Главная » Отделочные материалы » Образ луны в творчестве. Функции лунного пейзажа в лирических произведениях. глава. Общее понятие о лунном пейзаже

Образ луны в творчестве. Функции лунного пейзажа в лирических произведениях. глава. Общее понятие о лунном пейзаже

В лирических произведениях пейзаж представлен скупее, чем в прозе. Но из-за этого возрастает символическая нагрузка пейзажа. Особенно ярко эта функция отражена в поэзии символистов.

Так, для К.Бальмонта , как и для многих других символистов, луна является символом идеального мира, мира мечты, красоты, творчества. Поэт окутывает образ луны дымкой тайны, воспевает её печальную красоту: «Луна богата силою внушенья, // Вокруг нее всегда витает тайна. //…//Своим лучом, лучом бледно-зеленым,// Она ласкает, странно так волнуя ,//…// Но, нас маня надеждой незабвенной,// Сама она уснула в бледной дали,// Красавица тоски беспеременной,// Верховная владычица печали !»(Бальмонт, Луна). Особенно четко связь луны и идеального мира выделяется в его сонете «Лунный свет»:

Когда луна сверкнет во мгле ночной

Своим серпом, блистательным и нежным,

Моя душа стремится в мир иной,

Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.

А Вячеслав Иванов в одном из своих стихотворений, метафорично называя луну именем демонической богини Гекаты, прямо называет её «двойником мира»:

Бледный затеплив ночник,

Зеркалом черным глухого агата

Так вызывает двойник

Мира - Геката.

Несколько по-иному раскрыт образ луны у «старшего символиста» Д.Мережковского . Луна у него выступает носителем вселенского зла. В своем стихотворении «Зимний вечер» поэт так говорит о луне: «О тусклая луна // С недобрыми очами», «Преступная луна,// Ты ужасом полна», «Луны проклятый лик // Исполнен злобной мощи». Кроме того, образ луны здесь можно также рассматривать как символ смерти, потому что под злобным взглядом ночной владычицы неба появляется образ поникшего тростника, «больного, сухого и тощего». Кроме луны символами смерти являются образы тишины и вороны:

Луны проклятый лик

Исполнен злобной мощи…

К земле поник тростник,

Больной, сухой и тощий…

Вороны хриплый крик

Из голой слышен рощи.

А в небе - тишина,

Как в оскверненном храме…

Неудивительно, что в литературе символика лунного образа так разнообразна. Ведь она своими корнями связана с мифологией. А в мифологии луна играет очень неоднозначную роль, и отношение людей к ней было противоречивое. С одной стороны владычица ночи - колдунья, неспособная различать добро и зло. Но в то же время луна - извечный символ женского материнского начала, первая помощница рожениц и молодых матерей. Так, в западной (Древнегреческая и Древнеримская) мифологии мы встретим различные ипостаси лунного божества. Это и Селена - богиня женственности, и Артемида - символ девственной природы, непорочности, и Гера - богиня материнства, супружества, и Персефона, символизирующая перерождение, магию, и Геката - богиня тьмы и призраков, покровительница иллюзий и обманов. Поэтому, например, интерпретации лунного образа в литературе как символа животной страсти, символа смерти восходят к мифологическому образу луны типа Гекаты, демонической богини, а как символа несчастной любви - к мифологическому образу типа Селены, которая по мифам страдала от неразделенной любви [Мифологический словарь: 129]

Необходимо помнить, что в поэзии в пейзаже главное не сама изображенная природа, а то чувство, которое хотел передать поэт. Луна в художественных произведениях чаще используется для создания элегического настроения, для погружения читателя в мир тоски, печали, грез. Такое художественное решение часто используется во многих произведениях романтиков. Зрелищность романтического противопоставления мира и идеального героя высвечивается сумерками, умирающим огнем луны и звезд, благодаря которым размываются границы действительности, погруженной в полутьму. Именно в такой атмосфере к романтическому герою приходит уверенность в безбрежности собственного существования, в отсутствии пределов между ним и бытием. Лунный пейзаж задает тему вневременного пространства; это сфера нарождения стихий, личности как самостоятельной субстанции, единственно могущей постигнуть глубинный смысл мироздания. Луна, отражая бессознательное начало, не могла не использоваться иррациональными в познании мира романтиками.

Так, создатель романтического пейзажа с таинственным сумеречным колоритом, В.А.Жуковский очень часто использует лунный образ. М.Н.Эпштейн говорит о нем: «Жуковский открыл поэзию угасающего дня, «вечернее земли преображенье». Миросозерцанию поэта близок именно закатный час, в изображении которого он остался непревзойденным мастером, предшественником и вдохновителем А.Блока. Жуковский - один из самых «лунных» поэтов, воспевающий ночное светило более чем в 10 стихотворениях и создавший в своем «Подробном отчете о луне…» своеобразнейшую стихотворную энциклопедию лунных мотивов в собственном творчестве» [Эпштейн 1990: 210]. Жуковский использует образ луны для погружения в мир мечтаний и воспоминаний:

Луны ущербной лик встает из-за холмов …

О тихое небес задумчивых светило,

Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!

Как бледно брег ты озлатило!

Сижу задумавшись; в душе моей мечты;

К протекшим временам лечу воспоминаньем…

О дней моих весна, как быстро скрылась ты

С твоих блаженством и страданьем!

(Жуковский, Вечер)

Именно с луной поэт связывает таинственность бытия, поэтому он часто использует по отношению к ней эпитет «таинственная»:

Ему луна сквозь темный бор

Лампадой таинственной светит…

(Жуковский, Подробный отчет луне)

Чаще всего луна у Жуковского встречается в элегиях, так как придает лирическому сюжету печальное, унылое настроение. Но нужно заметить, что лунный пейзаж у Жуковского овеян светлой печалью, такое чувство, что поэт даже наслаждается ею. Так, в одном из стихотворений лирический герой, обращаясь к месяцу, говорит:

Снова лес и дол покрыл

Блеск туманный твой:

Он мне душу растворил

Сладкой тишиной …

(Жуковский, К месяцу)

«Сладкая тишина», подаренная лирическому герою созерцанием лунной ночи, отражает мироощущение самого Жуковского. Для него сладостность созерцания является ключевым понятием и важнейшим признаком «жизни души». Лирический герой Жуковского - это созерцатель мира. «Жуковский - первый русский поэт, сумевший не только воплотить в стихах реальные краски, звуки и запахи природы - всё, то что составляет её «материальную» красоту, но пронизать природу чувством и мыслью воспринимающего её человека» [Семенко 1975: 84].

Как уже говорилось выше, особое место образ луны занимает в поэзии С.А.Есенина . Причем, как отмечает М.Н.Эпштейн, «в ранних стихах, примерно до 1920г., преобладает «месяц» (18 из 20), в поздних - луна (16 из 21)» [Эпштейн 1990: 248]. На наш взгляд, это объясняется тем, что в раннем творчестве поэта больше фольклорного начала, чем в зрелом (месяц более близок фольклору, это сказочный персонаж). Интересно, что в образе месяца Есенин подчеркивает его форму, внешний облик:

За темной прядью перелесиц, Время - мельница с крылом

В неколебимой синеве, Опускает за селом

Ягненочек кудрявый - месяц Месяц маятником в рожь

Гуляет в голубой траве. Лить часов незримый дождь.

1916 1917

Ах, и сам я в чаще звонкой Оглядись спокойным взором,

Увидал вчера в тумане: Посмотри: во мгле сырой

Рыжий месяц жеребенком Месяц, словно желтый ворон,

Запрягался в наши сани. Кружит, вьется над землей.

1917 1925

Небо - как колокол, Славь, мой стих, кто ревет и бесится

Месяц - язык , Кто хоронит тоску в плече

Мать моя - родина, Лошадиную морду месяца

Я - большевик. Схватить за узду лучей.

1918 1919

Месяц рогом облако бодает, Чистит месяц в соломенной крыше

В голубой купается пыли. Обоймленные синью рога .

В эту ночь никто не отгадает, 1917

Отчего кричали журавли.

В образе же луны поэт больше описывает свет, который она излучает, и то чувство, которое оно внушает лирическому герою:

В деревянные крылья окна Золото холодное луны ,

Вместе с рамами в тонкие шторы Запах олеандра и левкоя.

Вяжет взбалмошная луна Хорошо бродить среди покоя

На полу кружевные узоры . Голубой и ласковой страны.

1925 1925

Ах, луна влезает через раму , Синий туман. Снеговое раздолье,

Свет такой, хоть выколи глаза … Тонкий лимонный лунный свет .

Ставил я на пиковую даму, Сердцу приятно с тихою болью

А сыграл бубнового туза. Что-нибудь вспомнить из ранних лет.

1925 1925

Неуютная жидкая лунность Ах, у луны такое

И тоска бесконечных равнин, - Светит - хоть кинься в воду .

Вот что видел я в резвую юность, Я не хочу покоя

Что, любя, проклинал не один. В синюю эту погоду.

1925 1925

Луна вносит в душу лирического героя печаль, тоску и даже отчаяние, уносит его в мир воспоминаний об ушедшей юности (сравни: «Тонкий лимонный лунный свет.// Сердцу приятно с тихою болью// Что-нибудь вспомнить из ранних лет»).

Интересное прочтение образа луны можно наблюдать в творчестве В.Маяковского , яркого представителя футуризма. Он как представитель урбанистической поэзии принижает этот образ. Это и неудивительно, ведь для футуристов природа - воплощение старого косного порядка. Так, в своем стихотворении «Адище города» Маяковский так изображает луну:

И тогда уже - скомкав фонарей одеяла -

ночь излюбилась, похабна и пьяна,

а за солнцами улиц где-то ковыляла

никому не нужная, дряблая луна .

Мы видим, что лирический герой противопоставлен природе, он выступает как бунтарь и относится к природе иронически. Поэт подчеркнуто «десакрализирует» луну, лишает её ореола возвышенности, святости, обращаясь с ней предельно фамильярно, а подчас не останавливается и перед бранными выражениями в её адрес: «луна, как дура // …// блинорожие плоское» [Эпштейн 1990: 246].

Тен, Алина

Ученая cтепень:

Кандидат филологических наук

Место защиты диссертации:

Код cпециальности ВАК:

Специальность:

Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)

Количество cтраниц:

Глава 1. СТАНОВЛЕНИЕ ОБРАЗА ЛУНЫ В ДРЕВНЕЙ ЯПОНСКОЙ ПОЭЗИИ.

Основные принципы создания системы «сезонной образности » в древней японской поэзии .

Образ луны в контексте системы художественной образности антологии «Манъёсю» (VIII в.).

Глава 2. ОСОБЕННОСТИ РАЗВИТИЯ ОБРАЗА ЛУНЫ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЯПОНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ .

Поэтико-эстетические функции луны в японской прозе эпохи Хэйан (IX-XII вв.).

Трансформация художественных представлений о луне в средневековой японской поэзии.

Глава 3. ТЕМА «ВСТРЕЧИ ЗВЕЗД » В ЯПОНСКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И ЭСТЕТИЧЕСКИЕ

ВОЗЗРЕНИЯ ЯПОНЦЕВ.

Миф о любви двух звезд в фольклорной традиции и обрядности японцев.

Особенности отражения образов «звездного » мифа в древней и средневековой японской поэзии.

Введение диссертации (часть автореферата) На тему "Поэтические образы луны и звезд в японской классической литературе VIII-X вв."

В последние десятилетия во многих странах мира наблюдается взлет интереса к своим историческим корням, к традиционной культуре, к истокам национальной словесности. Это связано с общим подъемом этнического самосознания у многих народов, их желанием определить место своей культуры в мировой системе. А также - собрать и зафиксировать то ценное, что было создано веками в национальной фольклорной и мифологической традициях, постараться по-новому взглянуть на литературное наследие своего народа. Именно поэтому одной из актуальных проблем как японского, так и мирового современного литературоведения считается проблема изучения литературного и культурного наследия народов стран Востока, в частности, стран Восточной Азии.

Интерес к этому вопросу определяется необходимостью адекватного понимания сложных внутрилитературных процессов, происходящих в этих странах, с целью более полного вовлечения их литературного материала в систему мирового сравнительно-исторического и сравнительно-типологического литературоведения. Такой подход будет способствовать более полному представлению о литературных процессах в историко-мировом масштабе.

В Японии, в стране, где всегда очень внимательно относились к своему историческому и культурному прошлому, проблеме сохранения традиций, в том числе и литературных, придается особое значение. При исследовании японской литературы особое внимание всегда уделялось изучению литературы древности и раннего средневековья, что, согласно японской историографии, соответствует эпохе Нара (VIII в.) и эпохе

Хэйан (IX-XII вв.)- Такой подход был обусловлен той огромной ролью, которую сыграли эти исторические периоды для всего процесса становления и развития японской классической литературы. При этом особое значение для развития литературы в названные периоды приобрели два фактора.

Во-первых, в этот период особую роль играла поэтическая традиция, во многом ориентированная на отображение мифопоэтического мира японской архаики. Фольклорная и ритуальная поэзия , видоизменившись, стала основой литературной поэзии , повлияла на облик всей позднейшей поэзии, задала ей основные эстетические и философские параметры.

Лирическая поэзия в VIII-IX вв. была ведущей в литературном творчестве японцев. Это был первый высокоразвитый вид японской словесности, в котором ярко выразил себя японский национальный гений. Как отмечала А.Е.Глускина, «в силу исторических условий первые этапы в развитии литературы, ее первый расцвет могут выражаться в разных художественных формах. Не всегда этой формой будет эпос ; в такой, например, литературе, как японская, это была лирическая поэзия, которая составляет славу начального периода японской литературы и играет первостепенную роль в развитии художественного творчества японского народа» [Глускина , 1967, с.39].

Традиции, которые заложила лирическая поэзия, во многом определили дальнейший характер литературного процесса. Она послужила важным источником возникновения и развития японской прозы раннего средневековья (дневниковой литературы, песенно-повествовательного жанра ута-моногатари, романа ). А хорошо разработанная система поэтики и художественной образности классического японского стиха легла в основу поэтик ряда последующих литературных жанров как поэзии, так и прозы: романа, исторической повести рэкиси-моногатари, лирической драмы. Выработанный в период Нара и, особенно в период Хэйан, поэтический канон надолго стал нормой национального стихосложения . Как писал известный современный писатель Абэ Томодзи, «если бросить взгляд на японскую литературу в процессе ее развития, убеждаешься, что особенностью ее всегда было чрезвычайно сильно выраженное лирическое начало. Даже и сейчас эта лирическая струя все еще в сильной степени дает о себе знать.» [Абэ, 1964, с.16].

Во-вторых, японская поэтическая система еще на стадии мифопоэтического строя оказалась под влиянием более древней и богатой китайской культуры, поскольку именно с Китаем Япония в древности и в период раннего средневековья имела наиболее тесные политические, экономические и культурные контакты. Все это делает проблему инокультурных заимствований для японской литературы и культуры вообще чрезвычайно актуальной, а также ставит вопрос о культурной адаптации этих привнесенных извне явлений.

Взаимовлияние двух этих факторов, а именно, исконной фольклорно-мифологической основы японской поэзии и несомненного китайского влияния, в частности на уровне образности, и его дальнейшей адаптации согласно японской национальной эстетической традиции, привели к созданию уникального явления, каким по праву считается японская классическая поэзия с ее сложной системой поэтических образов, полутонов и намеков.

Японская поэзия оперирует, как известно, целым набором образов, заимствованных в основном из мира природы, сезонных символов, благодаря которым и создаются ее поэтические образы намека и полутона. Часть этих сезонных символов возникла как результат наблюдений за состоянием именно японской природы, поскольку были и остаются неотъемлемой частью японского пейзажа (весенняя и осенняя дымка в горах, красные листья кленов, осенние цветы-хаги и т.д.). Однако параллельно с этими «чисто » японскими сезонными образами широко используются и образы, заимствованные из китайской традиции, играющие в ней значимую роль. При этом специфика их использования в японской литературе всегда заключалась в том, что, взяв «канву » китайского образа, будь то его сезонная приуроченность или сюжет древнего китайского мифа, японская традиция со временем адаптировала китайский образ, изменяла его порой до неузнаваемости. Но главное - так гармонично включала его в собственную систему культурных координат (будь то праздничная культура, поэзия или искусство сада), что уже невозможно было утверждать, что этот образ или явление не являются достижением именно японской культуры.

Надо, правда, отметить, что подобные заимствования вообще были характерны для японской культуры и касались не только инокультурных явлений. Известно, например, что многие памятники классической японской литературы неоднократно обращались к текстам более ранних по времени создания произведений и включали в себя целые куски из них. Так, песни поэтической антологии «Манъёсю» (VIII в.) можно встретить в тексте знаменитого романа «Гэндзи-моногатари», созданном в эпоху Хэйан, в средневековых дневниках, в классических пьесах театра Но, в балладах кукольного театр дзёрури, в рассказах позднего средневековья. А авторы японского повествовательно-песенного жанра ута-моногатари (IX-XII вв.) широко использовали материалы из поэтических антологий и сборников в виде вкраплений отдельных стихов-пятистиший танка в свои сочинения, а также пользовались текстуальными заимствованиями из произведений художественной прозы. При этом все эти заимствования, как правило, органически входили в литературную ткань новых произведений, не нарушая художественной целостности и с точки зрения японской эстетики.

Что же касается инокультурных заимствований в японской литературе, то на сюжетные заимствования в повести «Такэтори-моногатари» («Повесть о старике Такэтори», IX в., которая является важным источником в свете нашей проблематики), указывал еще известный отечественный японист А.А. Холодович , который так писал в предисловии к своему переводу этого произведения: «Почти все сюжетные элементы этой новеллы заимствованы из китайских литературных источников, а то - через Китай - даже из индийских. Тем не менее, в целом получилось произведение, новое и для Японии, и для тех же иноземных первоисточников: новое по стилю, обработке сюжета и мировоззрению» [Восток, 1935, с.53].

Как видно, проблема текстуальных и инокультурных заимствований, равно как и вопрос их культурной адаптации, а также изучение самого процесса становления и развития новых явлений и образов в японской национальной литературе являются актуальными и для современного литературоведения. В этой связи очевидно, что японская классическая литература и, прежде всего, японская поэзия, дает поистине уникальный материал для исследования процесса формирования национальной системы художественной образности. В этой системе издавна особое место отводилось таким важным категориям древней дальневосточной натурфилософии как луна и звезды. Небесные светила всегда играли чрезвычайно важную роль в жизни древних людей: по ним предсказывали судьбы государств и правителей, определяли сроки сельскохозяйственных работ. Луна и звезды считались обитаемыми мирами, познать законы бытия которых люди стремились всегда, отчего именно эти светила не только одушевлялись, но и населялись в сознании людей самыми неведомыми и чудесными лунными и звездными жителями.

Почитание луны и звезд нашло свое яркое отражение в народной праздничной культуре всех народов дальневосточного историко-культурного региона, в народной поэзии китайцев, корейцев, японцев. Однако именно в Китае формирование образов луны и звезд приобрело определенное завершение, создав мифолого-поэтическую основу для их дальнейшего бытования не только в народной, но и в авторской поэзии и прозе .

Для японской же традиции заимствование этих образов имело особое значение, поскольку именно они стали определяющими при создании любовной поэзии - основного жанра японской лирики . Будучи заимствованными из Китая, образы луны и звезд сохранили свою древнюю мифологическую основу, но вместе с тем адаптировались, приспособились не только к обрядово-праздничной культуре японцев, но и стали неотъемлемой частью всей поэтической системы.

Более того, в своем развитии на японской почве они прошли сложный и длительный путь становления, в результате чего в классической японской литературе, по сути, была создана самостоятельная система использования образов луны и звезд. За названными образами был закреплен целый ряд метафорических и символических значений. Именно образы луны и звезд, использование которых имело в классической литературе, прежде всего, в поэзии чрезвычайно широкий диапазон, стали в большинстве случаев теми «кирпичиками », благодаря которым японской любовной поэзии и удалось стать поэзией «полутона и намека », что является ее специфической особенностью.

В этой связи очевидно, что история становления и развития этих образов в японской литературе дает поистине уникальный материал для исследования процесса формирования национальной японской литературы и становления системы ее художественной образности. Пример японской литературы в этом смысле весьма нагляден и по-своему уникален, так как дает возможность осмыслить основные формы заимствования и адаптации культурных явлений народами Восточной Азии. Очевидно, что японская литература дает также важный материал для разработки многих теоретических проблем современного литературоведения: проблем сравнительного изучения литератур, проблем развития поэтики и литературных языковых приемов, а также вопросов исследования исторических моделей взаимодействия народного творчества с письменной авторской литературой.

Практически все произведения японской классики VIII-XII веков в той или иной степени содержат материал для исследования проблемы становления и развития поэтических образов луны и звезд в японской литературе. Однако даже среди этих многочисленных источников можно выделить те, которые могут рассматриваться как наиболее значимые, в большей степени, чем остальные, являющиеся показательными при решении вопросов выделения историко-культурных этапов в истории бытования этих образов в японской традиции. Именно поэтому в качестве основных источников при написании данной работы нами были выбраны такие типичные для своего времени произведения.

Основным источником при исследовании древней поэзии стала антология «Манъёсю» - главный и единственный крупный поэтический памятник эпохи Нара (VIII в.), содержащий порядка двухсот стихотворных пятистиший-танка, непосредственно посвященных луне, причем как авторских, так анонимных и фольклорных [Манъёсю, 1971; Манъёсю: канъяку, 1982]. В целом же в этой антологии собраны песни многих поколений, датированные V-VIII вв., а также образцы народной поэзии. В этом редком собрании представлены творения более 500 авторов, всего же песен в собрании 4516, и они помещены в 20 книг, разных по жанру, стилю и содержанию.

В качестве одного из основных источников, представляющих литературу периода Хэйан (IX-XII в.), было использовано произведение жанра цукури-моногатари «Такэтори-моногатари» («Повесть о старике Такэтори »), в котором нашли наиболее яркое отражение образы луны и лунных жителей [Повесть, 1976; Такэтори, 1978; Такэтори, Ямато, 1982]. Самобытный и оригинальный жанр ута-моногатари представлен в работе произведением «Исэ-моногатари» («Повесть об Исэ », X в.) [Исэ-моногатари, 1978; Исэ-моногатари, 2000], а также еще одним произведением этого жанра - «Ямато-моногатари» («Повесть о Ямато », X в.), которое также представляет собой пример памятника поэтико-повествовательного жанра и где в наибольшей степени можно проследить процесс перехода от поэтической традиции к повествовательной [Такэтори, Ямато, 1982; Ямато-моногатари, 1982].

Кроме того, большой интерес при исследовании процесса становления и развития поэтических образов луны и звезд, без сомнения, представляли произведения еще одного характерного для литературы периода Хэйан жанра - жанра дневниковой литературы. Речь идет, в частности, о дневнике известной поэтессы своего времени Идзуми Сикибу, которой были созданы не только многочисленные стихотворения , включенные в самые известные хэйанские антологии, но и лирический дневник «Идзуми Сикибу никки», в основе которого лежала ее любовная переписка с принцем Ацумити [Издуми-сикибу сю, 1972; Идзуми Сикибу , 2004].

Все перечисленные произведения в разные годы были переведены на русский язык, равно как и на другие европейские языки, снабжены более или менее подробными комментариями. При этом, в свете нашей проблематики, большое значение имела работа непосредственно с текстами оригинала, поскольку только таким образом можно было проследить трансформацию поэтических образов луны и звезд на лексическом и стилистическом уровнях.

Методологической основой диссертации стали теория сравнительного изучения литературы, разработанная в трудах отечественных ученых: Н.И.Конрада, И.С.Лисевича, Б.Б.Парникеля, Н.И.Никулина, П.А.Гринцера, Б.Л.Рифтина [Конрад, 1935, 1974; Лисевич, 1959, 1968; Парникель, 1985 (1), 1985 (2); Никулин, 1977 (1), 1977 (2), 1985; Гринцер , 1985, 1994; Рифтин, 1969, 1970, 1974]. Метод системного анализа произведений классической литературы был разработан и широко применяется в отечественном литературоведении . Этим проблемам посвящены работы специалистов по литературе Японии: А.Е.Глускиной, В.Н.Горегляда, И.А.Борониной, В.П.Мазурика, Т.И.Бреславец, Л.М.Ермаковой, Т.Л.Соколовой-Делюсиной, А.Р.Садоковой [Глускина, 1967, 1979; Горегляд, 1997; Воронина, 1978, 1998; Мазурик, 1983; Бреславец , 2002, 2004; Ермакова, 1982, 1995; Соколова-Делюсина, 2004; Садокова, 1993, 2001].

В современном отечественном и японском литературоведении особое значение придается исследованию поэтики классического японского стиха. Такой подход представляется вполне закономерным, поскольку изучение принципов и категорий средневековой эстетики, а также поэтической лексики и стилистики дает ответы на многие теоретические вопросы, касающиеся основных закономерностей развития японской культуры, ее эстетических принципов и установок, истории формирования и трансформации японской поэтической традиции. При этом особого внимания заслуживают приемы, строящиеся на многозначности образа и поэтических ассоциациях. Однако в японском литературоведении традиционно предпочтение отдавалось описанию приемов, систематизации и иллюстрации различных случаев их употребления, толкованию наиболее часто употребляемых эпитетов и образных средств с точки зрения семантики и этимологии. Это касалось изучения, как древней поэзии, так и средневековой. В этой связи большой интерес представляет тот опыт, который был накоплен японскими учеными при изучении антологии «Манъёсю». Однако обращает на себя внимание то, что их научные изыскания касались в основном общих вопросов содержания, тематики и общих закономерностей поэтики древней антологии.

Большой интерес представляют ставший уже классическим труд Миэкэ Киёси, посвященный теоретическому осмыслению памятника и анализу его влияния на дальнейшее развитие японской поэзии [Миэкэ Киёси, 1960]. Важной может считаться работа известного японского литературоведа Наканиси Сусуму, в которой автор обращает внимание на процесс становления художественной образности в древней японской поэзии [Наканиси Сусуму, 1974], а также труд Кубота Дзюн, в котором древняя и средневековая литература рассматриваются в контексте эстетических концепций Японии [Кубота Дзюн, 1989].

Японскими исследователями анализировались и многие другие аспекты антологии «Манъёсю». Так, например, специально авторскому составу памятника и творчеству самых известных поэтов был посвящен труд Общества по изучению древней японской литературы [Манъё-но кадзинтати, 1974]. Многие ученые обращались к изучению антологии при исследовании самых разных сторон японской культуры. Этнографическим реалиям, нашедших свое отражение в памятнике, посвящена работа известного японского этнографа Накаяма Таро [Накаяма Таро, 1962], а проблемам соотношения исторического и поэтического аспектов в «Манъёсю» - коллективный труд японских ученых под названием «Манъёсю: эпоха и культура» [Манъёсю-но дзидай, 1974].

Важным подспорьем для изучения поэтики японского стиха могут считаться и многочисленные словари энциклопедического плана, специально посвященные антологии «Манъёсю», такие как работы Сасаки Нобуцуна, Ёсида Сэйити и Ариёси Тэмоцу [Сасаки Нобуцуна, 1962; Ёсида Сэйити, 1979; Ариёси Тэмоцу, 1982].

Японская поэзия эпохи Нара привлекала внимание и отечественных ученых. Многие свои работы посвятил проблемам древней поэзии акад. Н.И.Конрад. Такие его труды, как «Очерк японской поэтики » (1924), «О «Манъёсю» (1941) и многие другие стали основополагающими для исследователей самых разных аспектов поэтики классического японского стиха: композиции, стихосложения, средств художественной выразительности [Конрад, 1974]. Огромен вклад в изучение японской классической поэзии А.Е.Глускиной, переводчика и исследователя «Манъёсю». Именно в работах А.Е.Глускиной особо отмечалась важность исследования таких аспектов памятника как проблема авторства, специфика древнего стиля и поэтики, а также подробно разбирался состав памятника, его структура, связь древней поэзии с народными преданиями и обрядами, с синтоизмом и буддизмом [Глускина, 1967, 1971, 1979].

Наряду с изучением древней японской поэзии, темой, которая и сегодня остается приоритетной для японского литературоведения, является изучение классического наследия эпохи Хэйан - «золотого века » японской культуры и литературы. Памятники хэйанской литературы, которые послужили источниками при написании данной работы, также были предметом исследования японских ученых. Однако, как и в случае с «Манъёсю», японские ученые остаются верными традиции исследования многочисленных «общих », глобальных проблем, таких как проблемы авторства, хронологии, структуры и композиции. Все это чрезвычайно важно для понимания общих закономерностей развития японской литературы, и потому такие работы японских ученых как книга Итико Тэйдзи «Полная история японской литературы. Ранее средневековье» получила заслуженную высокую оценку в Японии [Итико Тэйдзи, 1984]. В этом же ряду стоит и многотомный труд Като Сюити «Введение в историю японской литературы », в котором дается подробный разбор особенностей развития литературы в разные периоды японской истории [Като Сюити, 1975].

Следует также отметить и такие работы как «Становление и развитие средневековой японской литературы » Араки Ёсио [Араки Ёсио, 1957], «История древней культуры Японии » Вацудзи Тэцуро [Вацудзи Тэцуро, 1972], « Японская классическая литература» Аоки Такако [Аоки Такако, 1974] и «Очерки средневековой литературы » Фукуда Хидэити [Фукуда Хидэити, 1975]. Специально вопросам становления и развития повествовательной средневековой традиции была посвящена работа Мориока Цунэо «Исследования повествовательной литературы эпохи Хэйан », в которой заметное место было отведено исследованию поэтики в произведениях жанров цурури-моногатари и ута-моногатари [Мориока Цунэо, 1967]. Общие вопросы развития основных жанров средневековой японской литературы нашли свое отражение в монографии Абэ Акио «История японской литературы. Раннее средневековье» [Абэ Акио, 1966].

Большой интерес представляет также работа Мацумото Нобухиро под названием «История рассказа о рождении ребенка в бамбуке», в которой автор подробно рассматривает инокультурные варианты сюжета о «лунном » ребенке, рожденном из бамбука, а также его японскую версию, запечатленную в «Такэтори-моногатари» [Мацумото Нобухиро, 1951]. Обращает на себя внимание и большой, поистине энциклопедический труд известного японского литературоведа Ока Кадзуо «Словарь по литературе эпохи Хэйан » [Ока Кадзуо, 1979].

Для отечественных японистов изучение средневековой литературы было и остается одним из важнейших направлений. В свете нашей проблематики следует отметить, прежде всего, труды, посвященные исследованию литературы эпохи Хэйан. Это научные труды и переводы памятника «Исэ-моногатари», выполненные Н.И.Конрадом [Конрад, 1978, 2000, 2001], работы И.А.Борониной, в которых всесторонне освещались проблемы поэтики классического японского стиха [Воронина, 1978, 1998]. Особого внимания заслуживают работы Л.М.Ермаковой, которой был выполнен перевод и комментарии к памятнику хэйанской литературы «Ямато-моногатари» [Ермакова, 1982, 1995]. Большой интерес представляют работы Т.Л.Соколовой-Делюсиной, посвященные литературе эпохи Хэйан, в частности, ее переводы и комментарии к «Дневнику Идзуми Сикибу » [Соколова-Делюсина, 2004; Идзуми Сикибу, 2004], а также труды В.Н.Горегляда и В.Н.Марковой [Горегляд, 1994, 1997; Маркова, 1976; Повесть, 1976].

Однако при всем многообразии и масштабности исследований, посвященных истории японской классической литературы, ряд аспектов по-прежнему остается недостаточно изученным. К таковым относится, например, исследование системы художественной образности в историко-культурном аспекте и в контексте инокультурных заимствований. Эта проблема может быть рассмотрена при изучении конкретных поэтических образов, возникших в период становления древней поэзии и затем получивших свое художественное развитие в поэзии и прозе последующих столетий. Исходя из этого, в данной диссертации предпринимается попытка проследить генезис и процесс трансформации наиболее известных и значимых для всей классической японской литературы поэтико-художественных образов, а именно образов луны и звезд. Отсюда и основные задачи, вставшие соискателем в ходе работы: определить основные фольклорно-мифологические и празднично-обрядовые источники появления образов луны и звезд в японской культуре и литературе, выявить заимствованные и национальные элементы в их формировании;

Проследить генезис и историю становления системы «сезонной » образности в древней японской поэзии и определить место поэтических образов луны и звезд в этой системе;

На основе анализа произведений средневековой прозы и поэзии рассмотреть основные функции этих образов в средневековой литературе, проследить процесс трансформации образов луны и звезд на новом этапе их развития;

Определить значение образов небесных светил для процесса становления и развития художественной обрядности в японской классической литературе.

В диссертации впервые в отечественном японоведении делается попытка рассмотреть поэтические образы луны и звезд как важную составляющую процесса формирования системы художественной образности японской классической поэзии. Рассматривается генезис этих образов, прослеживается процесс их развития от роли мифолого-обрядовых «сезонных » символов в древней поэзии к символике «полутона » в авторской любовной поэзии средневековья. Впервые определяются функции образов луны и звезд в поэзии разных исторических периодов, прослеживается изменение их метафорического значения в контексте развития японской классической литературы. В научный обиход отечественного востоковедения вводятся образцы японской классической поэзии VIII-X веков, воспевающие луну и звезды, которые не были ранее предметом специального исследования и на русский язык не переводились.

Результаты исследования могут быть использованы при написании работ по истории японской классической литературы, равно как и обобщающих работ, посвященных развитию японской литературы и поэтики в целом, вопросам становления и развития средств языковой выразительности и системы художественной образности, а также при чтении курсов по литературам Востока и литературе Японии в востоковедческих ВУЗах.

Диссертационное исследование состоит из Введения, трех глав, Заключения и Библиографического списка.

Заключение диссертации по теме "Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)", Тен, Алина

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Формирование системы художественной образности японской поэзии относилось к древнему этапу ее развития, к периоду Нара, и нашло свое воплощение в первой японской поэтической антологии «Манъёсю» (VIII в.). Антология явила собой пример единства фольклорной и авторской поэзии. Именно поэтому в стихах этого памятника сохранились древние народные представления о «сезонности » и «календарности » как неотъемлемой части народной песенной культуры. Получила развитие и так называемая система «сезонной образности », смысл которой заключался в создании целого ряда приуроченных к определенному времени года поэтических образов-символов, являвшихся наиболее характерными именно для данного календарного сезона. Благодаря появлению этих образов короткое японское стихотворение наполнилось особой смысловой глубиной, получило возможность с помощью намеков передавать все нюансы человеческих чувств и эмоций. Это было чрезвычайно важно для японской поэзии, потому что в ее основе изначально лежала любовная тематика.

Сезонные образы-символы заимствовались поэтами , вослед народной поэзии, из мира природы, а также из обрядовой практики, причем не только собственно японской, но и китайской. Некоторые из этих образов-символов так и остались характерными исключительно для древней поэзии, другие же, наполнившись новым смыслом, продолжали бытовать в авторской поэзии последующих эпох и играть важную поэтико-стилистическую роль. Последнее в полной мере относится к образам луны и звезд в японской классической литературе, прежде всего, в поэзии. Наряду с другими образами, заимствованными японцами из мира природы для создания системы «сезонной образности », луна и звезды как многофункциональные образы были достаточно широко вовлечены в эту систему. Столь широкое распространение образов луны и звезд было связано с влиянием древних китайских мифологических преставлений, а также с собственно японскими хозяйственными обычаями и обрядами, в которых эти светила играли важную роль.

Однако романтическая основа китайских мифологических представлений о луне и звездах, а именно, повествования об «обитаемости » луны, о прекрасных девах-феях, об эликсире бессмертия, о печальной судьбе разлученных звездных супругах - Волопасе и Ткачихе заставили японцев по-новому взглянуть на эти, с их точки зрения, «хозяйственные » образы. В результате образы луны и звезд не только проникли в японскую поэзию , но и стали со временем определяющими. Вокруг них сформировалась целая метафорическая система, предполагающая большое число поэтических функций, которые выполняли эти образы.

На первом этапе развития, что можно проследить по текстам антологии «Манъёсю», становление и развития поэтического образа луны происходило по нескольким тематическим и стилистическим параметрам. В основном, он был задействован при формировании любовной поэзии, выполняя в ней разные функции - от метафоры юноши или девушки, до светила-свидетеля любовных отношений и иносказательного образа преграды. Однако при этом образ луны, хоть и восходил к народной традиции, соседствуя с образами и сюжетами японской синтоистской мифологии, достаточно часто встречался и в философ ско-буддийской поэзии.

Заметные изменения произошли в восприятии образа луны в период Хэйан, что наглядно показывает функционирование этих образов в таких произведениях X века, как «Повесть об Исэ», «Повесть о Ямато », «Дневник Идзуми Сикибу» и других. Японская поэзия о луне практически утратила связь со своей фольклорной первоосновой, с календарными сезонами и хозяйственной деятельностью. Для нее перестали быть характерными сравнения с образами из японской мифологии, потерялся и некий дидактический настрой. И если в эпоху Нара связь луны и любовной тематики рассматривалась в поэзии как одно из проявлений символики луны, то уже в эпоху Хэйан образ луны стал определяющим для всей любовной лирики . Это привело к созданию в поэзии целой системы функций луны, разветвленной иносказательной системы, которая в определенной степени использовала художественные приемы (сравнения, метафоры, иносказания), характерные для народной и древней авторской поэзии, но значительно усложнила их, наполнив стихи замысловатой игрой слов.

При этом особое внимание хэйанские поэты стали уделять любовной тематике и широко использовать для передачи своих чувств и настроений именно образ луны, который стал выполнять целый набор новых для него функций. Так, например, для передачи разных оттенков настроений стали разделяться образы предрассветной луны, луны, увиденной из заброшенного дома, луны, проплывающей мимо дома и т.д. Возникли и такие разновидности «лунных » стихов как стихотворение-риторический вопрос и стихотворение-воспоминание, которые были способны передавать самые тонкие нюансы любовных отношений.

При этом в эпоху Хэйан образ луны в произведениях японского искусства, и, прежде всего, в литературе оставался одним из основных сезонных и эстетических символов. Однако по сравнению с эпохой Нара значительно расширились его поэтико-художественные функции, что выразилось в появлении образа лунной девы как главной героини первого значительного прозаического произведения японской литературы - «Повести о старике Такэтори», а также в формировании специфической «лунной » поэтической любовной системы. «Лунная » тематика в немалой степени способствовала созданию первого идеального женского образа в японской литературе, что дает возможность рассматривать произведение «Такэтори-моногатари» как начальный, предварительный этап формирования «литературы женского потока » в японской повествовательной традиции. По сути, на создание первого образа идеальной женщины, идеальной возлюбленной был направлен и переосмысленный и опоэтизированный миф о звезде-Ткачихе, грустный образ которой оказался созвучным японской поэзии «печали и разлуки ».

Очевидно, что в японской культуре на протяжении веков ее развития была создана целая система использования образов луны и звезд в произведениях классической литературы. В своем развитии и функциональном назначении эти образы прошли долгий и сложный путь - от хозяйственно-сезонных показателей до глубоких лирических символов. Эти образы проникли во все жанры японской поэзии, закрепляя за собой устойчивые метафоры и символику. Более того, они, несомненно, способствовали развитию японской национальной прозы , потому что именно благодаря этим образам в японской литературе древности и раннего средневековья были созданы весьма примечательные женские характеры, определены основные параметры представлений о женском идеале, что оказало очевидное влияние на формирование более поздней «женской » литературы.

При этом надо отметить, что образы луны и звезд, хоть и могут рассматриваться как определяющие, сыгравшие важную роль в формировании и развитии системы художественной образности японского стиха и литературы вообще, не являются единственно значимыми образами. Для японской культуры и литературы характерна верность традициям, и потому для понимания многих реалий современного быта и явлений современной литературы необходимо более полное исследование многочисленных художественных образов, унаследованных от японской классики.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Тен, Алина, 2009 год

1. Воронина , 1978 - Воронина И.А. Поэтика «Кокинсю » (приемы какэкотоба и энго и их влияние на поэтику танка) // Литература и фольклор народов Востока. М., 1967. -С. 24-33.

2. Воронина , 1978 Воронина И.А. Поэтика классического японского стиха (VIII-XIII вв.) М,. 1978. - 374 с.

3. Воронина , 1998 Воронина И.А. Предисловие // Утаавасэ . Поэтические турниры в средневековой Японии (IX-XIII в.). Пер. с яп., предисл. и коммент. И.А.Борониной. С-Пб., 1998. - 224 с.

4. Бреславец , 2002 Бреславец Т.И. Ночлег в пути. Стихи и странствия Мацуо Басё. Владивосток, 2002. - 209 с.

5. Бреславец , 2004 Бреславец Т.И. Старописьменный язык традиционной японской литературы. Владивосток, 2004. - 216 с.

6. Восток, 1935 Восток. Литература Китая и Японии. М.-Л., 1935.442 с.

7. Глускина , 1967 Глускина А.Е. О некоторых чертах гуманизма ранней японской поэзии // Идеи гуманизма в литературах Востока. М., 1967.-216 с.

8. Глускина , 1971 Глускина А.Е. «Манъёсю» как литературный памятник //Манъёсю («Собрание мириад листьев ») в 3-х томах. Пер. с япон.,вступит, статья и коммент. А.Е.Глускиной. М., 1971. - С. 23-51.

9. Глускина , 1979 Глускина А.Е. Заметки о японской литературе и театре (древность и средневековье). М., 1979. - 296 с.

10. Годовой цикл, 1989 Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Годовой цикл. М., 1989. - 340 с.

11. Горегляд , 1994 Горегляд В.Н. Этот суетный десятый век // Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро-никки). Пер. с яп., предисл. и коммент. В.Н.Горегляда. СПб., 1994. - 362 с.

12. Горегляд , 1997 Горегляд В.Н. Японская литература VIII-XVI вв. начало и развитие традиций. С-Пб., 1997. - 400 с.

13. Гринцер , 1985 -Гринцер П.А. Индийская обрамленная повесть как массовая литература средневековья // Классические памятники литератур Востока. М., 1985. 240 с.

14. Гринцер , 1994 Гринцер П.А. Тема и ее вариации в санскритской поэзии // Поэтика средневековых литератур Востока. Традиция и творческая индивидуальность. М. 1994. - 299 с.

15. Джарылгасинова , Садокова, 1998 Джарылгасинова Р.Ш., Садокова А.Р. Китайский миф о Волопасе и Ткачихе в Корее и в Японии // Мифологические системы народов Восточной Азии. М.,1998. - С. 3042.

16. Ермакова, 1982 Ермакова JI.M. Комментарий // Ямато-моногатари. Пер. с япон., исслед. и коммент. Л.М.Ермаковой. М., 1982. -232 с.

17. Ермакова , 1995 Ермакова Л.М. Речи богов и песни людей. Ритуально-мифологические истоки японской литературной эстетики. М., 1995.-272 с.

18. Иванов , 1988 Иванов В.В. Лунарные мифы // Мифы народов мира. Энциклопедия. Гл. ред. С.А.Токарев. В 2-х тт. М., 1988. - С. 652661.

19. Конрад , 1935 Конрад Н.И. Феодальная литература Китая и Японии // «Восток ». Т. 1. М., 1935. - С. 315-328.

20. Конрад , 1974 Конрад Н.И. Японская литература. От «Кодзики » до Токутоми. М., 1974. - 568 с.

21. Конрад , 1978 Конрад Н.И. Избранные труды. Литература и театр. М., 1978.-462 с.

22. Конрад , 2000 Конрад Н.И. Примечания // Исэ-моногатари. Японская повесть начала X века. Пер. Н.И.Конрада. С-Пб., 2000. - 320 с.

23. Конрад , 2000 (1) Конрад Н.И. На путях к созданию романа (Исэ-моногатари и Ямато-моногатари) // Исэ-моногатари. Японская повесть начала X века. Пер. Н.И.Конрада. С-Пб., 2000. - 320 с.

24. Крюков , Малявин, Софронов, 1984 Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В. Китайский этнос в средние века. М., 1984. - 336 с.

25. Кэнко-хоси, 1988 Сэй-сёнагон. Записки у изголовья. Камо-то Тёмэй. Записки из кельи. Кэнко-хоси. Записки от скуки. Классическая японская проза XI-XIV веков. М., 1988. - 480 с.

26. Лисевич , 1959 Лисевич И.С. Древнекитайская поэзия и народная песня. М., 1959.-216 с.

27. Лисевич , 1968 Лисевич И.С. Вопросы формы и содержания в ранних китайских поэтиках // «Народы Азии и Африки », 1968, № 1. -С. 52-60.

28. Любовная лирика, 1999 Японская любовная лирика . Состав. А.Р.Садокова. М., 1999. - 336 с.

29. Мазурик , 1983 - Мазурик В.П. Жанр «надзо » в литературе и фольклоре Японии. Автореф. на соик. уч. степ. канд. филол. наук. М., 1983.- 18с.

30. Малявин , 1989 Малявин В.В. Китайцы // Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Годовой цикл. М., 1989.

31. Маркова , 1976 Маркова В.Н. Послесловие // Две старинные японские повести . Перевод со старояпонск. Веры Марковой. М., 1976. -352 с.

32. Митицуна-но хаха, 1994 Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро-никки). Пер. с яп., предисл. и коммент. В.Н.Горегляда. СПб, 1994.-352 с.

33. Мифологический словарь, 1991 Мифологический словарь. Гл. ред. Е.М. Мелетинский . М, 1991. - 736 с.

34. Никулин , 1977 (1) Никулин Н.И. Эволюция вьетнамской классической поэмы и заимствование сюжета // Теоретические проблемы изучения литератур Дальнего Востока. М, 1977. - 259 с.

35. Никулин , 1977 (2) Никулин Н.И. Вьетнамская литература: От средних веков к новому времени: X-XIX вв. М., 1977. - 344 с.

36. Никулин , 1985 Никулин Н.И. Мифо-эпические сказания народов Вьетнама // Специфика жанров в литературах Центральной и Восточной Азии. Современность и классическое наследие. М., 1985. - С. 7-37.

37. Парникель , 1985 (1) Парникель Б.Б. К вопросу о фольклорном начале в малайском средневековом романе // Специфика жанров в литературах Центральной и Восточной Азии. Современность и классическое наследие. М., 1985. - 259 с.

38. Парникель , 1985 (2) Парникель Б.Б. «Махабхарата » в Индонезии (динамика освоения) // Классические памятники литератур Востока (в историко-функциональном освещении). М., 1985. - 240 с.

39. Повесть, 1976 Повесть о старике Такэтори Послесловие // Две старинные японские повести. Перевод со старояпонск. Веры Марковой. М., 1976.-352 с.

40. Поэтические турниры, 1998 Утаавасэ. Поэтические турниры в средневековой Японии (IX-XIII вв.). Пер. с яп., предисл. и коммент. И.А.Борониной. С-Пб., 1998. - 224 с.

41. Рифтин , 1969 Рифтин Б.Л. Метод в средневековой литературе Востока// «Вопросы литературы ». 1969, № 6. - С. 241-253.

42. Рифтин , 1970 Рифтин Б.Л. Историческая эпопея и фольклорная традиция в Китае. М., 1970. - 482 с.

43. Рифтин , 1974 Рифтин Б.Л. Типология и взаимосвязи средневековых литератур // Типология и взаимосвязи средневековых литератур Востока и Запада. М., 1974. - 398 с.

44. Рифтин , 1991 Рифтин Б.Л. Китайская мифология // Мифы народов мира в 2-х тт. Т. 2. М., 1991. - С. 78-80.

45. Садокова , 1993 Садокова А.Р. Японская календарная поэзия. М., 1993.- 160 с.

46. Садокова , 2001 Садокова А.Р. Японский фольклор (в контексте мифолого-религиозных представлений). М., 2001. - 256 с.

47. Соколова-Делюсина, 1992 Соколова-Делюсина T.JI. Структура государственного управления в эпоху Хэйан // Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Приложение. М., 1992. - 256 с.

48. Соколова-Делюсина, 1999 Соколова-Делюсина T.JI. О сватовстве и замужестве в эпоху Хэйан // Японская любовная лирика. Состав. А.Р.Садокова. М., 1999.-235 с.

49. Соколова-Делюсина, 2004 Соколова-Делюсина Т.Л. Комментарии к стихотворной переписке // Идзуми Сикибу. Собрание стихотворений . Дневник. Пер. Т.Соколовой-Делюсиной. М., 2004. -352 с.

50. Сэй-сёнагон, 1988 Сэй-сёнагон. Записки у изголовья. Камо-то Тёмэй. Записки из кельи. Кэнко-хоси. Записки от скуки. Классическая японская проза XI-XIV веков. М., 1988. - 480 с.

51. Феи с Алмазных гор, 1991 Феи с Алмазных гор. Корейские народные сказки. М., 1991. - 384 с.

52. Фельдман , 1970 Фельдман Н.И. Японский календарь (деление потока времени) // Народы Азии и Африки. 1970 № 4. - С. 32-36.

53. Штокмар , 1952 Штокмар М.П. Исследования в области русского народного стихосложения . М., 1977. - 423 с.

54. Юань Кэ, 1965 Юань Кэ. Мифы древнего Китая. Пер. с кит. М., 1965. -496 с.

55. Японские повести, 1976 Две старинные японские повести. Перевод со старояпонск. Веры Марковой. М., 1976. - 350 с.1. На японском языке

56. Абэ Акио, 1966 Абэ Акио. Нихон бунгаку си. Тюко хэн (История японской литературы. Раннее средневековье). Т., 1966. - 372 с.

57. Абэ Томодзи, 1964 Абэ Томодзи. Бунгаку нюмон (Введение в литературу). Т., 1964. - 465 с.

58. Аоки Такако, 1974 Аоки Такако. Нихон котэн бунгаку (Японская классическая литература). Т., 1974. - 673 с.

59. Араки Ёсио, 1957 - Араки Ёсио. Тюсэй бунгаку-но кэйсэй то хаттэн (Становление и развитие средневековой японской литературы). Т., 1957.-440 с.

60. Ариёси Тэмоцу, 1982 Ариёси Тэмоцу. Вака бунгаку дзитэн (Словарь-справочник по классической японской поэзии). Т., 1982. -862 с.

61. Асано Кэндзи, 1983 Асано Кэндзи. Нихон минъё дайдзитэн (Большой словарь японских народных песен). Т., 1983. - 594 с.

62. Вагоёми, 2006 Вагоёми то сикки-но кураси (Традиционный календарь и жизнь в соответствии с сезонами). Т., 2006. - 273 с.

63. Вацудзи Тэцуро, 1972 Вацудзи Тэцуро. Нихон кодай бунка си (История древней культуры Японии). Т., 1972. - 692 с.

64. Иноуэ Хироси, 1969 Иноуэ Хироси. Нихон бунгаку си ко дзитэн (Краткий словарь по истории японской литературы). Т., 1969. - 431 с.

65. Итико Тэйдзи, 1984 Итико Тэйдзи. Нихон бунгаку дзэнси. 2. Тюко (Полная история японской литературы. 2. Ранее средневековье). Т., 1984. - 598 с.

66. Канто, 2003 Канто о-мацури (Праздники района Канто). Т., 2003.- 246 с.

67. Като Сюити, 1975 Като Сюити. Нихон бунгаку си дзёсэцу. Дзё. (Введение в историю японской литературы. Т.1) Т., 1975. - 684 с.

68. Кисигами, Инна, 1958 Кисигами Сидзи, Инна Коити. Ёкай такэтори-моногатари (Комментарии к «Такэтори-моногатари»). Т., 1958.- 264 с.

69. Кубота Дзюн, 1989 Кубота Дзюн. Тюсэй бунгаку-но сэкай (Мир средневековой литературы). Т., 1989. - 252 с.

70. Манъёсю-но дзидай, 1974 Манъёсю-но дзидай то бунка («Манъёсю». Эпоха и культура). Т., 1974. - 366 с.

71. Манъё-но кадзинтати, 1974 Манъё-но кадзинтати. Кодай бунгаккай хэн (Поэты «Манъёсю». Записки общества по изучению древней японской литературы). Т., 1974. - 207 с.

72. Мидзуно Macao, 1988 Мидзуно Macao. Танка-но цукуриката (Способ сложения стихов-танка). Т., 1988. - 303 с.

73. Мацумото Нобухиро, 1951 Мацумото Нобухиро. Тикутю дзётан дан-но гэнрю (История рассказа о рождении ребенка в бамбуке) // Сигаку. 1951. Т. 25. № 2. - 238 с.

74. Миэкэ Киёси, 1960 Миэкэ Киёси. Манъёсю хёрон (Теоретическое исследование «Манъёсю»). Т., 1960. - 437 с.

75. Мориока Цунэо, 1967 Мориока Цунэо. Хэйантё моногатари-но кэнкю (Исследования повествовательной литературы эпохи Хэйан). Т., 1967.-698 с.

76. Наканиси Сусуму, 1974 Наканиси Сусуму. Манъё-но кокоро (Душа «Манъёсю»). Т., 1974. - 316 с.

77. Накаяма Таро, 1962 Накаяма Таро. Манъёсю-но миндзокугакутэки кэнкю (Этнографическое исследование «Манъёсю»). Т., 1962.-359 с.

78. Нихон фудзоку, 1979 Нихон фудзоку си дзитэн (Словарь терминов по истории нравов и обычаев в Японии). Т., 1979. - 542 с.

79. Ногё кодзиэн, 1936 Ногё кодзиэн (Словарь сельскохозяйственной терминологии). Токио, 1936. - 386 с.

80. Нэнтюгёдзи дзитэн, 1959 Нэнтюгёдзи дзитэн (Словарь терминов календарных обычаев и обрядов). Токио, 1959. - 972 с.

81. Ока Кадзуо, 1979 Ока Кадзуо. Хэйантё бунгаку дзитэн (Словарь по литературе эпохи Хэйан). Т., 1979. - 615 с.

82. Окубо Тадаси, 1957 Окубо Тадаси. Манъё-но дэнто (Традиция «Манъёсю»). Т., 1957. - 330 с.

83. Сасаки Нобуцуна, 1962 Сасаки Нобуцуна. Манъёсю дзитэн (Словарь-справочник «Манъёсю»). Т., 1962. -608 с.

84. Судзуки Тодзо, 1979 Судзуки Тодзо. Нихон нэнтюгёдзи дзитэн (Словарь японских праздников года). Т., 1979. - 819 с.

85. Сэко Катаси, 1969 Сэко Катаси. Нихон бунгаку-но сидзэн кансё (Критические заметки о роли природы в японской литературе). Т., 1969. -658 с.

86. Такаги Итиноскэ, 1955 Такаги Итиноскэ. Нихон бунгаку (котэн) (Японская литература. Классика). Т., 1955. - 218 с.

87. Такэда Юкити, 1952 Такэда Юкити. Котэн-но синкэнюо (Новые исследования классической литературы). Т., 1952. - 208 с.

88. Такэхара Сигэо, 1979 Такэхара Сигэо. Кэнкон сосай-но хорицу гоёми (Описание культа природы). Т., 1979. - 256 с.

89. Фукуда Хидэити, 1975 Фукуда Хидэити. Тюсэй бунгаку ронко (Очерки средневековой литературы). Т, 1975. - 528 с.

90. Хигути Киёюки, 1978 Хигути Киёюки. Мацури то нихондзин (Праздники и японцы). Т, 1978. - 228 с.

91. Ямада Ёсио, 1956 Ямада Ёсио. Манъёсю то нихон бунгэй («Манъёсю» и японская литература). Т, 1956. - 652 с.1. На английском языке

92. Anthology, 1982 Anthology of Japanese Literature. From the earliest era to the mid-nineteenth century. Сотр. and ed. By Donald Keene. Т., 1982. -442 p.

93. Bodde, 1975 Bodde D. Festivals in classical China. New Year and other Observances during the Han Dynasty. Princeton, 1975. - 439 p.

94. Brower, Miner, 1962 Brower Robert H, Miner Earl. Japanese court poetry. London, 1962. - 527 p.

95. Keene, 1993 Keene D. Seeds in the Heart. Japanese Literature from the Earliest Times to the Late Sixteenth Century. N.-Y., 1993. - 1265 p.

96. Rimer, Morrell, 1975 Rimer J. Thomas, Morrell Robert E. Guide to Japanese poetry. Boston, 1975. - 648 p.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания.
В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

Штырлина Екатерина Геннадьевна

Ключевые слова

IMAGE / MOON / POETIC SYMBOL / POETIC LANGUAGE / K. D. BALMONT / ОБРАЗ / ЛУНА / ПОЭТИЧЕСКИЙ СИМВОЛ / ПОЭТИЧЕСКИЙ ЯЗЫК / К. Д. БАЛЬМОНТ

Аннотация научной статьи по литературе, литературоведению и устному народному творчеству, автор научной работы - Штырлина Екатерина Геннадьевна

Статья посвящена анализу образа луны в творчестве К. Д. Бальмонта в аспектах поэтики и функционирования. Цель работы выявить особенности поэтического воплощения и символического содержания образа луны в произведениях К. Д. Бальмонта . В статье рассматривается художественно-семантическая реализация исследуемого образа , описываются особенности объективации его символических и образно-ассоциативных признаков. Через выявление ведущих мотивов, связанных с образом луны , устанавливается его индивидуальный смысловой объем в идиостиле К. Д. Бальмонта . В ходе исследования доказывается значимость образа луны в художественной картине мира поэта. Установлено, что луна представляет собой один из центральных системообразующих элементов бальмонтовской лирики, наполненный богатым философско-символическим содержанием (базовый элемент космогонической картины мира, который выражает сопричастность надмирному бытию и соотносится с важнейшими атрибутами области метафизики (вечность, беспредельность, тишина, вселенская красота и др.). Обладая глубоким мифопоэтическим смыслом, образ луны в творчестве К. Д. Бальмонта представляет собой результат художественного синтеза разнообразных архаичных представлений, преломленных через призму авторского мироощущения, и занимает важное место в создаваемой поэтом философско-пантеистической концепции мира.

THE IMAGE OF THE MOON IN K. D. BALMONT’S POETRY

Based on the works of K. D. Balmont , the article analyzes the image of the moon in terms of poetics and functions, revealing the features of its poetic embodiment and symbolic content. The article also deals with its artistic and semantic implementation and describes the features of objectification of its symbolic and figurative-associative attributes. By means of identifying the leading motifs, associated with the image of the moon , the author describes its individual semantic scope in Balmont’s idiostyle. The paper reveals the significance of the image of the moon in the artistic picture of the poet"s world and concludes that the moon is one of the central system-forming elements of Balmont’s lyric poetry. It is filled with rich philosophical and symbolic content (it is the basic element of the cosmogonic picture of the world that expresses the implication of the transcendent being and correlates with most important metaphysical attributes (eternity, infinity, silence, universal beauty, etc.)). In the works of K. D. Balmont , the moon has a deep mytho-epic meaning. It is the result of the artistic synthesis of various archaic representations, refracted through the prism of the author"s worldview, occupying an important place in the philosophical-pantheistic conception of the world created by the poet.

Текст научной работы на тему «Образ луны в поэтическом творчестве К. Д. Бальмонта»

ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2017. №3(49)

УДК 811.161.1

ОБРАЗ ЛУНЫ В ПОЭТИЧЕСКОМ ТВОРЧЕСТВЕ К. Д. БАЛЬМОНТА

THE IMAGE OF THE MOON IN K. D. BALMONT"S POETRY

Ekaterina Shtyrlina

Based on the works of K. D. Balmont, the article analyzes the image of the moon in terms of poetics and functions, revealing the features of its poetic embodiment and symbolic content. The article also deals with its artistic and semantic implementation and describes the features of objectification of its symbolic and figurative-associative attributes. By means of identifying the leading motifs, associated with the image of the moon, the author describes its individual semantic scope in Balmont"s idiostyle. The paper reveals the significance of the image of the moon in the artistic picture of the poet"s world and concludes that the moon is one of the central system-forming elements of Balmont"s lyric poetry. It is filled with rich philosophical and symbolic content (it is the basic element of the cosmogonic picture of the world that expresses the implication of the transcendent being and correlates with most important metaphysical attributes (eternity, infinity, silence, universal beauty, etc.)). In the works of K. D. Balmont, the moon has a deep mytho-epic meaning. It is the result of the artistic synthesis of various archaic representations, refracted through the prism of the author"s worldview, occupying an important place in the philosophical-pantheistic conception of the world created by the poet.

Keywords: image, moon, poetic symbol, poetic language, K. D. Balmont.

Статья посвящена анализу образа луны в творчестве К. Д. Бальмонта в аспектах поэтики и функционирования. Цель работы - выявить особенности поэтического воплощения и символического содержания образа луны в произведениях К. Д. Бальмонта. В статье рассматривается художественно-семантическая реализация исследуемого образа, описываются особенности объективации его символических и образно-ассоциативных признаков. Через выявление ведущих мотивов, связанных с образом луны, устанавливается его индивидуальный смысловой объем в идиостиле К. Д. Бальмонта. В ходе исследования доказывается значимость образа луны в художественной картине мира поэта. Установлено, что луна представляет собой один из центральных системообразующих элементов бальмонтовской лирики, наполненный богатым философско-символическим содержанием (базовый элемент космогонической картины мира, который выражает сопричастность надмирному бытию и соотносится с важнейшими атрибутами области метафизики (вечность, беспредельность, тишина, вселенская красота и др.). Обладая глубоким мифопоэтическим смыслом, образ луны в творчестве К. Д. Бальмонта представляет собой результат художественного синтеза разнообразных архаичных представлений, преломленных через призму авторского мироощущения, и занимает важное место в создаваемой поэтом философско-пантеистической концепции мира.

Ключевые слова: образ, луна, поэтический символ, поэтический язык, К. Д. Бальмонт.

Изучение художественных текстов выдающихся мастеров поэтического слова представляет собой одно из актуальнейших направлений современной лингвистики. Исследование лексической ткани произведения, выявление концептуально значимых языковых единиц и их семантического наполнения способствуют раскрытию специфики художественного мышления поэта, его личностной картины мира и авторской концептуальной системы.

Поэзия К. Д. Бальмонта, ярчайшего представителя Серебряного века, проникнута необыкно-

венным лиризмом, глубоким интуитивным чутьем, жизнеутверждающим, оптимистическим началом. Выразительная многозначность образов, импрессионистическая манера передачи изображаемого, апелляция к ассоциативной памяти читателя составляют художественную канву произведений великого автора. Запечатленная в стихах поэта «философия мгновения», передача субъективного ощущения жизни, интерес к космическим и метафизическим вопросам бытия характеризуют творческую манеру К. Д. Бальмонта. В этой связи изучение особенностей поэтического

воплощения образа луны в произведениях К. Д. Бальмонта представляет особый интерес, поскольку способствует раскрытию философско-символического содержания одного из базовых космологических концептов.

Луна - один из самых важных природных символов, имеющих богатую мифологическую традицию и занимающих особое место в духовной культуре народа. В русской языковой картине мира нашли отражение первичные, дохристианские представления о луне, на которые наслоились символические признаки иных культур. Наибольшее влияние на формирование образа луны в русской концептосфере оказала греческая культура, в которой небесное светило ассоциировалось с дневной Артемидой, с богиней лунного света Селеной, с покровительницей колдовства, способной вызывать любовные чары [Сидорова]. Однако русской культуре, в отличие от греческой, «свойственно не разделение разных ипостасей луны, а их совмещение» [Там же, с. 171].

Семантическое наполнение слова луна в поэзии К. Д. Бальмонта включает в себя как традиционное осмысление данного понятия, заключающее в себе элементы архаичных представлений об устройстве мира, так и индивидуально-авторскую интерпретацию, отражающую особенности личностного видения поэтом окружающей действительности.

К узуальным средствам передачи образа луны в творчестве Бальмонта можно отнести общеязыковые метафоры, характеризующие небесное светило по ряду признаков (например, по форме или блеску): Серп Луны молодой, // Вместе с пышной звездой, // В голубой вышине, //Ярко видится мне [Бальмонт, «Новолуние»] или В эти воды с вышины // Смотрит бледный серп Луны [Там же, «Тишина»]. В приведенных контекстах наблюдается использование поэтом узуальной метафоры «серп луны», основанной на сходстве формы луны (полукруга) с ручным орудием для жатвы (серпом). Для поэтических текстов К. Д. Бальмонта характерно использование све-тообозначений, создающих образ светящейся слабым светом луны: для описания качества излучаемого небесным телом света автор чаще всего использует эпитет «бледный»: Я шел безбрежными пустынями, // И видел бледную Луну [Там же, «Влияние луны»]. Подобная характеристика астрального образа не случайна: тусклость излучаемого луной света - один из признаков, по которым исстари противопоставляли луну солнцу (в народном сознании солнце было охарактеризовано с помощью понятий «яркий», «теплый», «золотой», луна - «тусклый», «холодный»,

«серебряный») [Славянские древности, т. 3, с. 145]. Аналогичными описаниями наделяет образ луны в своем творчестве и К. Д. Бальмонт: Чахлые сосны растут на отвесной стене, // Шепчут под Солнцем, и зябнут при тусклой Луне [Бальмонт, «Чахлые сосны»]; Отчего нас всегда опьяняет Луна? // Оттого, что она холодна и бледна [Там же, «Отчего нас всегда опьяняет Луна...»]; Если горные вершины развернутся предо мной, // В снежном царстве я застыну под серебряной луной [Там же, «Воля»].

Образ луны в лирике Бальмонта семантически неоднопланов. Создавая космогоническую картину мира в своих художественных произведениях, поэт рассматривает небесные светила (солнце и луну) в качестве ее главных элементов. Зачастую тексты К. Д. Бальмонта (сборник «Будем как Солнце») проникнуты пантеистическими мотивами поклонения этим астральным образам, связанным с земным и ноуменальным мирами. Названия этих небесных тел поэт всегда пишет с заглавной буквы, показывая тем самым место этих реалий в создаваемой им философско-пантеистической концепции мира.

Известно, что поэзия К. Д. Бальмонта во многом была нацелена «на воспроизведение древних космогонических мифов разных народов, т.е. на „истоки", „архетипы"» [Молчанова, с. 84], поэтому в образах небесных светил в творчестве поэта зачастую находят отражение многочисленные мифологические воззрения. Луна в художественном мире Бальмонта неоднократно выступает в качестве объекта преклонения и восхваления, получая наименование «царицы небес»: Да не сочтет за дерзновенье // Царица пышная, Луна, // Что, веря в яркое мгновенье, // В безумном сне самозабвенья, // Поет ей раб свое хваленье [Бальмонт, «Восхваление Луны»]). Подобный образ ночного светила соотносим с представлениями о луне во многих древних культурах, в которых небесное тело уподоблялось женскому божеству: «Солнце нередко наделялось мужской символикой, а Луна - женской; и представляли себе Луну обычно женщиной с печальным ликом» [Шапарова, с. 336]. Аналогичный образ луны, олицетворяющий собой женское начало, мы находим и в лирике К. Д. Бальмонта: Я расстался с печальной Луною, - // Удалилась царица небес // Там, в горах, за их черной стеною, // Ее лик омраченный исчез [Бальмонт, «Я расстался с печальной Луною...»] или Она меняется опять. // И нам так сладко повторять // Созвучно-стройные напевы. // Она возникла над водой. // Как призрак сказки золотой, // Как бледный лик неверной девы [Там же, «Восхваление Луны»]. В последнем приведенном контексте подчеркива-

ется еще один важный признак луны - ее непостоянство: ночное светило регулярно меняет свой облик, представая в образе то убывающего, то прибывающего месяца, то, собственно, полной луны: Ветра вечернего вздох замирающий. // Полной Луны переменчивый лик [Там же, «Песня без слов»] или В час полночный, в чаще леса, под ущербною Луной и др. [Там же, «Ворожба»]. Перевоплощаясь, луна способна даже выступить в роли образа светила-Солнца, приобретая его характерные признаки и свойства: Когда же закруглится по краям, // Она горит как чаша золотая <... > Еще, и вот - она, как рдяный щит [Там же, «Восхваление Луны»].

Образы небесных светил в лирике К. Д. Бальмонта обладают внутренней двойственностью, подчеркивая дуалистичность создаваемой им картины мира. По мнению О. В. Епишевой, солнце предстает в творчестве Бальмонта не только в роли созидательного жизненного начала, но и в качестве разрушительной огненной стихии, тогда как луна, с одной стороны, является лишь традиционным романтическим отражением «солнечного» символа, а с другой - проявляет свою самодостаточность, способность подменить собою главный источник света и жизни, солнце [Епишева, с. 75]. Дуалистический характер создаваемых К. Д. Бальмонтом астральных образов, с точки зрения В. Л. Лаврухиной, является ничем иным, как своеобразным проявлением излюбленной поэтом идеи единства во множестве: «полярности рассматриваются автором как два аспекта единого, как два пути к цельности и гармонии» [Лаврухина]. Подобная точка зрения встречается и в работе Т. П. Шитовой, утверждающей, что два гимна солнцу и луне («Гимн Огню» и «Восхваление Луны») символизируют собой два пути к одной истине, истине единства и цельности: «Если огонь - это сила, которая может сжечь все старое в надежде обретения гармоничной целостности, то луна - знак другого пути, пути любви, в которой для двоих предстоит обретение космической, неслиянно-единой, андрогинной цельности» [Шитова, с. 16].

Луна в творчестве К. Д. Бальмонта выступает неразлучным спутником влюбленных, становится источником пробуждения эмоциональной стихии человека. Явления природы, воссозданные в стихотворениях поэта, символически передают состояние самого лирического героя, небесные светила оказывают влияние на чувства, мысли и настроение человека. Интересно отметить, что воздействие, оказываемое солнцем и луной на душевное состояние лирического героя, осмысляется в некоторых произведениях К. Д. Бальмонта в категориях антиномии: луна

(ночь) соотносится с образом огня, тогда как солнце (день) - с образами холода и тишины: Моя душа озарена // И Солнцем и Луной, // Но днем в ней дышит тишина, // А ночью рдеет зной. // И странно так, и странно так, // Что Солнце холодит. // И учит ласкам полумрак, // И страсть во тьме горит [Бальмонт, «Лунная соната»]. Наблюдаемая в приведенном контексте смена ассоциативно-образных связей между понятиями «солнце» и «луна» обусловлена восприятием луны как ночного светила, рождающего в душах людей внутренний огонь, тягу к любви и страсти: Луна велит слагать ей восхваленья, // Быть нежными, когда мы влюблены, // Любить, желать, ласкать до исступленья, // Итак, восхвалим царствие Луны [Там же, «Восхваление Луны»]. Проявление любви в ее блаженно-чувственной, первозданной сути позволяет лирическому герою ощутить сопричастность над-мирному бытию: В Небе - видения облачной млечности, // Тайное пение - в сердце и в Вечности, // Там, в бесконечности - свет обаяния, // Праздник влияния правды слияния [Там же, «Лунная соната»]. Таким образом, на пути к постижению тайн мироздания бальмонтовского героя сопровождает образ луны, пробуждающий в нем чувство любви, заложенное в единой природе человеческого и космического бытия: Мир отодвинулся. Над нами дышит Вечность. //Морская ширь живет влиянием Луны, // Я твой, моя любовь - бездонность, бесконечность, // Мы от всего с тобой светло отделены [Там же, «Лунная соната»].

С образом луны в ее онтологической связи с бытием оказывается связан мотив тишины. Луна в поэзии К. Д. Бальмонта предстает в образе владычицы, царицы тишины: Мы подчиняемся, склоняемся // Перед царицей тишины, // И в сны свои светло влюбляемся // По мановению Луны или Восхвалим, братья, царствие Луны, // Ее лучом ниспосланные сны, // Владычество великой тишины [Там же, «Влияние Луны»]. В последнем приведенном контексте слово тишина используется поэтом с адъективом великая, подобное сочетание лексем неслучайно: тишина понимается К. Д. Бальмонтом как «общее свойство мира, его глубинная, невыразимая сущность» [Петрова, с. 69]. Тишина, исходящая от луны, заполняет собой мировое пространство, объединяя его своим языком молчания: Я шел безбрежными пустынями, // И видел бледную Луну, // Она плыла морями синими, // И опускалася ко дну. // И не ко дну, а к безызмерности, // За кругозорно-стью земной, //Где нет измен и нет неверности, // Где все объято тишиной [Бальмонт, «Влияние Луны»].

Еще одним образом, связанным в художественном мире К. Д. Бальмонта с лунной символикой становится образ воды: Над простором вольным водной глубины // Дымно дышат чары царственной Луны [Там же, «Царство тихих звуков»]. Общность водной и небесной стихий отмечена во многих стихотворениях поэта, иллюстрирующих союз двух онтологических начал: Но волна в волну плеснула, // И, признав Луну, шепнула: // «Мы теперь сильней, чем днем» [Там же, «Меррекюль»]. Доминирующим мотивом в представлении подобной связи выступает мотив отражения, или зеркальности, с помощью которого создается символическая картина преображения обычного мира: Задремавшая река // Отражает облака <... > В эти воды с вышины // Смотрит бледный серп Луны, // Звёзды тихий свет струят, // Очи ангелов глядят [Там же, «Тишина»]. Интересно отметить, что и сама жизнь определяется К. Д. Бальмонтом как «отражение лунного лика в воде», жизнь так же беспредельна и вневременна, как главные природные стихии, она - олицетворение вселенской красоты и тишины как состояния всеобъемлющего макрокосма: Жизнь - отражение лунного лика в воде, // Сфера, чей центр - повсюду, окружность - нигде, // Царственный вымысел, пропасть глухая без дна, // Вечность мгновения -миг красоты - тишина [Там же, «Жизнь»].

По мнению Т. П. Шитовой, «в основе поэтического космоса Бальмонта лежат контрарные противоречия, дуали», заложенные в создаваемых поэтом художественных образах [Шитова, с. 7]. Подобное утверждение может быть применимо и к образу луны. С одной стороны, К. Д. Бальмонт поет хвалебные песни ночной «царице», прославляя ее и восторгаясь ею: Как же люблю я тебя, о, прекрасная, // Вечно-нежданная, стройная, властная, // В самом бесстрастии пламенно-страстная [Бальмонт, «Восхваление Луны»]), с другой - отмечает ее колдовскую натуру, полностью подчиняющую себе человека: Она холодный свет прольет, // И волю чарами убьет, // Она сибилла и колдунья [Там же]. Луна в творчестве поэта нередко получает наименование «мертвого светила»: О, мертвое прекрасное Светило [Там же, «Печаль Луны»], однако смерть во многих произведениях К. Д. Бальмонта трактуется как граница, «порог» между земным и потусторонним мирами: Не верь тому, кто говорит тебе, // Что смерть есть смерть: она - начало жизни, // Того существованья неземного, // Перед которым наша жизнь темна [Там же, «Смерть»]. Луна - светило, открывающее завесу перед иным миром, наступающим после смерти и связанным с беско-

нечным онтологическим началом: Своим ущербом, смертью двухнедельной, //И новым полновластным воссияньем, // Она твердит о грусти не бесцельной, // О том, что свет нас ждет за умираньем [Там же, «Луна»].

Таким образом, луна - один из центральных системообразующих элементов художественной картины мира К. Д. Бальмонта, наполненный богатым философско-символическим содержанием. Образ луны в творчестве Бальмонта, обладая ярко выраженным мифопоэтическим характером, отражает своеобразное преломление самых разных традиционных представлений в аспекте собственного бальмонтовского мироощущения и занимает важное место в создаваемой поэтом фи-лософско-пантеистической концепции мира.

Список литературы

Бальмонт К. Д. Бальмонт Константин Дмитриевич: Собрание сочинений. URL: http://az.lib.ru/b/ balxmont_k_d/ (дата обращения: 31.07.2017).

Епишева О. В. Лунные мотивы в лирике К. Бальмонта и Вяч. Иванова: Особенности фонетического строя стихотворений // Вячеслав Иванов. Исследования и материалы. СПб.: Изд-во Пушкинского Дома, 2010. С. 73-83.

Лаврухина В. Л. Образ-символ солнца в лирике К. Д. Бальмонта. URL: http://nauka.hnpu.edu.ua/sites/ de-fault/files/fahovi%20vudannia/2009/Statti%20Rosiyska% 20filologia%203-4/9.html (дата обращения: 31.07.2017).

Молчанова Н. А. Мифопоэтическая картина мира в книге К. Д. Бальмонта «Ясень. Видение древа» // Вестник ВГУ. 2004. № 1. С. 71-85.

Петрова Т. С. Мотив тишины в лирике К. Бальмонта // Русский язык в школе, 1995. № 5. С. 68-72.

Сидорова Н. П. Мифологический портрет луны в русской концептосфере // Вестн. Волгогр. гос. ун-та. 2008. № 2 (8). С. 170-174.

Славянские древности: Этнолингвистический словарь в 5-ти т. М.: Международные отношения, 2004. Т. 3. 704 с.

Шапарова Н. С. Краткая энциклопедия славянской мифологии: Около 1000 статей. М.: ООО «Издательство АСТ»; ООО «Русские словари», 2001. 624 с.

Шитова Т. П. Женщина в лирике К. Д. Бальмонта: поэтика, образ, миф: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Иваново, 2003. 17 с.

Bal"mont, K. D. Bal"mont Konstantin Dmitrievich: Sobranie sochinenii . URL: http://az.lib.ru/b/balxmont_k_d/ (accessed: 31.07.2017). (In Russian)

Episheva, O. V. (2010). Lunnye motivy v lirike K. Bal"monta i Viach. Ivanova: Osobennosti foneticheskogo stroia stikhotvorenii . Viacheslav Ivanov. Issledovaniia i materialy. Pp. 73-83. St. Petersburg, Publishing House of the Pushkin House. (In Russian)

Lavrukhina, V. L. Obraz-simvol solntsa v lirike K. D. Bal"monta . URL: http://nauka.hnpu.edu.ua/sites/ de-fault/files/fahovi%20vudannia/2009/Statti%20Rosiyska% 20filologia%203-4/9.html (accessed: 31.07.2017). (In Russian)

Molchanova, N. A. (2004). Mifopoeticheskaia kartina mira v knige K. D. Bal"monta "lasen". Videnie dreva" . Vestnik VGU, No.1, pp. 71-85. (In Russian)

Petrova, T. S. (1995). Motiv tishiny v lirike K. Bal"monta . Russkii iazyk v shkole, No. 5, pp. 68-72. (In Russian)

Sidorova, N. P. (2008) Mifologicheskii portret luny v russkoi kontseptosfere . Vestn. Volgogr. gos. unta, No. 2 (8), pp. 170-174. (In Russian)

Slavianskie drevnosti: Etnolingvisticheskii slovar" v 5-ti t. (2004) . Т. 3. 704 p. Moscow, Mezhdunarod-nye otnosheniia. (In Russian)

Shaparova, N. S. (2001). Kratkaia entsiklopediia slavianskoi mifologii: Okolo 1000 statei. . 624 p. Moscow, OOO "Izdatel"stvo AST"; OOO "Russkie slovari". (In Russian)

Shitova, T. P. (2003). Zhenshchina v lirike K. D. Bal"monta: poetika, obraz, mif: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk. . Ivanono, 17 p. (In Russian)

The article was submitted on 16.08.2017 Поступила в редакцию 16.08.2017

Штырлина Екатерина Геннадьевна,

кандидат филологических наук, ассистент,

Казанский федеральный университет, 420008, Россия, Казань, Кремлевская, 18. [email protected]

Shtyrlina Ekaterina Gennadievna,

Ph.D. in Philology, Assistant Professor, Kazan Federal University, 18 Kremlyovskaya Str., Kazan, 420008, Russian Federation. [email protected]

ОБРАЗ ЛУНЫ В РОМАНЕ ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН

« Сквозь волнистые туманы пробирается луна,

На печальные поляны льет печально свет она…»

Зимняя дорога.

А.С.Пушкин
Каждый человек – целый мир, каждый человек – непознанная планета. Многие люди придерживаются этого тезиса. Некоторые отождествляют себя и других с конкретными планетами Солнечной системы, другие верят в гороскопы, сверяя свою жизнь с расположением звёзд.

Возможно, Пушкин тоже связывал небесное и земное, сравнивая образ Луны с образом своей любимой героини – Татьяны Лариной. Ведь образ Луны в романе непосредственно возникает при появлении Татьяны. И на протяжении всего романа

Луна освещает своим таинственным светом его главную героиню.

Вероятно и то, что, используя образ Луны, Пушкин отталкивался от символики мировой мифологии, в которой Луна - знак богини Дианы, богини плодородия и деторождения, всего живого. Впоследствии её стали отождествлять с богиней Селеной, олицетворяющей целомудрие, чистоту и святость.

Мы помним, как Пушкин, называя героиню Татьяной, пишет:

«…Впервые именем таким

Страницы нежные романа

Мы своевольно освятим».

“Святое” имя Татьяны, с которым “неразлучно воспоминание старины”, как раз и ассоциируется с богиней Луны, ночного зарева, молча заливающего спящую землю серебристым сиянием. Вспомним, как Онегин, увидев в высшем петербургском свете Татьяну, “въявь богиню зрит” (из “Послесловия” к роману).

Вот Ленский знакомит Онегина со своей невестой Ольгой, а он сразу обращает внимание на ту, “которая грустна и молчалива, как Светлана”, удивляется своему новоявленному другу, что тот выбрал “другую”:

“В чертах у Ольги жизни нет.

Точь-в-точь в Вандиковой мадонне:

Кругла, красна лицом она,

Как эта глупая луна

На этом глупом небосклоне”.

Здесь “глупая луна” - противоположность луне, льющей живительный свет на мир, когда он “в праздной тишине при отуманенной луне... лениво почивает” .

Так и Татьяна в “праздной тишине” деревенской жизни тихо мечтает, погружаясь в чтение сентиментальных французских романов, вглядываясь в героев и уподобляя их себе и Онегину:

“И сердцем далеко носилась

Татьяна, смотря на луну…

Вдруг мысль в уме её родилась…”,

“она сказала: это он”.

Романтическая душа Татьяны живёт в созданном ею мире грёз, мечтаний, жизнь свою она сверяет с преданиями, приметами, “предсказаниями луны ”, ибо Татьяна - “русская душою”. Заметим, у славян Луна покровительствует ещё всему домашнему миру, а, как известно, фамилия Татьяны - Ларина - связана с древними божествами ларами - покровителями домашнего очага, природы.

Ночное светило сопровождает героиню, и тогда, когда она пишет письмо Онегину:

“И между тем луна сияла

И томным светом озаряла

Татьяны бледные красы”.

Пушкинская героиня пишет письмо наедине с Луной, девственный свет которой связан с романтическими мыслями, когда влюблённая девушка перестаёт замечать реальную обстановку, оставаясь вдвоём с “томным светом” вдохновительницы-луны. Это же состояние будет сопровождать её и после встречи с Онегиным в Петербурге:

«Об нём она во мраке ночи,

Пока Морфей не прилетит,

Бывало, девственно грустит,

К луне подъемлет томны очи,

Мечтая с ним когда-нибудь

Свершить смиренный жизни путь».
Как видим, Татьяна с годами не меняется внутренне: изменился её статус, она стала замужней женщиной, важной особой. Но “русская душа” её осталась такой же высокой, чистой; даже “Клеопатра Невы ”, “блистательная Нина Воронская ”, не могла затмить её.
Серебристым светом Луны озарён внутренний мир Татьяны, он настолько богат, что недоступен пониманию окружающих, в том числе и Онегину, так же, как недоступна человеческому взгляду обратная сторона Луны. Татьяна как будто совершает свой лунный путь: луна сопровождает её в пророческом сне (“Сияет луч светил ночных ”); “при свете серебристом” спешит она в дом Онегина, чтобы разгадать его душу, и ей это удаётся (“Уж не пародия ли он? ”); не оставляет она её и в Москве. Но здесь вместо “отуманенной, печальной, бледной луны” появляется величавое ночное светило, затмившее блеск ярких звёзд:

«Как величавая луна,

Средь жён и дев блестит одна.

С какою гордостью небесной

Земли касается она!»
Следуя за Татьяной по её жизненному пути, мы можем отметить, что она так и осталась на уровне неба, совершая свой путь от “томной луны” “на бледном небосклоне” до ослепительно яркой “луны в воздушной синеве” .
Такая Татьяна, Луна – богиня, воплощение идеала женщины, покровительницы домашнего очага, верности, добра, света составляет идеал поэта.

СОДЕРЖАНИЕ

Введение…………………………………………………………………… 2

Обзор литературы……………………………………………………… 3
Общее понятие о лунном пейзаже.…….………………………………4
Роль лунного пейзажа в литературе …………………………………. .6
Роль лунного пейзажа в музыке и живописи…....................................12
Заключение……………………………………………………………...15
Список использованной литературы…………………………………..16

ПРИЛОЖЕНИЕ 1 Образ луны в поэзии С.А.Есенина ……………… 17

ПРИЛОЖЕНИЕ 2 П. И. Чайковский «Времена года»……………….18

ПРИЛОЖЕНИЕ 3 Сопоставительный анализ поэзии Бунина И.А.,

музыки Чайковского П.И. и картин Левитана………………20

Введение

Изображение жизни не может быть полным без описаний природы. Поэтому так часто в литературе, музыке и живописи используется пейзаж. Пейзаж создает эмоциональный фон, на котором развертывается действие, подчеркивает психологическое состояние героев, он придает изображаемому предмету или явлению более глубокий смысл.

Предмет исследования данной работы - роль лунного пейзажа в произведениях русских писателей и поэтов, композиторов и художников второй половины 19 – начала 20 века.

Целью работы является определение понятия лунного пейзажа, его роли в искусстве.

Для наиболее полного раскрытия темы и соответствия поставленной цели при выполнении работы были поставлены следующие задачи :

Изучить имеющуюся научную литературу по данной теме;

Определить понятие лунного пейзажа;

Найти примеры использования лунного пейзажа в русской литературе, музыке и живописи;

Сопоставить полученные данные и сделать вывод.

На наш взгляд, лунный пейзаж часто выполняет символическую роль, несет особую смысловую нагрузку. Это объясняется тем, что в сознании людей луна всегда вызывала мистические ассоциации.

Актуальность нашей работы определяется тем, что роль лунного пейзажа в искусстве всегда динамична, поэтому и представляет для нас несомненный интерес.

Использованные в работе методы : наблюдение; исследование; описание.

Практическая значимость работы . Данная работа носит как теоретический, так и прикладной характер. Результаты этого исследования можно использовать на уроке литературы при изучении творчества поэтов и писателей, при анализе стихотворений, для написания сочинения, на уроках ИЗО, МХК.

Обзор литературы .

При написании данной работы мы использовали следующие статьи и монографии.

Эпштейн М.Н. в книге «Природа, мир, тайник вселенной…» обращает внимание на образ луны в литературе. Книга посвящена пейзажным образам в русской поэзии. Эпштейн прослеживает повторы образов у многих поэтов.

Переверзев В.Ф. «У истоков русского реализма» (в этой книге имеется глава, посвященная творчеству Н.В.Гоголя, в которой анализируется сборник рассказов «Вечера на хуторе близ Диканьки»).

Каплан И.Е. «Анализ произведений русской классики» (автор анализирует произведения А.П.Чехова, в частности рассматривает образ Рагина из рассказа «Палата №6»).

Катаев В.Б. «Сложность простоты: Рассказы и пьесы Чехова» (в работе имеется попытка анализа эпизода ночи на кладбище из рассказа Чехова «Ионыч»).

Шаталов С.Е. «Художественный мир И.С.Тургенева» (автор обращается к повести Тургенева «Призраки» и поясняет, почему Тургенев-реалист обращается к жанру фантастики).

Сохряков Ю.И. «Художественные открытия русских писателей» (автор отмечает связь человека и природы в произведениях Чехова и Толстого).

Энциклопедический словарь. Бунин, Чайковский, Левитан. Биографии. В книге раскрыто творчество писателя и поэта И. Бунина, дан анализ работ Левитана и Чайковского.

При анализе лунного образа в литературе, музыке и живописи нами было произведено сравнение его с образом луны в мифологии. Для этого были использованы «Мифологический словарь»//Под редакцией М.Н.Ботвинника, «Словарь античности»//Под редакцией Р.И.Кузищина. Кроме того, чтобы выделить функции лунного пейзажа в литературе, нами была изучена роль пейзажа вообще.

Общее понятие о лунном пейзаже

Лунный, или как его еще называют «лунарный», пейзаж является разновидностью пейзажа по источнику света. Его антиподом является солярный (солнечный) пейзаж. Такое противопоставление солнца и луны идет с незапамятных времен. Еще в мифологии эти образы связаны друг с другом. Солнце и луна в мифах разных народов связаны семейными узами. Так, в египетской мифологии богиня луны - Тефнут и ее сестра Шу - одно из воплощений солнечного начала, были близнецами.

Выбор автором того или иного источника света определяется психологическим складом личности писателя, художественным замыслом произведения, поэтому предпочтение автором солнечного или лунного пейзажа может дать важную информацию для понимания его творчества.

Принято считать, что солнечные пейзажи отражают оптимистический настрой автора, а лунные характерны для произведений с выраженным элегическим тоном. Так, в поэзии самым «лунным поэтом» по праву можно назвать С.А.Есенина. По словам М.Н.Эпштейна, у него «из светил на первом месте образ луны-месяца, который встречается примерно в каждом третьем произведении Есенина». Как всякое описание природы, лунный пейзаж в художественном произведении всегда чем-то мотивирован, играет какую-либо роль. Так, можно выделить роли:

1. Обозначение места и времени действия. Именно с помощью пейзажа читатель наглядно может представить себе, где и когда происходят события.

2. Сюжетная мотивировка. Природные процессы могут направить течение событий в ту или иную сторону.

3. Форма психологизма. Именно пейзаж создает психологический настрой восприятия текста, помогает раскрыть внутреннее состояние героев, подготавливает читателя к изменениям в их жизни.

Иногда пейзаж может быть «самостоятельным» - важным сам по себе, как самостоятельный персонаж произведения. Такой пейзаж может существовать отдельно от произведения в виде миниатюры.

Пейзаж в литературном произведении редко бывает пейзажем вообще: обычно он имеет национальное своеобразие, которое проявляется в использовании тех или иных пейзажных образов. Так, образ луны более характерен для восточной литературы и фольклора, а у северных народов больше преобладает образ солнца. Например, на востоке красивая девушка уподобляется луне, а на севере для обозначения женской красоты используется образ солнца. Если говорить о России, то нельзя дать однозначного ответа на вопрос, какой образ более характерен. Это объясняется сложной многослойностью русской культуры, история формирования которой подверглась влиянию Востока и Запада.

Лунный пейзаж более характерен для произведений фольклорных, мифологических, широко представлен в произведениях романтиков, символистов.

Роль лунного пейзажа в литературе

В эпических произведениях имеется больше всего возможностей для введения пейзажа, выполняющего самые различные роли. Естественно, что лунный пейзаж в любом прозаическом произведении поясняет место и время действия в произведении. Но помимо функции фона он выполняет и другие.

Так, лунный пейзаж может выполнять психологическую роль - пояснение состояния, настроения героя с помощью приема психологической параллели или противопоставления.

Например, мягкий лунный свет отвечает трепетному состоянию доктора Старцева в рассказе Чехова «Ионыч», подогревает в нем страсть; луна уходит за облака, когда тот теряет надежду и на душе его становится темно и мрачно:

«…Старцев ждал, и точно лунный свет подогревал в нем страсть, ждал страстно и рисовал в воображении поцелуи, объятия…»

«И точно опустился занавес, луна ушла под облака, и вдруг всё потемнело кругом…» .

В.Б.Катаев отмечает, что ночь на кладбище дала Старцеву возможность «первый и единственный раз в жизни увидеть «мир, не похожий ни на что другое» , прикоснуться к тайне. Волшебная ночь на старом кладбище - единственное в рассказе, что несет на себе печать привычности, повторяемости. Она одна осталась в жизни героя ошеломляющей и неповторимой». Интересно то, что это последний эпизод, где Старцев появляется на фоне природы. Потом герой душевно «умирает», становится закостенелым обывателем. Таким образом, луна, уходящая в облака, знаменует нравственную «гибель» Старцева. Мы видим, что в чеховском рассказе природа и человек находится в тесной взаимосвязи.

Описание лунной ночи в Отрадном в романе Л.Н.Толстого «Война и мир» тоже помогает понять нам внутренний мир персонажа . Наташа восхищается прекрасной лунной ночью, понимает, что каждый миг неповторим:

«… лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Ночь была свежая и неподвижно-светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо-освещенных с другой стороны. Под деревами была какая-то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое-где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая-то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко-белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе.

- Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, - сказала она почти со слезами в голосе.- Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало….»

Героиня романа тонко чувствует красоту, она полна любви к людям и всему миру вокруг. На это способен далеко не каждый. Ведь природа - «это не просто фон для душевных переживаний; это сфера, в которой с человека сбрасывается всё искусственное, наносное, фальшивое и обнажается его внутренняя сущность» .

На фоне прекрасной лунной ночи разворачиваются события в повести «Майская ночь, или Утопленница» Н.В.Гоголя . Описание природы создает поэтический настрой произведения, позволяет взглянуть на характеры героев под определенным углом зрения. Описание лунной ночи придает повести особый лиризм и обаяние. Так начинается одна из самых поэтических повестей Гоголя, входящая в сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки»:

«Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в неё. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Недвижно, вдохновенно стали леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Девственные чащи черемух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник - ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их. Весь ландшафт спит. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посреди неба…»

Фраза «Божественная ночь! Очаровательная ночь! » повторяется в небольшом отрывке дважды. Автор тем самым призывает читателя любоваться этой прекрасной картиной природы, которую он воссоздал. Гоголь передает ощущение того, что природа жива. Воздух «полон неги» ; черемухи и черешни «пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями» ; ночной ветер - «прекрасный ветреник» ; село, «как очарованное» , «дремлет» . В пейзаже неразрывно сливаются мир земной и небесный.

Еще одно описание ночной природы автор вводит, когда Левко, утомленный проделками парубков, оказывается около пруда, незаметно для себя засыпает и попадает в мир волшебной сказки. Пейзаж здесь тот же: величественный и мрачный кленовый лес, «неподвижный пруд», месяц, освещающий всё вокруг, «раскаты соловья», «блистательная ночь»: «Величественно и мрачно чернел кленовый лес, стоявший лицом к месяцу. Неподвижный пруд подул свежестью на усталого пешехода и заставил его отдохнуть на берегу. Все было тихо; в глубокой чаще леса слышались только раскаты соловья.

…Оглянулся: ночь казалась перед ним еще блистательнее. Какое-то странное, упоительное сияние примешалось к блеску месяца. Никогда еще не случалось видеть ему подобного. Серебряный туман пал на окрестность. Запах от цветущих яблонь и ночных цветов лился по всей земле…»

Так незаметно осуществляется переход из мира реального в мир сна, сказки . То есть опять серебряный свет месяца оказывается границей миров реального и вымышленного, земного и небесного.С поэтического пейзажа «задумавшегося вечера» начинается повесть. В нем реальность тесно переплетена с вымыслом, фантастикой, миром легенд. Завершается произведение на той же поэтической ноте:

«…И чрез несколько минут все уже уснуло на селе; один только месяц так же блистательно и чудно плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба. Так же торжественно дышало в вышине, и ночь, божественная ночь, величественно догорала. Так же прекрасна была земля в дивном серебряном блеске; но уже никто не упивался ими: все погрузилось в сон.»

Таким образом, ночной пейзаж обрамляет повесть, заключает ее действие в рамочную композицию, он же наполняет поэзией характеры Левко и Ганны.

В повести «Ночь перед Рождеством» Гоголь опять возвращает нас к чудной картине:

«Последний день перед Рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа…

…и месяц, пользуясь этим случаем, вылетел через трубу Солохиной хаты и плавно поднялся по небу. Все осветилось. Метели как не бывало. Снег загорелся широким серебряным полем и весь обсыпался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел. Толпы парубков и девушек показались с мешками. Песни зазвенели, и под редкою хатою не толпились колядующие…»

Чудно блещет месяц! Трудно рассказать, как хорошо потолкаться в такую ночь между кучею хохочущих и поющих девушек и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся ночь.

Образ луны в произведении может быть символичен , то есть может выражать различные переносные смыслы. Поскольку значений у символа множество, то и лунный пейзаж может иметь самые различные интерпретации. Например, луна часто бывает символом смерти . Так, луна как символ смерти, встречается у А.П.Чехова. Лунный свет заливает множество пейзажей Чехова, наполняя их печальным настроением, покоем, умиротворением и неподвижностью. За рассказом о смерти Беликова в книге «Человек в футляре» следует описание прекрасной сельской картины, залитой лунным светом, от которой веет свежестью и покоем:

«Была уже полночь. Направо видно было всё село, длинная улица тянулась далеко, верст на пять. Всё было погружено в тихий, глубокий сон; ни движения, ни звука, даже не верится, что в природе может быть так тихо. Когда в лунную ночь видишь широкую сельскую улицу с её избами, стогами, уснувшими ивами, то на душе становится тихо; в этом своём покое, укрывшись в ночных тенях от трудов, забот и горя, она кротка, печальна, прекрасна, и, кажется, что и звёзды смотрят на неё ласково и с умилением и что зла уже нет на земле и всё благополучно»

Луна освещает холодный труп доктора Рагина в повести А.П.Чехова «Палата №6».

«Там он лежал на столе с открытыми глазами, и луна ночью освещала его…»

Главный герой умирает, так автор наказывает его за безвольность, за нежелание бороться со злом. «Сурово, мужественно осудил Чехов доктора Рагина, его предельное равнодушие к людям оказывается гибельным не только для его пациентов, но и для самого Рагина». Образ луны появляется и до смерти Рагина: когда герой оказывается сам на месте своих больных. Она является зловещим предзнаменованием, отражает чувство страха в душе героя:

«Андрей Ефимыч отошел к окну и посмотрел в поле. Уже становилось темно, и на горизонте с правой стороны восходила холодная, багровая луна… «Вот она действительность!» - подумал Андрей Ефимыч, и ему стало страшно. Были страшны и луна, и тюрьма, и гвозди на заборе, и далекий пламень в костопальном заводе .»

«Затем всё стихло. Жидкий лунный свет шел сквозь решетки, и на полу лежала тень, похожая на сеть. Было страшно…»

Описание лунного пейзажа в этой повести очень лаконично, но Чехов тем и отличается, что, используя только броские, эффектные детали, создает впечатляющую картину природы. Такими выразительными деталями являются «холодная, багровая луна», «жидкий лунный свет» - они наполнены яркой экспрессивной окраской и рисуют перед нами действительно зловещую картину, которая точно изображает то, что происходит в душе главного героя. Рагин чувствует ужас, так как прозрел и понял, что вся действительность - тюрьма, он осознал свою вину перед людьми. Оказавшись в палате, в халате больного, он понял, что, «оказывается, нельзя презирать страдания; равнодушие - страшно!»

В лирических произведениях пейзаж представлен не скупее, чем в прозе. Особенно ярко эта функция отражена в поэзии символистов.

Так, для К.Бальмонта , как и для многих других символистов, луна является символом идеального мира, мира мечты, красоты, творчества. Поэт окутывает образ луны дымкой тайны, воспевает её печальную красоту: «Луна богата силою внушенья, // Вокруг нее всегда витает тайна.//…//Своим лучом, лучом бледно-зеленым,// Она ласкает, странно так волнуя // в царстве звезд все та же боль разлуки » (Бальмонт «Луна»). Особенно четко связь луны и идеального мира выделяется в его сонете «Лунный свет»:

«Когда луна сверкнет во мгле ночной // Своим серпом, блистательным и нежным,

Моя душа стремится в мир иной, // Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.»

Несколько по-иному раскрыт образ луны у «старшего символиста» Д.Мережковского . В стихотворении «Зимний вечер» луна выступает носителем вселенского зла: «О тусклая луна // С недобрыми очами», «Преступная луна,// Ты ужасом полна», «Луны проклятый лик // Исполнен злобной мощи». Кроме того, образ луны здесь можно также рассматривать как символ смерти, потому что под злобным взглядом ночной владычицы неба появляется образ тростника, «больного, сухого и тощего…»

Необходимо помнить, что в поэзии в пейзаже главное не сама изображенная природа, а то чувство, которое хотел передать поэт. Лунный пейзаж задает тему вневременного пространства. Луна, отражая бессознательное начало, не могла не использоваться романтиками.

Как уже говорилось выше, особое место образ луны занимает в поэзии С.А.Есенина . Причем, как отмечает М.Н.Эпштейн, «в ранних стихах, примерно до 1920г., преобладает «месяц», в поздних - луна». Это объясняется тем, что в раннем творчестве у поэта больше фольклорного начала, чем в зрелом. Интересно, что в образе месяца Есенин подчеркивает его форму, внешний облик, разнообразные оттенки. (Подробнее ПРИЛОЖЕНИЕ 1)

За темной прядью перелесиц,

В неколебимой синеве,

Ягненочек кудрявый - месяц

Гуляет в голубой траве. (1916)

Интересное прочтение образа луны можно наблюдать в творчестве В.Маяковского , яркого представителя футуризма. Он как представитель футуристической поэзии принижает этот образ. Это и неудивительно, ведь для футуристов природа - воплощение старого отжившего порядка. Так, Маяковский так изображает луну:

И тогда уже - скомкав фонарей одеяла - // ночь излюбилась, похабна и пьяна,

а за солнцами улиц где-то ковыляла // никому не нужная, дряблая луна.

Мы видим, что лирический герой противопоставлен природе, он выступает как бунтарь и относится к природе иронически. Поэт лишает луну ореола возвышенности, святости, обращаясь с ней предельно фамильярно, а подчас не останавливается и перед бранными выражениями в её адрес: «луна, как дура ».

Напечатать

или

Образ луны в творчестве. Функции лунного пейзажа в лирических произведениях. глава. Общее понятие о лунном пейзаже

Введение диссертации (часть автореферата) На тему "Поэтические образы луны и звезд в японской классической литературе VIII-X вв."

Заключение диссертации по теме "Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)", Тен, Алина

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Тен, Алина, 2009 год

Аннотация научной статьи по литературе, литературоведению и устному народному творчеству, автор научной работы - Штырлина Екатерина Геннадьевна

Похожие темы научных работ по литературе, литературоведению и устному народному творчеству, автор научной работы - Штырлина Екатерина Геннадьевна,

THE IMAGE OF THE MOON IN K. D. BALMONT’S POETRY

Текст научной работы на тему «Образ луны в поэтическом творчестве К. Д. Бальмонта»

Похожие записи: