня для публичного представления. Но так как достоинство моей замечательной супруги не позволяло ей принимать в нем участие, а другой ни за какие деньги найти нельзя было, отыскали какую-то жалкую преступницу, осужденную по приговору наместника на съедение зверям, которая и должна была вместе со мной появиться в театре на глазах у всех зрителей. Я узнал, что проступок ее заключался в следующем.

Был у нее муж, отец которого, некогда отправляясь в путешествие и оставляя жену свою, мать этого молодого человека, беременной, велел ей, в случае если она разрешится ребенком женского пола, приплод этот немедленно уничтожить. Родив в отсутствие мужа девочку, движимая естественным материнским чувством, она преступила наказ мужа и отдала ребенка соседям на воспитание; когда же муж вернулся, она сообщила ему, что дочь убита. Но вот девушка достигает цветущего возраста, когда нужно ее выдавать замуж; тут мать, понимая, что ни о чем не подозревающий муж не может дать приданого, которое соответствовало бы их происхождению, ничего другого не находит, как открыть эту тайну своему сыну. К тому же она сильно опасалась, как бы случайно, исполненный юношеского жара, не совершил он ошибки и, при обоюдном неведении, не стал бы бегать за собственной сестрой. Юноша, как примерный, почтительный сын, свято чтит и долг повиновения матери, и обязанности брата по отношению к сестре. Достойным образом сохраняя семейную тайну, делая вид, что одушевлен лишь обыкновенным милосердием, выполняет он непреложные обязательства кровного родства, приняв под свою защиту соседку, горькую сиротку, и в скором времени выдает ее замуж за своего ближайшего и любимого друга, наделив щедрым приданым из собственных средств.

24

Но все это прекрасное и превосходное дело, выполненное с полной богобоязненностью, не укрылось от зловещей воли судьбы, по наущению которой вскоре в дом юноши вошел дикий Раздор. Через некоторое время жена его, та, что теперь за это самое преступление осуждена на съедение дикими зверями, принялась сначала подозревать девушку как свою соперницу и наложницу мужа, потом возненавидела и, наконец, готовит ей гибель, прибегнув к самым ужасным козням. Вот какое придумывает она злодейство.

Стащив у мужа перстень и уехав за город, она посылает одного раба, верного своего слугу и уже в силу самой верности готового на все худшее, чтобы он известил молодую женщину, будто юноша, уехав в усадьбу, зовет ее к себе, прибавив, что пусть она приходит одна, без спутников и как можно скорее. И для подтверждения этих слов, чтобы она явилась тут же, без всякой задержки, передает перстень, похищенный у мужа. Та, послушная наказу брата - она одна только знала, что может называть его этим именем, - и взглянув также на его печать, которая ей была показана, сразу же пускается в дорогу, согласно приказу без всяких провожатых. Но, подло обманутая, не заметила она ловушки и попалась в сети коварства; тут почтенная эта супруга, охваченная бешеной и разнузданной ревностью, прежде всего обнажает сестру своего мужа и зверски ее бичует, затем, когда та с воплями объясняет, как обстоит дело, и, без конца повторяя имя брата, уверяет, что золовка негодует и кипятится из-за мнимого прелюбодеяния, - эта женщина, не веря ни одному ее слову и считая все выдумкой, всунув несчастной между бедер горящую головню, мучительной предает ее смерти.

25

Узнав от вестников об этой ужасной смерти, прибегают брат и муж умершей и, оплакав ее, с горькими рыданиями тело молодой женщины предают погребению. Но молодой человек не мог спокойно перенести такой жалкой и менее всего заслуженной гибели своей сестры; до мозга костей потрясенный горем, он тяжело заболевает разлитием желчи, горит в жестокой лихорадке, так что сам по всем признакам нуждается в помощи. Супруга же его, давно уже, если судить по справедливости, утратившая право на это название, сговаривается с одним лекарем, известным своим вероломством, который уже стяжал себе славу многочисленными победами в смертельных боях и мог бы составить длинный список своих жертв, сулит ему сразу пятьдесят тысяч сестерциев, с тем чтобы он продал ей какого-нибудь быстродействующего яда, и сама покупает смерть для своего мужа. Столковавшись, они делают вид, будто приготовляют известное питье для облегчения боли в груди и удаления желчи, которое у людей ученых носит название «священного», но вместо него подсовывают другое - священное разве только в глазах Прозерпины. Уже домочадцы собрались, некоторые из друзей и близких, и врач, тщательно размешав снадобье, сам протягивает чашу больному.

26

Но наглая женщина, желая и от свидетеля своего преступления освободиться, и обещанные деньги оставить при себе, видя чашу уже протянутой, говорит:

Не прежде, почтеннейший доктор, не прежде дашь ты дражайшему моему мужу это питье, чем сам отопьешь изрядную часть его. Почем я знаю, может быть, там подмешана какая-нибудь отрава? Такого мудрого и ученого мужа не может оскорбить, что я, как любящая жена, тревожась о своем супруге, проявляю должную и необходимую заботу о его спасении.

Такая удивительная беззастенчивость бесчеловечной женщины была для врача неожиданностью, и он в смятении, потеряв всякое соображение и лишенный от недостатка времени возможности обдумать свои действия, боясь, что малейшая дрожь или колебание могут дать пищу подозрениям, делает большой глоток из чаши. Последовав этому убедительному примеру, молодой человек взял поднесенную ему чашу и выпил ее до дна. Видя, какой оборот принимает дело, врач как можно скорей хотел уйти домой, чтобы поспеть принять какого-нибудь противоядия и обезвредить отраву. Но бесчеловечная женщина, с нечестивым упорством стараясь довести до конца раз начатое дело, ни на шаг его от себя не отпускала.

Прежде, - говорит, - следует увидеть целебное действие этого снадобья. - Насилу уж, когда он надоел ей бесчисленными и бесконечными мольбами и просьбами, разрешила она ему уйти. Меж тем притаившаяся смерть, опаляя все внутренности, проникала все глубже и подбиралась к самому сердцу; совсем больной и уже одолеваемый тяжелой сонливостью, еле добрел он до дому. Едва поспел он обо всем рассказать жене, поручив ей, чтобы по крайней мере обещанную плату за эту двойную смерть она вытребовала, - и в жестоких страданиях испускает дух славный доктор.

27

Молодой человек тоже оставался в живых не дольше и, сопровождаемый притворным и лживым плачем жены, умирает в таких же мучениях. После его похорон, выждав несколько дней, необходимых для исполнения заупокойных обрядов, является жена лекаря и требует платы за двойное убийство. Женщина остается себе верной, попирая все законы честности и сохраняя видимость ее; она отвечает очень ласково, дает широкие и щедрые обещания, уверяет, что немедленно выплатит условленную сумму, но добавляет, что ей хотелось бы только получить еще немножко этого питья, чтобы завершить начатое дело. К чему распространяться? Жена лекаря, запутавшись в сетях подлого коварства, быстро соглашается и, желая угодить богатой женщине, поспешно отправляется домой и вскоре вручает ей всю шкатулочку с ядом. Она же, получив такое могучее средство для совершения злодеяний, далеко простирает свои кровавые руки.

28

От недавно убитого ею мужа была у нее маленькая дочка. Трудно было ей переносить, что, по законам, часть состояния отца переходит к младенцу, и, позарившись на все наследство целиком, она решила посягнуть и на жизнь дочери. Будучи осведомлена, что после смерти детей им наследуют и преступные матери, эта столь же достойная родительница, сколь достойной выказала себя супругой, устраивает, не долго думая, завтрак, на который приглашает жену лекаря, и ее вместе с собственной дочкой губит одной и той же отравой. С малюткой, у которой и дыхание было слабее, и внутренности нежные и не окрепшие, смертельный яд быстро справляется, но лекарева жена, как только почувствовала, что ужасный напиток кругами расходится по легким, поднимая в них губительную бурю, сразу догадалась, в чем дело. Когда же, чуть позже, затрудненное дыхание подтвердило ее подозрение, она направляется к дому самого наместника и с громким криком, взывая к нему о защите, окруженная взволнованной толпой, обещает раскрыть ужасные преступления и добивается того, что перед нею сейчас же открываются и двери дома, и внимательный слух наместника. Она уже успела подробно с самого начала рассказать о всех жестокостях свирепейшей женщины, как вдруг в глазах у нее потемнело, полуоткрытые губы сомкнулись, издали продолжительный скрежет зубы, и она рухнула бездыханной к самым ногам наместника. Муж этот, человек бывалый, не мог допустить ни малейшей проволочки в наказании столь многочисленных злодеяний ядовитой этой ехидны; тут же, схватив прислужниц этой женщины, он пытками вырывает у них признание, и она приговаривается к растерзанию дикими зверями - не потому, чтобы это представлялось достаточным наказанием, а потому, что другой, более достойной ее проступков, кары он не в силах был выдумать.

29

Будучи обречен публично сочетаться законным браком с подобной женщиной, я с огромной тревогой ожидал начала празднества, не раз испытывая желанье лучше покончить с собой, чем запятнать себя прикосновением к такой преступнице и быть выставленным на позор пред всем народом. Но, лишенный человеческих рук, лишенный пальцев, круглыми культяпками своих копыт никак не мог я обнажить меч. В пучине бедствий еще светила мне маленькая надежда, что весна, которая теперь как раз начинается, все разукрашивая цветочными бутонами, одевает уже пурпурным блеском луга, и скоро, прорвав свою покрытую шипами кору, источая благовонное дыхание, покажутся розы, которые обратят меня в прежнего Луция.

Вот и наступил день, назначенный для открытия игр; меня ведут с большой торжественностью под рукоплескания толпы, следовавшей за нами, до самого цирка. В ожидании, пока кончится первый номер программы, заключавшийся в хоровой пляске, меня поставили у ограды, и я с аппетитом щипал веселую травку, росшую перед самым входом, то и дело бросая любопытные взоры в открытую дверь и наслаждаясь приятнейшим зрелищем.

Юноши и девушки, блистая первым цветом молодости, прекрасные по внешности, в нарядных костюмах, с красивыми жестами двигались взад и вперед, исполняя греческий пиррический танец; то прекрасными хороводами сплетались они в полный круг, то сходились извилистой лентой, то квадратом соединялись, то группами врозь рассыпались. Но вот раздался звук трубы и положил конец этим сложным сочетаниям сближений и расхождений. Опустился главный занавес, сложены были ширмы, и сцена открывается перед глазами зрителей.

30

На сцене высоким искусством художника сооружена была деревянная гора, наподобие той знаменитой Идейской горы, которую воспел вещий Гомер; усажена она была живыми зелеными деревьями, источник, устроенный на самой вершине руками строителя, ручьями стекал по склонам, несколько козочек щипали травку, и юноша, одетый на фригийский манер в красивую верхнюю тунику и азиатский плащ, который складками ниспадал по его плечам, с золотой тиарой на голове изображал пастуха, присматривающего за стадом. Вот показался прекрасный отрок, на котором, кроме хламиды эфебов на левом плече, другой одежды нет, золотистые волосы всем на загляденье, и сквозь кудри пробивается у него пара совершенно одинаковых золотых крылышек; кадуцей указывает на то, что это Меркурий. Он приближается, танцуя, протягивает тому, кто изображает Париса, позолоченное яблоко, которое держал в правой руке, знаками передает волю Юпитера и, изящно повернувшись, исчезает из глаз. Затем появляется девушка благородной внешности, подобная богине Юноне: и голову ее окружает светлая диадема, и скипетр она держит. Быстро входит и другая, которую можно принять за Минерву: на голове блестящий шлем, а сам шлем обвит оливковым венком, щит несет и копьем потрясает - совсем как та богиня в бою.

31

Вслед за ними выступает другая, блистая красотою, чудным и божественным обликом своим указуя, что она - Венера, такая Венера, какой была она еще девственной, являя совершенную прелесть тела обнаженного, непокрытого, если не считать легкой шелковой материи, скрывавшей восхитительный признак женственности. Да и этот лоскуток ветер нескромный, любовно резвяся, то приподымал, так что виден был раздвоенный цветок юности, то, дуя сильнее, плотно прижимал, отчетливо обрисовывая сладостные формы. Самые краски в облике богини были различны: тело белое - с облаков спускается, покрывало лазурное - в море возвращается. За каждой девой, изображающей богиню, идет своя свита: за Юноной - Кастор и Поллукс, головы которых покрыты яйцевидными шлемами, сверху украшенными звездами (но близнецы эти тоже были молодыми актерами). Под звуки различных мелодий, исполнявшихся на флейте в ионийском ладу, девушка приблизилась степенно и тихо и благородными жестами дала понять пастуху, что, если он присудит ей награду за красоту, она отдаст ему владычество над всей Азией. С тою же, которую воинственный наряд превратил в Минерву, была стража - двое отроков, оруженосцев войнолюбивой богини, Страх и Ужас; они пританцовывали, держа в руках обнаженные мечи. За спиною у нее - флейтист, исполнявший дорийский боевой напев, и, перемежая гуденье низких звуков со свистом высоких тонов, игрой своей подражал трубе, возбуждая желание к проворной пляске. Нетерпеливо встряхивая головою, она выразительными жестами, резкими и стремительными, показала Парису, что если он сделает ее победительницей в этом состязании красавиц, то станет героем и знаменитым завоевателем.

32

Но вот Венера, сопровождаемая восторженными криками толпы, окруженная роем резвящихся малюток, сладко улыбаясь, остановилась в прелестной позе по самой середине сцены; можно было подумать, что и в самом деле эти кругленькие и молочно-белые мальчуганы только что появились с неба или из моря: и крылышками, и стрелками, и вообще всем видом своим они точь-в-точь напоминали купидонов; в руках у них ярко горели факелы, словно они своей госпоже освещали дорогу на какой-нибудь свадебный пир. Стекаются тут вереницы прелестных невинных девушек, отсюда - Грации грациознейшие, оттуда - Оры красивейшие, - бросают цветы и гирлянды, в угоду богине своей сплетают хоровод милый, госпожу услад чествуя весны первинами. Уже флейты со многими отверстиями нежно звучат напевами лидийскими. Сладко растрогались от них сердца зрителей, а Венера, несравненно сладчайшая, тихо начинает двигаться, медленно шаг задерживает, медлительно спиной поводит и мало-помалу, покачивая головою, мягким звукам флейты вторить начинает изящными жестами и поводить глазами, то томно полузакрытыми, то страстно открытыми, так что временами только одни глаза и продолжали танец. Едва лишь очутилась она перед лицом судьи, движением рук, по-видимому, обещала, что если Парис отдаст ей преимущество перед остальными богинями, то получит в жены прекрасную женщину, похожую на нее самое. Тогда фригийский юноша от всего сердца золотое яблоко, что держал в руках, как бы голосуя за ее победу, передал девушке.

33

Чего же вы дивитесь, безмозглые головы, да нет! - скоты судейские, да что там! - коршуны в тогах, что теперь все судьи торгуют своими решениями, когда в начале мира в деле, возникшем между людьми и богами, замешано было лицеприятие, и самое первое решение судья, выбранный по совету великого Юпитера, человек деревенский, пастух, прельстившись наслаждениями, продал, обрекая вместе с тем весь свой род на гибель? Не иначе, Геркулесом клянусь, и впоследствии бывало: возьмите хоть знаменитое судилище, прославленных ахейских вождей - тогда ли, когда они по лживым наветам обвинили в измене мудрейшего и ученейшего Паламеда, или когда в вопросе о воинской доблести величайшему Аяксу предпочли невзрачного Улисса. А что вы скажете о том пресловутом решении, принятом законолюбивыми афинянами, людьми тонкими, наставниками во всяческом знании? Разве старец божественной мудрости, которого сам дельфийский бог провозгласил мудрейшим из смертных, по злобным наветам негоднейшей шайки не подвергался преследованию как развратитель юношества - того юношества, которое он удерживал от излишеств? Разве не был он погублен смертельным соком ядовитой травы, оставив несмываемое позорное пятно на своих согражданах? А ведь теперь даже самые выдающиеся философы приняли его святейшее учение и клянутся его именем в своем стремлении к высшему блаженству. Но чтобы кто-нибудь не упрекнул меня за порыв негодования, подумав: вот теперь еще философствующего осла должны мы выслушать, вернусь к тому месту рассказа, на котором мы остановились.

34

После того как окончился суд Париса, Юнона с Минервой, печальные и обе одинаково разгневанные, уходят со сцены, выражая жестами негодование за то, что их отвергли. Венера же, в радости и веселии, ликованье свое изображает пляской со всем хороводом. Тут через какую-то потаенную трубку с самой вершины горы в воздух ударяет струя вина, смешанного с шафраном, и, широко разлившись, орошает благовонным дождем пасущихся коз, покуда, окропив их, не превращает белую от природы шерсть в золотисто-желтую - гораздо более красивую. Когда весь театр наполнился сладким ароматом, деревянная гора провалилась сквозь землю.

Но вот какой-то солдат выбегает на улицу и направляется к городской тюрьме, чтобы от имени всего народа потребовать привести в театр ту женщину, о которой я уже рассказывал, - за многочисленные преступления осужденную на съедение зверям и предназначенную к славному со мною бракосочетанию. Начали уже тщательно готовить брачное для нас ложе, индийской черепахой блистающее, груды пуховиков вздымающее, шелковыми покрывалами расцветающее. Мне же было не только стыдно при всех совершить соитие, не только противно мне было прикасаться к этой преступной и порочной женщине, но и страх смерти нестерпимо мучил меня. «А что если, - рассуждал я сам с собой, - во время наших любовных объятий выпущен будет какой-нибудь зверь из тех, на съедение которым осуждена эта преступница? Ведь нельзя рассчитывать, что зверь будет так от природы сообразителен, или так искусно выучен, или отличается такой воздержанностью и умеренностью, чтобы женщину, лежавшую рядом со мной, растерзать, а меня самого, как неосужденного и невинного, оставить нетронутым».

35

Заботился я уже не столько о своей стыдливости, сколько о спасении жизни. Между тем наставник мой погрузился в хлопоты о том, чтобы должным образом устроить ложе, прочая челядь - кто занялся приготовлениями к охоте, кто глазел на увлекательное зрелище; мне были предоставлены все возможности осуществить свои планы: ведь никому и в голову не приходило, что за таким ручным ослом требуется присмотр. Тогда я осторожно крадусь к ближайшей двери, достигнув которой, пускаюсь во весь опор и, так промчавшись целых шесть миль, достигаю Кенхрея, который считается лучшей коринфской колонией и омывается Эгейским и Сароническим морями. Гавань его - одно из надежнейших пристанищ для кораблей и всегда полна народу. Но я избегаю многолюдства и, выбрав уединенное место на берегу у самой воды, усталое тело на лоне мягкого песка распростерши, силы свои подкрепляю. Колесница солнца уже обогнула последний столб на ипподроме дня, и в тишине вечера охватил меня сладкий сон.

«Золотой осел» Апулея как алхимический трактат

Роман «Метаморфозы, или Золотой осел», созданный римским писателем Апулеем во II в.н. первое, известное нам, произведение в жанре романа-инициации. Уроженец Африки, сын состоятельного человека, Апулей все свое состояние потратил на путешествия с целью приобретения мистического знания. В ХХ веке возникает похожая ситуация с магом Алистером Кроули, растратившим все свое наследство на приобретение магических книг, альпинистские походы и поиски тайного знания. Путь эзотерика повторяется в разные времена. Женившийся на богатой вдове Апулей был подвергнут обвинениям в колдовстве. Сохранилась его речь в свою защиту «Апология, или о магии», которая благоприятно подействовала на суд; Апулей был оправдан. Впрочем, за ним на всю жизнь сохранилась слава мага. И вот человек с репутацией альфонса, волшебника и блестящего оратора пишет роман о превращении молодого повесы в осла. Подобная же вещь есть и у Лукиана («Лукий, или осел»). Но разница между этими текстами состоит в том, что в конце романа Апулея речь идет о мистическом опыте: о столкновении осла с Исидой.

Луций Апулей был платоником, а это означает, что он разделял идеи Платона, связанные с метемпсихозом, т.е. реинкарнацией. Платон, в свою очередь, был орфиком. Миф об Орфее включал в себя «сошествие в ад», причем музыка Орфея пришлась по сердцу Персефоне, одной из главных действующих лиц Элевсинских мистерий. По предположению М. Элиаде, Орфей и был их основателем.

Вообще в европейской цивилизации инициация сопряжена скорее со спуском в ад, чем с полетом на небо, и это связано, на наш взгляд, с разделением женского, экстатического и мужского, рационального начал, восходящих к исходному распределению функций между богами разного пола. Инициация как спуск вниз, к Богине-матери, к Гее, связывает духовное рождение и рождение физическое, что было особенно актуально для земледельцев. Простейшая аналогия, доступная землепашцу — смерть/возрождение зерна и миф о воскрешении Осириса, была совершенно непонятна скотоводам с их дымом, возносящимся в небо. Отсюда и противопоставление Авеля (скотовода) и Каина (земледельца).

Будучи значительным памятником римской литературы, «Метаморфозы…» послужили источником вдохновения для многих произведений европейской культуры. В частности, большой популярностью пользуется до сих пор вставная новелла об Амуре и Психее, существуют сотни, если не тысячи художественный работ на эту тему.

В «Апологии, или о магии» — писатель достаточно убедительно опровергает обвинение в колдовстве и способствует своему оправданию. Однако, замеченные комментаторами М. Гаспаровым и Е. Рабинович особенно сомнительные пункты (поимка ядовитой рыбы, «колдовской» припадок у мальчика раба, странные предметы, завернутые в тряпье и хранившиеся у домашнего алтаря, бессловесная, что осуждалось в то время, молитва и т.п.) позволяют нам вынести суждение о том, что Апулей все-таки был магом.

Интересно, что «Метаморфозы…» связаны общим сюжетом по крайней мере с тремя детскими сказками. Так осел, попадающий в разбойничье логово, находящееся в укромном месте, по всей видимости, послужил вдохновителем для сказки «Бременские музыканты», записанной братьями Гримм. Еще одно сходство: животные в немецкой сказке доедают остатки разбойничьего ужина, а осел-Луций, плененный разбойниками, не утратил человеческих пристрастий в еде и с удовольствием ест овощи в саду. Затем, попав к двум рабам, воровавшим у своего господина, осел получает возможность питаться мясом и пирожками. Он также учится танцевать, бороться, возлежать за трапезой и отвечать на вопросы кивками — все это за деньги, которые дают одному из его хозяев восхищенные зрители. Осел из «Бременских музыкантов», убежав от хозяина, хочет зарабатывать сам — игрой на лютне.

Сюжет вставной новеллы «Метаморфоз…», повествующей об Амуре и Психее, перекликается с сюжетом сказки «Красавица и Чудовище» Жанны-Мари Лепренс де Бомон. Психея — признанная красавица, которой воздают хвалу, видя в ней воплощение Венеры. Попав во дворец Амура из-за гнева его матери, богини красоты Венеры, Психея становится женой бога, но не может его видеть. Злые и алчные сестры подговаривают Психею убить мужа, которого называют не иначе как драконом: «Вспомни предсказание оракула, что провозвестил твой брак с диким чудовищем». В сказке Красотка (Belle) думает во время ужина с чудовищем следующее: «Наверное, Чудовище хочет меня сначала откормить, а потом уж и съесть, раз так славно угощает». Сравним с тем, что говорят сестры Психее: «Все уверяют, что льстивым угождением и кушаньями он хочет тебя откормить, и, как только живот твой достигнет крайней полноты беременности, пожрет тебя как самую тучную пищу».

Общее в атмосфере дворцов Амура и Чудовища то, что еда на столе появлялась без участия слуг, при этом звучала музыка, но нигде не было видно музыкантов. Ни Белль, ни Психея не любили своих странных партнеров до определенного времени. Только нарушение уговора между красавицей и ее спутником приводит к тому, что красавица влюбляется в «чудовище», и эта любовь открывает для нее всю прелесть объекта страсти. Психея, заметим, долгие месяцы жила с Амуром в темноте, Белль видела чудовище, но не видела в нем принца. Прекрасная дама во сне Белль, судя по всему — Венера в образе богини любви, злая фея, заколдовавшая принца — ревнивая свекровь Психеи. То есть, если рассматривать эти два женских образа с психологической точки зрения, они превращаются в злую (отсутствующую) и добрую мать по знаменитой схеме Мелани Кляйн.

Третья сказка, несомненно всплывающая в памяти при прочтении «Метаморфоз» — это русская «Финист — Ясный Сокол». В ней также есть три сестры, причем младшая, самая красивая, просит отца привезти ей с ярмарки перышко. Пошептав на обыкновенное с виду перо, девушка получает возлюбленного, который покидает ее спальню по утрам, проводя с ней всю ночь. Злые и завистливые сестры докладывают об этом отцу, он не верит, и они «набрали острых ножей да иголок и натыкали на окне красной девицы». Сравним с предложением сестер Психеи взять нож и зарезать невидимого мужа, который оказывается пернатым.

И тут мы видим, что именно объединяет роман Апулея и русскую сказку. Вернее даже наоборот, именно сказка позволяет объединить две, казалось бы, совершенно не связанные друг с другом части романа: основное повествование и вставную новеллу. Так часто и бывает: более позднее по времени произведение позволяет понять исторически более далекое. Из этого, однако, не следует, что сказка, которая очевидно более близка к нам по времени, основана на истории, рассказанной Апулеем. Рискнем выразить предположение, что эти два текста восходят к одному источнику, принадлежат к мистериальной традиции, хотя и находятся на разных ступенях откровенности. Текст сказки для нас более прозрачен. Более того, он позволяет связать истории осла и Амура.

Луций, присутствуя при тайном превращении фессалийской ведьмы в сову, на самом деле наблюдает за тем, как она летит на свидание к своему любовнику. Предполагается, что затем она превратится в женщину. Финист — очевидный, хотя и тайный, в виду жанра волшебной сказки, любовник красной девицы. То есть, по сути дела, перед нами одна и та же история о крылатых возлюбленных — будь то маги или боги.

Фессалийская волшебница, сам Луций как ее инверсионный вариант, Амур и Финист Ясный Сокол — это персонажи, чьей движущей силой является любовь, и даже более — страсть, причем наделенные крыльями и способностью к метаморфозам, превращениям. Их образ двоится, они предстают перед читателем как женщины, птицы, мужчины, ослы, крылатые боги, драконы, любовники, маги. Но, возможно, они значат больше, чем может показаться на первый взгляд.

Человечество с древности волновал вопрос о возможности индивидуальных полетов. В рамках рациональной цивилизации он решался с помощью разнообразных аппаратов: самолетов, вертолетов, дельтапланов, воздушных шаров и дирижаблей. В магическом сознании полет — важная часть мистериального опыта, который нужно попытаться осуществить собственными силами. Полет для мага — это квест — то есть одновременно и путь, и цель.

Но когда Луций пытается стать крылатым простым способом, не затрачивая на это никаких особенных усилий — соблазнив служанку волшебницы и подговорив ее украсть баночку с мазью, — у него ничего не выходит. Более того, он проваливается вниз по лестнице духовной иерархии. Потому что осел гораздо дальше от неба, чем человек. И уже в виде осла Луций проходит свой путь страданий, попадая то в одну передрягу, то в другую, претерпевая побои и унижения, что может символизировать духовное очищение через телесные страдания.

Еще один сказочный мотив мы видим в сцене с Венерой, заставляющей Психею разобрать кучу зерна по сортам. Обессиленная пытками Психея, даже и не пытается выполнить это задание, однако на помощь ей приходят муравьи. Золушка справляется с испытанием с помощью других волшебных помощников — голубей (заметим, что голубь — птица, символизирующая любовь и принадлежащая Венере).

З. Фрейд интерпретирует миф о Психее через древние функции богини любви как богини смерти. Таким образом, Психея в аспекте Золушки — младшей из трех сестер, подвергаемой унижениям, но лучшей и выбираемой принцем, соотносится им с богиней смерти, что символизирует добровольный уход из жизни, смирение со своей смертной судьбой.

Если взглянуть на миф с точки зрения мистерий, то гнев Венеры на Амура, влюбившегося в «соперницу» по красоте, типологически близок к горю Деметры (Цереры), потерявшей Персефону. Последствия его так же губительны для размножения, как печаль Деметры — для плодородия, и пагубно влияют не на злаки, а на людей: «… а через то ни страсти нет никакой, ни приятности, ни благолепия, а все стало неблаговидно, грубо и дико; ни браков супружеских, ни союзов дружеских, ни от детей почтения, но всеобщее позорище и от несообразных соединений горечь и отвращение». Венера в каком то смысле теряет Амура, в то время, когда он проходит базовую, половую, инициацию и тем самым уходит из-под доминирования матери-богини.

Любая инициация соотносима с погружением в мир мертвых, поскольку меняет природу иницианта, переживающего кризис перехода на новую стадию как смертный кризис, где смерть старой личности оборачивается рождением новой. Образ Персефоны, похищенной для брака царем поземного царства, здесь раздваивается на утерянного ребенка Амура и на царицу смерти Психею. Характерно и то, что в романе мы можем восстановить синкретический образ Богини-Матери, предстающей в ипостасях то Венеры, то Цереры, а то и Исиды.

Одно из заданий, выпавшее на долю Психеи, заключалось в том, чтобы собрать золотую шерсть с бешеных овец, грозящих ей гибелью. Но не подвиг Язона и аргонавтов следует видеть здесь, а устойчивое в мистериальной традиции отождествление, иррациональное тождество Золотого Руна и Философского камня.

Обратим наше внимание на ту связь, которая существует между «Апологией, или о магии» и «Метаморфозами…». Главный герой обоих произведений — Луций (в первом случае сам автор, во втором — персонаж, носящий то же имя). Естественно, что в «Метаморфозах…» обыкновенное отождествление автора и лирического героя усиливается из-за тождественности их имен. И там присутствует Гермес/Меркурий, которого разъяренная Венера призывает найти Психею. В «Апологии…» статуэтка Меркурия становится оправданием для Апулея, обвиняемого в колдовстве. Он предъявляет ее суду с тем, чтобы убедить присутствующих: это всего лишь тот бог, которого обычно носят с собой риторы, а не какой-нибудь другой (вероятно, хтонический), чье ношение считалось предосудительным.

Во времена Апулея живая связь между Меркурием — покровителем риторов и Меркурием — патроном алхимии еще не прервалась. И, демонстрируя этот предмет, тайный алхимик мог выдавать себя за профессионального ритора.

Существовала ли алхимия в Древнем Риме? Ее возникновение возводят обыкновенно еще к Древнему Египту. То есть ко 2 в.н.э. алхимия — уже достаточно зрелая эзотерическая дисциплина. Интересно, что согласно Книге пророка Еноха, входящей в эфиопскую Библию, ангелы, вступавшие в брачные отношения с земными женщинами, научили их алхимии.

В этом смысле, история крылатого бога Амура и простой, хотя и красивой, но смертной земной женщины Психеи может быть трактована как история о получении тайного (алхимического) знания. Образ Психеи в данном случае раскрывается перед нами в нескольких смыслах. Это и та, что выведывает божественные секреты, и душа, которую психопомп Меркурий провожает в подземные чертоги, и инициант, переживающий символическую смерть. Образ Психеи принципиально многозначен. Она — Анима, позволяющая раскрыть мистические тайны одного римского алхимика.

«Апология…» ярко показывает нам тот зазор, который существует между эллинистической и современной европейской культурными практиками.

Если взять те обвинения, которые предъявляют Апулею, получится очень интересная картина. Безмолвная молитва, добыча редких сортов рыб, оборачивание священных предметов в тряпицу, присутствие при эпилептическом припадке (подразумевалось, что он был вызван у мальчика-раба специально, чтобы тот предсказал будущее) и тому подобные вещи, которые современному человеку и в голову не пришло бы назвать предосудительными. Однако ни одному современному оратору, в свою очередь, не удалось бы так красноречиво проговориться, защищаясь по последнему пункту, касающемуся мальчика-раба. Приводя в качестве довода то, что «назначенный для пророчества отрок» должен был быть «телом прекрасен и беспорочен, а мальчик-раб был, напротив, безобразен, Апулей иллюстрирует последней фразой своего опровержения саму суть «оговорки по Фрейду».

И эта фраза такова: «Воистину, как говаривал Пифагор, не из всякого бревна вырубишь Меркурия!»Обыденный смысл данной фразы может быть прочитан как «не из каждого ученика выйдет ученый». Однако в контексте речи Апулея, в которой ритор оправдывается, что заказал фигурку Меркурия резчику по дереву, она становится саморазоблачительной.

Дело в том, что практический смысл поговорки определялся тем, что фигурки Меркурия делали только из одного типа дерева — вечнозеленого самшита. Дадим слово самому Апулею: «Вот Сатурнин и начал было резать по тому же самшиту, а я между тем отправился в загородное поместье — и тут пасынок мой Сициний Понтиан вознамерился порадовать меня подарком. Он принес резчику ларец из черного дерева… и уговорил его употребить для работы эту более редкую и более твердую древесину, ибо такой-де подарок мне будет особливо приятен… А вы не постыдились солгать, будто я-де просто по всему городу разыскивал нужное для дела полено…»

Таким образом, оказывается, что Апулей — обладатель не традиционной фигурки Меркурия, покровителя риторов, сделанной из самшита, а особенной вещи — исполненной из черного дерева.

Черное дерево само по себе — один из ключевых символов мистериальной традиции. Оно использовалось для изготовления статуэток «Черных мадонн», по преданию привезенных в средневековую Европу тамплиерами. Иконография Черных мадонн такова (смуглое лицо, младенец на руках), что позволяет сравнить их с темнолицей богиней Исидой. Исида, наряду с Венерой, входила в число богинь-покровительниц трех стадий алхимического Великого Делания или процесса создания Философского камня.

Стадия Исиды — Делание в Черном — характеризуется тотальным разрушением, смертью, гниением, из которого появляются ростки новой жизни. Это стадия, соответствующая депрессии, меланхолии, характеризующаяся ощущением безнадежности. В христианстве с Деланием в Черном сравнимо, вероятно, Сошествие во ад. Но этот пессимистический этап в алхимии — не финальный, он необходим для начала трансмутационного процесса.

Заметим, что «Метаморфозы…» — роман о превращении, в этом смысле он близок алхимическому Великому Деланию. Превращение осла в человека подобно тому, как алхимик превращает свинец в золото. Поскольку существует два типа алхимии: внешняя, занимающаяся облагораживанием металлов и внутренняя, чья цель — совершенство самого человека, такое сравнение нам кажется особенно уместным.

А что, если вся защитная речь Апулея являет собой алхимический манифест? То есть, наша гипотеза состоит в том, что после судебного процесса алхимик-ритор дописал текст своего выступления таким образом, чтобы включить в него свой мистический опыт. Известно, что речь Апулея длиннее, чем речи, обычно произносимые в римских судах. То, что она дописана позднее, не вызывает никаких сомнений. Наше же предположение сводится к тому, с какой целью это было сделано.

Мистериальная традиция, вынужденная скрывать свои ценности, тексты и символы на протяжении сотен лет, приучилась мимикрировать. Многие известные произведения детской литературы написаны эзотериками, чьей целью была передача мистических знаний. Это и сказки Александра Пушкина, в юности стремившегося стать масоном, и повесть А. Погорельского «Черная курица, или подземные жители», сказки Г.Х. Андерсена, К.Т. Гофмана, «Мэри Поппинс» ученицы Г.И. Гурджиева Памелы Треверс. Когда мы видим детскую сказку, в которой легко заметить параллели с алхимическими представлениями, гностическими или масонскими идеями, мы понимаем, что мистики пишут для детей для того, чтобы повлиять на историю.

В случае с «Апологией…» зашифрованные в судебной речи мистериальные реалии подобны письму, закупоренному в бутылке и найденному за сотни километров от необитаемого острова. Уже и отправитель его давно умер, а, все-таки, по жалкому обрывку определяются координаты, и экспедиция плывет за кладом, за погибшим кораблем.

Апулей жил в эллинистическую эпоху, когда христианство крепло и мужало. Оно еще конкурировало с древними культами и гностическими сектами, но отблески будущей победы уже озаряли его образ. Существует мнение, согласно которому, в отличие от своего земляка, Блаженного Августина, Апулей был противником христианства. В этом случае и центральный у Апулея образ осла, который, согласно Новому Завету, сопровождал Иисуса Христа от самого рождения в Вифлеемской пещере, до триумфального въезда в Иерусалим, может быть оценен как сатирический.

Но вернемся к алхимии. Юнгианка Мария-Луиза фон Франц в лекции, посвященной греческой алхимии, рассматривает рукопись Марция «Обращение пророчицы Изиды к своему сыну». Этот текст датируется 1в. н.э., или ранее, а это значит, что он мог быть знаком Апулею. Речь здесь идет о том, как Изида получает алхимическое знание от ангела, который ее жаждет ее благосклонности. В тексте упоминается священный брак между матерью и сыном, Изидой и Гором, который можно с некоторой долей допущения связать с браком Апулея и вдовы Пудентиллы, тем более, что Апулей годился своей жене в сыновья, будучи соучеником и ближайшим другом ее родного сына, а она была вдовой. Вдова — одно из наименований Изиды, из-за которого масоны, возводящие свой мистицизм к древнеегипетскому, и называли себя впоследствии «дети вдовы».

В рукописи Марция Изида говорит Гору: «Итак, мой сын, реализуй эту тайну, лекарство, эликсир вдовы». Мария Луиза фон Франц сообщает, что из-за того, что в этом тексте Изида нередко называется вдовой, философский камень, тайна в алхимии получают наименование «тайна вдовы», «вдовий или сиротский камень». Катализация с помощью урины неиспорченного мальчика, упомянутая в рукописи Марция, расшифровывается фон Франц через обычай, согласно которому маги использовали свойства бессознательного мальчиков, находящихся на пороге половой зрелости, в своих целях, например, для пророчеств или поиска пропавших предметов. Этот же самый неиспорченный мальчик появляется в «Апологии…» там, где Апулей поясняет, почему юноша-раб не годится для совершения магических действий и пророчеств.

Апулей не только описал в «Метаморфозах…» преображающее действие мистерий Изиды, в буквальном смысле превращающих осла в человека, но и был посвящен в них в реальной жизни. Уроженец Мадавры, «земляк» Блаженного Августина, Апулей является парной к отцу церкви фигурой, яростно защищающей языческие ценности. Причем оба они были неоплатониками, а Августин неоднократно отзывался об Апулее как о qui nobis Afris Afer est notior, и как о маге, чьи чудеса, в глазах язычников, превосходили чудеса Иисуса. А ведь сложись их судьба немного иначе, и Августин мог бы остаться манихеем, и Апулей перейти в христианство. И тогда образ осла рассматривался бы нами не в качестве пародии на христиан, обвинявшихся в почитании головы этого животного, на котором, согласно предсказанию о грядущем Мессии, Иисус въехал в Иерусалим, а совсем другим образом.

Но история не терпит сослагательного наклонения, и сейчас мы рассматриваем «Метаморфозы…» в качестве алхимического романа или трактата. В пользу нашего предположения о том, что роман Апулея носит инициатический и алхимический характер, говорят многие детали. Остановимся на одной из них.

Венера поручает Психее добыть шерсть золоторунных овец, и это подается как необыкновенно трудное испытание, с которым Психея справляется с помощью говорящего тростника, издревле считавшегося символом человека. Заметим, что тростник упоминается в мифе об Иштар и Думузи, который внезапно падает замертво, подобно тростнику. У Апулея тростник предупреждает Психею о грозящей ей смертельной опасности от полуденного бешенства овец. До этого хтонический муравей, представляющий силы Земли и, если говорить на языке Юнга, коллективного бессознательного (муравей как часть разумного муравейника) помогал Психее рассортировать разные виды зерна — символа воскресения во многих культурах. Попадая в землю и претерпевая нечто вроде Nigredo, алхимического Делания в Черном, стадии разложения и гниения, зерно воскресало в новом урожае, становясь символом богов и богинь плодородия.

Собирание золотой шерсти овец мы понимаем как метафорическое описание алхимического процесса, суть которого состоит в трудоемком получении золота. В этом смысле и путешествие аргонавтов также может быть рассмотрено с мистериальной точки зрения. Третье и предпоследнее невыполнимое задание Венеры состояло в том, что Психея должна была добыть воду из горного стигийского источника, который охраняли драконы, и принести ее в склянке, бутылке из граненого хрусталя. Драконы — часто встречающийся алхимический символ, чье значение сильно варьируется. Наиболее распространено изображение Уробороса, или дракона, кусающего собственный хвост, что означает воскресение, вечную жизнь. Уробороса, заключенного в огромную колбу, мы видим на иллюстрации к алхимическому трактату XV в. «Восходящая Аврора» (Aurora consurgens), приписываемому Фоме Аквинскому. На его хвосте победоносно сидит синий орел. Эту картинку можно объяснить как победу духа (птицы в мифологии обычно связываются с духовным началом) над первоматерией, и она относится к одной из финальных стадий алхимического процесса. Таким образом, орел, помогающий Психее добыть воду Стикса, связанную с жизнью и смертью, символизирует третью стадию испытания Психеи-души.

Заметим, что Венера — одна из главных действующих лиц этой драматической истории — в алхимии отвечала за медь, и была одной из семи главных планет Великого делания. Четыре испытания Психеи соотносимы с четырьмя стадиями алхимического процесса — Nigredo, Albedo, Zitrinitas и Rubedo. Причем третья стадия, Делание в Желтом, была отвергнута алхимиками Средневековья, и сейчас достаточно проблематично определить, каковы были ее свойства.

В этом смысле изучение вставной новеллы «Метаморфоз…» позволяет нам восстановить алхимический смысл Zitrinitas, присутствующий у Апулея как у позднеантичного автора. Здесь нам помогают исследования Марии Луизы фон Франц — соратницы и ученицы К.-Г. Юнга. Понимая алхимический процесс как ступени индивидуации, становления личности человека, М.Л. фон Франц помогает интерпретировать текст Апулея с точки зрения выдвинутой нами гипотезы об алхимических отсылках текста «Метаморфоз, или Золотого осла». Надо сказать, что особенно важным представляется нам открытие М.Л. фон Франц последнего текста Фомы Аквинского, известного под названием «Восходящая Аврора». По версии фон Франц, отец церкви надиктовал этот трактат, будучи в предсмертном состоянии острого психоза. Причем спонтанно проявившиеся в трактате алхимические символы многое могут сказать о коллективном бессознательном. Для нас здесь важно то, что «Восходящая Аврора» отчасти перекликается с историей Амура и Психеи.

Но прежде, чем перейти к анализу сходств этих предположительно алхимических трактатов, подчеркнем одну ключевую мысль: главная проблема в понимании алхимии заключается в том, что ее воспринимают в качестве предшественницы химии, хотя на самом деле она является предшественницей психологии. Это подобно тому, как невольно ищется связь между метафизикой и физикой, хотя связь эта обусловлена чистой лингвистической случайностью. Алхимия — это психология прошлого, учение о становлении души. Причем первым, кто заметил это, был ученик З. Фрейда Герберт Зильберер, опубликовавший в 1914 году работу, связанную с психоаналитическим применением алхимии. И уже затем К.-Г. Юнг развил эту идею в своих книгах «Психология и алхимия» и “Mysterium Coniunctionis”.

Если бы мысль о взаимосвязи психологии и алхимии была достаточно очевидна, никому бы не приходило в голову сомневаться в том, что новелла об Амуре и Психее — это алхимическая история о единении Серы и Соли, или, в терминах христианской алхимии — Бога и Души. Обратим внимание на первую фразу рассказа об инициатических испытаниях Психеи. «Но как только Аврора выехала на небосвод, Венера позвала Психею и обратилась к ней с такими словами…» В этой фразе мы видим связь с одним из самых известных мистических трактатов, принадлежащих перу Я. Беме «Аврора, или утренняя заря в восхождении», с уже упоминавшимся алхимическим трактатом «Восходящая Аврора» Фомы Аквинского и с масонскими ложами, называвшимися по имени Авроры и с мистическим орденом «Золотая заря». Можно допустить, что даже вхождение в коммунистический миф крейсера с именем «Аврора», провозгласившего своим выстрелом начало новой исторической эпохи, имело под собой тайный оккультный смысл. Дело в том, что здесь мы видим игру латинских слов aurum и Aurora, т.е. слова «золото» и «заря» в представлении римлян сохраняли этимологическое родство.

Интересно, что все действия, которые Психея предпринимает для того, чтобы добыть «философский камень», побуждаются злой свекровью Венерой. Тем не менее, они идут Психее на благо. Подобно тому, как жестокие инициационные испытания делают в традиционной культуре из ребенка человека, Психея в результате выполнения сверхчеловеческих заданий становится бессмертной. Причем ей даже приходится спуститься к Прозерпине в царство мертвых, за баночкой с красотой для злой свекрови. И делает она это, держа в обеих руках по лепешке для пса Цербера, а во рту — две медных (Венера олицетворяет медь) монеты для Харона.

Эти четыре испытания Психеи можно рассматривать с разных точек зрения. Прежде всего, конечно, стоит провести параллели между четырьмя свойствами стихий, применявшимися в алхимии, а именно сухостью, влажностью, огнем и холодом и заданиями Венеры. Тогда можно сопоставить задание с зерном и сухость, добычу воды и влажность, собирание золотого руна в жару и огонь, спуск в Аид и холод. Все это абсолютно естественно для человека античности. Смысл же этих испытаний состоит в том, что первичная материя, materia prima, основа для создания Философского камня — может быть найдена в любом месте, будь то гора, равнина или подземный мир и может принадлежать к любой из стихий. В этом смысле Апулей действовал как философ древности, постигающий природу разных сфер.

Но мы не должны забывать и о том, что Апулей был жрецом Исиды, Великой богини-матери. То есть, насколько мы понимаем ситуацию, был посвящен в тайные обряды, которые нельзя было раскрывать простым смертным. И здесь жрец боролся с писателем, подобно тому, как в Моцарте масон боролся с композитором. На наш взгляд, Апулей достаточно изящно и спокойно выходит из этой щекотливой ситуации. А именно, делегирует тайные сведения об Исиде другим женским божественным сущностям. Не надо думать, что если история с «Волшебной флейтой» и наказанием Моцарта за раскрытие священной тайны кажется сомнительной выдумкой, то деятели культуры прошлого никогда не вставали перед подобным выбором. Так, Н.И. Новосадский в книге «Элевсинские мистерии» приводит три примера, ярко иллюстрирующих наш тезис.

Первый случай связан с Нумерием, захотевшим разгласить тайны мистерий, в результате чего ему приснились Деметра и Персефона, выразившие ему свой гнев за такой легкомысленный поступок. А мы должны понимать, что древние богини — это не агнец-Христос. Со всей уверенностью можно сказать, что Нумерию приснился кошмар. Следующим упоминается Эсхил, едва спасшийся от расправы разъяренной толпы, решившей, что он раскрыл тайны Элевсинских мистерий. Третий случай — пример с Павсанием, который не решился описать местные достопримечательности, будучи знаком с историей Эсхила.

В истории о Венере и Психее явственным образом проглядывает шумеро-аккадская и вавилонская мифологии, а именно истории Иштар и Инанны. Интересно, что Иштар отождествлялась известным мифологом-компаративистом Дж. Кэмпбеллом, на чьих идеях был основан сценарий «Звездных войн», с Афродитой, или с Венерой. Да и сами вавилоняне относили планету Венеру под покровительство Иштар. В этом смысле мы понимаем Венеру и Психею как две ипостаси Великой богини, Амур же играет здесь роль Думузи (Таммуза) — сына и возлюбленного богини.

Во всех четырех испытаниях Психеи речь идет об аспекте нисхождения в подземный мир, о плодородии — о том, что можно назвать атрибутами Великой богини. Зерно — древний символ плодородия и вечной жизни. Золоторунные овцы символизируют знак Овна, посвященный Иштар. Склянка с водой, добытая у драконов, слишком сильно напоминает живую и мертвую воду из русских сказок, чтобы не наводить на мысли о восприятии ее в качестве эликсира бессмертия. И, наконец, нисхождение в подземный мир, уподобляющее Психею не только Эвридике и Персефоне, — двум предшественницам Христа, сходящего во ад, — но и Инанне и Иштар, спускающимся в преисподнюю вслед за божественным супругом.

Интересно, что тростник, подсказывающий Психее одно из правильных решений смертельно опасного квеста — не только растение, с которым сравнивается умерший Думузи, но и материал, из которого сделаны стрелы любви в шумерском заклинании, причем стреляет ими не юноша-Амур, а девушка — жрица Инанны!