Калмыцкая асср. Калмыцкая автономная советская социалистическая республика. Калмыкия в годы Великой Отечественной войны

Литература пятидесятых годов 19 века

Приходят 50-е годы. Существующая в эту пору крепостническая литература (С. Аксаков и др.) не пользуется сколько-нибудь значительной популярностью. В центре внимания в эту пору стоят все же те две группы русских реалистов. В 50-х гг. широко развертывается прежде всего либерально-дворянское движение, связанное с теми же именами Григоровича («Рыбаки», 1853; «Переселенцы», 1855), Гончарова («Обломов», 1859), Тургенева (повести 50-х гг.; романы «Рудин», 1856, «Дворянское гнездо», 1859; «Накануне», 1860) и с новым для нее именем Писемского («Тюфяк», 1850; «Брак по страсти» и «Богатый жених», 1851; «тысяча душ», 1858; «Боярщина», 1858; «Горькая судьбина», 1859), Авдеева («Тамарин», 1852; «Подводный камень», 1860). Родственность этих писателей между собой явствует уже из художественной фактуры их повестей и романов, написанных преимущественно на усадебные темы, с широкой любовной экспозицией образов дворянской интеллигенции, с широкими картинами поместного быта, обилием усадебных и деревенских пейзажей и т. д. Несколько особняком впрочем стоит здесь Писемский, у которого обычная для Тургенева и Гончарова лирико-элегическая манера уступает место подчеркнутому физиологизму, бытовой сатире и почти злорадному изображению трудностей, перед которыми стоит дворянский уклад. Однако все это - отличия в пределах одного общего направления, объединенного не только художественным, но и идейным родством. Все эти писатели неприязненно относятся к правящему страною аристократически-бюрократическому дворянству (сатирические образы Паншина и Курнатовского в романах Тургенева, губернской администрации - у Писемского). Но при этом ни один из этих писателей не питает иллюзий относительно новых людей из дворянской среды. Их или нет (критика «лишних людей» - Рудина, Берсенева, Обломова, см. «Лишние люди») или же в своей борьбе с бюрократическим режимом они оказываются бессильными (честный бюрократ Калинович в «Тысяче душ» Писемского). Все углубляющийся распад феодальных отношений заставляет этих писателей внимательно присмотреться к деревенской действительности, с одной стороны (таковы в особенности «Очерки из крестьянского быта» Писемского, 1856, и его драма «Горькая судьбина»), одновременно делая ставку на растущих и многообещающих представителей промышленно-капиталистического города. Такова красноречивая фигура дельца и предпринимателя Штольца, произносящего такую отходную своему другу крепостнику Обломову. Эти писатели держат курс на освобождение мужика от крепостной зависимости, на широкое внедрение в сельское хозяйство промышленно-капиталистических отношений при неизменном сохранении за помещиками основы их материального благополучия - земельной собственности.

Наряду с этой дворянской в своей основе, хотя и капитализирующейся группой в Р. л. 50-х гг. существовала и другая, буржуазно-мещанская линия. Она была представлена произведениями В. Даля («Картины из русского быта», 1856-1857), стихотворениями Никитина (поэма «Кулак», 1858), нравоописательной прозой Мельникова-Печерского и особенно социально-бытовой драматургией Островского. Роль последнего в этой литературной группе особенно значительна. Связанный в своем идейном развитии (через Т. Филиппова, А. Григорьева и др.) с буржуазным вариантом славянофильства - «почвенничеством», - Островский тем не менее в своем творчестве развертывал критику черт отсталости в дореволюционной в частности купеческой жизни. Замечательнейшие произведения Островского в эту пору представляют собою критику этой купеческой среды («Свои люди сочтемся», 1850; «Гроза», 1860), сочетающуюся с любовным сочувственным показом, часто идеализацией («Бедность не порок», 1854) лучших ее представителей и резкими выпадами против развратного и бездельничающего дворянства («Не в свои сани не садись», 1853, «Воспитанница», 1859). Широкий показ новой, до того почти не освещенной сферы действительности и реалистический подход к ней обеспечили его драматургии широчайшую популярность (об идейных тенденциях Островского, художественной манере и функции его творчества - см. подробнее в ст. о нем).

Отметим, что своей популярностью в читательской среде конца 50-х гг. эта либерально-дворянская и буржуазная литература во многом была обязана революционной критике. Добролюбов (см. его статьи об Островском «Темное царство и «Светлый луч в темном царстве», о Гончарове «Что такое обломовщина?», о Тургеневе «Когда же придет настоящий день?», 1859-1861) создал непревзойденные по силе образцы использования этой либеральной литературы для легальной пропаганды революционно-демократической идеологии. Отведя на задний план моменты, с которыми он не был согласен (славянофильские воззрения Островского, идеализация Гончаровым Штольца и др.), Добролюбов с исключительной энергией подчеркнул критику этими писателями «темного царства» и «обломовщины». По его разночинской трактовке образа Елены из «Накануне», по его замечательным своим сарказмом выпадам против «внутренних турок» широкий читатель учился еще острее ненавидеть крепостническую действительность. Но конечно идейная острота творчества Тургенева, Гончарова и Островского была гораздо меньшей, чем то истолкование, которое придал им в интересах революционной пропаганды Добролюбов.

Эта умеренность протеста либералов делается особенно очевидной при сопоставлении с ними таких революционных писателей 50-х гг., как Герцен, Огарев и Некрасов Творческий диапазон их в эту пору существенно расширился. Герцен от социально-психологической повести и романа 40-х гг. («Из сочинений доктора Крупова», «Кто виноват?») перешел к жанру революционного мемуара. «Письма из Avenue Marigny» (1847) были предшественниками «Былого и дум» (4 тт., Лондон, 1861), замечательных по широте отображенной в них русской и зап.-европейской действительности, по выпуклости бесконечной галереи изображенных в них образов, по волнующему лиризму и образному языку. «Былое и думы», которые сам Герцен определял как «заключение счета с личной жизнью» и ее «оглавление», навсегда остались замечательнейшим в русской практике памятником художественной публицистики. В своей политической деятельности в «Колоколе» (первый номер - в июле 1857) Герцен далеко не всегда был свободен от скатов в либерализм; однако, как указывал Ленин, «при всех колебаниях» его между демократизмом и либерализмом «демократ все же брал в нем верх» (Сочинения, Т. XV, стр. 467). Тот же путь от либерализма к революции проделал и Огарев. Начав свой творческий путь с полных романтической рефлексии усадебных элегий («Старый дом» и др.), Огарев через критику либерализма и лишних людей («Радаев» и др.) пришел к осознанному разрыву с крепостническим порядком («Тюрьма», «Сон»), и его творчество в 50-х гг. было замечательным образцом «вольной поэзии», действовавшей из-за рубежа (в России стихотворения его вышли трижды - в 1856, 1859 и 1863, но по цензурным причинам далеко не в полном виде, полное же научное собрание их продолжает отсутствовать до настоящего времени).

Шире всех других революционных писателей протекала в 50-х гг. деятельность Некрасова: именно к этой поре относятся его замечательные любовные элегии - образец разночинной лирики, над которым, по его собственным признаниям, плакал Чернышевский, его урбанистические сцены («На улице», «Прекрасная партия», «Убогая и нарядная», «В больнице», «О погоде»), такие бичующие крепостничество произведения, как «Из записок графа Гаранского» (1853), такие апологии революции, как «В. Г. Белинский» (1855), такие поэмы, как «Саша» (1855) с содержавшейся в ней критикой «лишних людей», и такие стихотворения о цели и смысле искусства, как «Муза», «Блажен незлобивый поэт» и особенно «Поэт и гражданин» с его красноречивым призывом к борьбе: «Иди в огонь за честь отчизны, за убежденье, за любовь... Иди и гибни безупречно. Умрешь не даром... Дело прочно, когда под ним струится кровь» (1856). Как и Герцен, Некрасов не был свободен в эту пору от либеральных реакций (они проявились напр. в смягченном отношении его к Агарину - «сеет он все-таки доброе семя» - в патриотической «Тишине» и др.), но эти колебания немногочисленны, и в Некрасове в еще большей степени, чем в Герцене, демократ взял верх над либералом (подробнее см. «ЛЭ», т. VII, стр. 682-685).

Такова эта революционная линия Р. л. 50-х гг., выдвинувшая борьбу за освобождение крестьянства, за ликвидацию крепостнического землевладения, за широкую народную революцию, которая смела бы в стране все остатки крепостничества. О представителе этой группы Герцене Ленин писал: «Он безбоязненно встал на сторону революционной демократии против либерализма. Он боролся за победу народа над царизмом» (Сочин., т. XV, стр. 468). Эти две столь противоположные друг другу по своим конечным целям линии Тургенева и Гончарова, с одной стороны, и Некрасова, с другой - все же близки между собой по общей борьбе против крепостнической культуры. Именно этим объясняется их парадоксальное на первый взгляд сожительство в 50-х гг. на страницах «Современника», где Чернышевский заведует отделом публицистики, Добролюбов ведет критику, а беллетристика находится в руках Тургенева и его группы. Это сожительство было временным - приближалась пора обостряющихся классовых боев в стране. Они положили ему конец и развели Тургенева и Некрасова по разные стороны литературных баррикад.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://feb-web.ru

Общественное движение в 30-50 годах 19 века

После расправы над декабристами вся общественная жизнь России была поставлена под строжайший надзор со стороны государства, который осуществлялся силами 3-го отделения, ее разветвленной агентурной сети и доносчиков. Это явилось причиной спада общественного движения.

Продолжить дело декабристов пытались немногочисленные кружки. В 1827 г. в Московском университете братьями Критскими был организован тайный кружок, целями которого были уничтожение царской семьи и конституционные преобразования в России.

В 1831 г. царской охранкой был раскрыт и разгромлен кружек Н.П. Сунгурова, участники которого готовили вооруженное восстание в Москве. В 1832 г. в Московском университете действовало «Литературное общество 11 нумера», участником которого был В.Г. Белинский. В 1834 г. раскрыт кружок А.И. Герцена.

В 30-40 гг. выделились три идейно-политических направления: реакционно-охранительное, либеральное, революционно-демократическое.

Принципы реакционно-охранительного направления выразил в своей теории министр просвещения С.С. Уваров. Самодержавие, крепостничество, православие объявлялись важнейшими устоями и гарантией от потрясений и смут в России. Проводниками этой теории были профессора Московского университета М.П. Погодин, С.П. Шевырев.

Либерально-оппозиционное движение было представлено общественными течениями западников и славянофилов.

Центральная идея в концепции славянофилов - убежденность в своеобразном пути развития России. Благодаря православию в стране сложилась гармония между различными слоями общества. Славянофилы призывали вернуться к допетровской патриархальности и истиной православной вере. Особой критике они подвергали реформы Петра 1.

Славянофилы оставили многочисленные труды по философии и истории (И.В. и П.В. Кириевские, И.С. и К.С. Аксаковы, Д.А. Валуев), в богословии (А.С. Хомяков), в социологии, экономике и политике (Ю.Ф. Самарин). Свои идеи они публиковали в журналах «Московитянин» и «Русская правда».

Западничество возникло в 30-40 гг. 19 в. в кругу представителей дворянства и разночинной интеллигенции. Основная идея - концепция общности исторического развития Европы и России. Либеральные западники выступали за конституционную монархию с гарантиями свободы слова, печати, гласного суда и демократии (Т.Н. Грановский, П.Н. Кудрявцев, Е.Ф. Корш, П.В. Анненков, В.П. Боткин). Реформаторскую деятельность Петра 1 они считали началом обновления старой России и предлагали продолжить ее проведением буржуазных реформ.

Огромную популярность в начале 40-х годов приобрел литературный кружок М.В. Петрашевского, который за четыре года существования посетили передовые представители общества (М.Е. Салтыков-Щедрин, Ф.М. Достоевский, А.Н. Плещеев, А.Н. Майков, П.А. Федотов, М.И. Глинка, П.П. Семенов, А.Г. Рубинштейн, Н.Г. Чернышевский, Л.Н. Толстой).

С зимы 1846 г. произошла радикализация кружка, наиболее умеренные его члены отошли, образовав левое революционное крыло во главе с Н.А. Спешневым. Его члены выступали за революционное преобразование общества, ликвидацию самодержавия, освобождение крестьян.

Отцом «теории русского социализма» был А.И. Герцен, соединивший славянофильство с социалистической доктриной. Основной ячейкой будущего общества он считал крестьянскую общину, с помощью которой можно прийти к социализму, минуя капитализм.

В 1852 г. Герцен выехал в Лондон, где открыл Вольную русскую типографию. Обойдя цензуру, он положил начало русской заграничной прессе.

Зачинателем революционно-демократического движения в России является В.Г. Белинский. Свои взгляды и идеи он опубликовал в «Отечественных записках» и в «Письме к Гоголю», где подверг резкой критике российский царизм и предложил путь демократических преобразований.

В 1841 году англичане берут Кантон, Амой и Нинбо. В 1842 англичане захватывают Шанхай и Чжэньцзян. Угроза Нанкину заставила Китай просить мира. Китай уступил Гонконг Англии, открыл для английской торговли Кантон, Амой и Фучжоу, вернул Нинбо и Шанхай Британии и выплатил контрибуцию в 20 млн. долларов

Примечания:

* Для сопоставления событий, происходивших в России и в Западной Европе, во всех хронологических таблицах, начиная с 1582 года (года введения Григорианского календаря в восьми странах Европы) и кончая 1918 годом (годом перехода Советской России с Юлианского на Григорианский календарь), в графе ДАТЫ указывается дата только по Григорианскому календарю , а дата по юлианскому календарю указывается в скобках вместе с описанием события. В хронологических таблицах, описывающих периоды до введения нового стиля папой римским Григорием XIII, (в графе ДАТЫ) даты указаны только по Юлианскому календарю . При этом перевод на Григорианский календарь не делается, потому что таковой не существовал.

Литература и источники:

Российская и мировая история в таблицах. Автор-составитель Ф.М. Лурье. СПб, 1995

Хронология российской истории. Энциклопедический справочник. Под руководством Франсиса Конта. М., "Международные отношения". 1994.

Хроника мировой культуры. М., "Белый город", 2001.

Художественная жизнь в эти годы необычайно активна. Местные передвижные, городские, республиканские, межреспубликанские выставки перемежаются со всесоюзными, обычно приуроченными к знаменательным датам. Например, в 1947 г. всесоюзная выставка проходила в залах Третьяковской галереи.

Следует помнить, однако, что в послевоенные годы продолжался процесс нарушения общественных норм жизни, демократических свобод. Культ Сталина расцвел пышным цветом. На нашей памяти – развернутое в конце 40-х годов наступление на так называемых космополитов и постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», выносящие несправедливый приговор такой замечательной поэтессе, как А.А. Ахматова, и такому тонкому сатирику, как М.М. Зощенко. Подобная общественная обстановка не могла благотворно влиять на атмосферу творческую, и пути искусства этой поры были так же нелегки, как сама жизнь. Наметившиеся еще в предвоенное десятилетие опасные для него тенденции: псевдогероики, театрального пафоса, настроения «шапкозакидательства» – продолжали развиваться. В итоге возникла «теория бесконфликтности», драматическая коллизия произведения строилась на «борьбе хорошего с лучшим» Этот процесс охватил все искусство, не только изобразительное, но и литературу, театр и кино. Создавалось огромное количество работ, удручающих своим мелкотемьем и штампованностью формы. В преодолении этих нелепостей, в борьбе с ложной романтикой старались работать лучшие художники, находя истинные пути и формы. Сама жизнь властно влекла их в водоворот событий, диктовала новые темы, ставила перед ними сложные вопросы, решала их творческие судьбы.

Тема войны, тема нравственного и физического испытания советских людей, из которого они вышли победителями, и в послевоенные годы остается одной из самых актуальных. Но теперь она часто дается «в бытовом ключе», как в написанном в реалистических традициях полотне Ю.М. Непринцева «Отдых после боя» («Василий Теркин», 1951), как в «Возвращении» (1945–1947) украинского живописца В.Н. Костецкого или в вызывавшей многочисленные споры своей живописной иллюзорностью, скрупулезной точностью натуры и определенной инсценированностью картине А.И. Лактионова «Письмо с фронта» (1947). Не стилистикой, а жанровыми особенностями близок Лактионову Б. Неменский в своей картине «О далеких и близких».

Ю.М. Непринцев живописными средствами добивался такой же жизненности образа, его «обыкновенности», какую сумел создать А.Т. Твардовский: «Переправа, переправа! Берег левый, берег правый, снег шершавый, кромка льда... Кому память, кому слава, кому темная вода,– ни приметы, ни следа».

Твардовский и вслед за ним Непринцев увековечили своими произведениями, каждый своими средствами, память о таких вот обыкновенных парнях, которые и победили в войне. В своей работе художник шел по пути «уточнения биографии» каждого из действующих лиц, и в особенности главного героя – балагура и острослова, души компании и бесстрашного солдата. Опираясь на традиции русской классической живописи, полотен Репина и Сурикова (как здесь не вспомнить «Запорожцев»!), художник создал неповторимые, индивидуальные образы, целую галерею характеров и вместе с тем один цельный образ – боевого братства. Как говорил сам художник: «В своей картине я хотел дать коллективный портрет... солдат великой армии-освободительницы. Подлинный герой моей картины –это русский народ».

Наоборот, в полотне Костецкого отсутствуют какие-либо подробности «повествования», все решено живописно-пластически ясно, энергично промоделированы центральные фигуры солдата и обнявшей его жены (зрительно видны лишь ее руки). Светотеневые контрасты сообщают изображаемым внутреннее движение. Драматизм сцены встречи усиливается фигурой мальчика, прижавшегося к шинели солдата, и старой женщины в дверях. Успех картины – в ее обыденности. За этим «возвращением» сотни и тысячи других «возвращений» и «невозвращений», четыре года страшной войны, пережитой миллионами людей, – эта тема была понятна всем и всеми выстрадана.

Мы уже говорили, что такие произведения, как «Теркин» или «Возвращение», широко используют традиции русского искусства, прежде всего передвижников, и вполне закономерно говорить о программности этого использования.

В послевоенные годы, естественно, создается не так уж много произведений чисто батального жанра, да и те часто грешат одноплановостью характеристик, иллюстративностью, отсутствием обобщенного образа, еще чаще – недостаточно высоким художественным уровнем.

Среди многих памятных нам «шумных», патетических многофигурных полотен, создаваемых часто «бригадным способом», выделяется некоторыми формальными достоинствами (композиция, колорит) картина Б. В. Иогансона (в соавторстве с молодыми художниками В.В. Соколовым, Д.К. Тегиным, Н.Н. Чебаковым, Н.П. Файдыш-Крандиевской) «Выступление В.И. Ленина на III съезде комсомола». Следует признать, однако, что и в выражении лиц изображенных, как и в самой ситуации, здесь все ложь и фальшь – вечные и неизбежные спутники творческой несвободы в тоталитарном обществе, в подцензурном мире.

Дореволюционная история русского пролетариата нашла воплощение в картинахЮ.Н. Тулина «Лена. 1912 год»,Б.С. Угарова «На рудниках (1912 год)» (обе – 1957).

Помимо историко-революционного развивается чисто исторический жанр. Примером может служить работа украинского мастера Р.С. Мелихова «Молодой Тарас Шевченко у художника К.П. Брюллова» (1947, ГТГ), написанная свободно, в звучном цельном колорите.

Мирный труд, о котором мечтали долгие военные годы воевавшие на фронтах и в тылу люди, стал основной темой бытового жанра. Это и понятно. Главной задачей советского народа после войны было восстановление разрушенного врагом. В эти годы были написаны самые жизнерадостные по цвету, наиболее полнозвучные живописные произведения: ставший классикой советского искусства «Хлеб» молодой тогда украинской художницы Т.Н. Яблонской (1949), красочный гимн труду; картина А.А. Мыльникова «На мирных полях», похожая скорее на монументальное полотно, чем на станковое произведение (1953); работы А. Пластова, посвященные крестьянскому труду с подчеркнутостью его извечности, непреходящести, одухотворенные чувством непоколебимой связи с землей, утверждающие полнокровность жизни и красоту человеческого труда («Сенокос», 1945, ПТ; «Ужин трактористов», 1951, Иркутский музей). Рядом с пластовской «живописной стихией» в эти годы продолжает существовать искусство, тяготеющее к повествовательности, идущей от традиций передвижничества, прежде всего от В. Маковского, а затем ахрровцев. Это картины Ф. Решетникова «Прибыл на каникулы» (1948), «Опять двойка» (1952), С. Григорьева «Вратарь» (1949), «Прием в комсомол» (1949), «Обсуждение двойки» (1950), полюбившиеся непритязательному зрителю достоверностью типажей и обстановки, похожестью ситуации, жизнеподобием (заменяющим истинную «правду искусства»).

В 40–50-е годы интересно работают художники из многих республик нашей страны, например С.А. Чуйков («Утро», 1947; «Дочь чабана», 1956), Я.Я. Осис («Латышские рыбаки», 1956), казахские живописцы С. Мамбеев, К. Тельжанов, М. Кенбаев, азербайджанцы М. Абдуллаев, А. Джафаров, эстонец В. Лойк, армянин О. Зардарян, грузин Ц. Джапаридзе и др.

Картина Т. Яблонской. Хлеб

В послевоенные годы пейзаж тоже претерпевает некоторые изменения. На смену образу земли, взорванной войной, все чаще приходит изображение природы умиротворенной, находящейся в гармонии с человеком. Все явственнее тяготение к монументализму в пейзажах М. Сарьяна. Недаром целый цикл пейзажей 50-х годов он назвал «Моя Родина». Эпическое начало появляется даже в глубоких лирических, левитановской традиции, картинах природы Н. Ромадина (серия «Времена года», 1953; «Северная серия», 1954, и пр.). Героической романтикой дышит природа Прибайкалья у Ю.С. Подлясского. Просторы Каспия с упоением писал Я. Ромас. Природа, преображенная трудом человека и увиденная современником, своеобразно показана в пейзажах Г.Н. Нисского (хотя следует признать, что художник использует довольно однообразный композиционный прием). В 50-е годы складывается его строгая, почти аскетическая манера. Спускаемые со стапелей корабли, линии высоковольтных передач, железнодорожные пути, летящие в высоком небе самолеты –все предстает в неожиданных ракурсах, в напряженном динамическом ритме, в резких цветовых контрастах, подчеркивающих волю человека, вторгшегося в мир природы и изменившего ее. Суровой Балтике и мужеству ее моряков посвящены многие пейзажи ведущего латвийского мариниста Э. Калныньша («Седьмая Балтийская регата», 1954).

Величавый покой, необъятность своей земли передает узбекский пейзажист Ц. Тансыкбаев в широко известной картине «Вечер на Иссык-Куле» (1951).

Проникнутые глубоким лирическим чувством разные состояния природы по-прежнему интересуют такого поэтического живописца, как А. Грицай (серия «Весна», 1955–1957).

С такой же любовью к родной земле, воспевая щедрость природы, работают художники и в жанре натюрморта – каждый в соответствии со своим видением и отпущенным ему даром колоризма (М. Абегян, М. Асламазян, В. Тетерин, Ю. Пименов, Л. Лангинен и многие другие).

Интересно развивается в послевоенном искусстве портрет.

В этом жанре продолжают работать М. Сарьян, И. Грабарь, П. Корин. В своей скупой выразительной манере, всегда остро подчеркивая индивидуальное в модели, Корин исполняет портреты близких ему людей художественной среды: С. Коненкова (1947), М. Сарьяна, Р. Симонова (оба–1956), Кукрыниксов (1957– 1959) –прекрасные «живописные монументы», по образному определению одного из исследователей. Создает изысканные по цвету, лирические по характеру портреты В.М. Орешников (портрет балерины А.Я. Шелест, 1949). Свои лучшие работы исполнил на склоне лет Фальк («Автопортрет в красной феске», 1956). Образы рабочих интересуют ленинградского художника Л. Кабачека. М. Сарьян одним из первых изобразил генерала армии Баграмяна в «непарадном виде», без обычных для того времени «котурнов» (1947).

В 40–50-е годы в связи с восстановлением разрушенных городов и новым строительством интенсивно развивается монументально-декоративное искусство. Монументальная живопись находит применение в украшении общественных зданий, усиливая торжественность и нарядность интерьеров. Но постепенно (особенно со второй половины 50-х годов) монументально-декоративная живопись проникает в небольшие помещения (кафе, клубы, детские сады и т. д.) и экстерьеры зданий. Ведущими мастерами в этой сфере изобразительного искусства были и старейшие художники –Дейнека, Фаворский, П. Корин, и молодые.

Дейнека и Корин исполняли мозаики для метрополитена. Корину принадлежат плафонные мозаики станции Московского метро «Комсомольская-кольцевая» (1951, арх. А.В. Щусев), посвященные образам великих русских полководцев – Александру Невскому, Минину, Пожарскому, Суворову, Кутузову; А.А. Мыльникову, А. Королеву и В. Снопову (1955) –мозаика «Изобилие» для вестибюля станции «Владимирская» Ленинградского метро. Это примеры лучших монументальных произведений послевоенного времени. Но в этот период создавалось и много росписей, грешащих излишней детализацией, противопоказанной монументальной живописи. Эти недостатки в монументально-декоративной живописи стали активно преодолеваться со второй половины 50-х годов. Появились новые имена, художники вводили в жизнь забытые техники сграффито и витраж. Монументально-декоративная живопись была представлена на Международной выставке в Брюсселе в 1958 г. (оформление советского павильона принадлежит А. Дейнеке).

В графике послевоенных лет почти равномерно развиваются как станковые формы, так и иллюстрация и политический плакат. Большую роль здесь играют художники, сами прошедшие войну, как, например, Б. И. Пророков (1911–1972). С публицистическим пафосом он исполняет серию сатирических листов «Вот она, Америка» и «Маяковский об Америке» (1947–1949) на стихи В. Маяковского. Они не похожи на иллюстрации, скорее это вполне самостоятельные произведения. В 1950–1951 гг. он создает новую серию на тему «За мир!». Но наиболее выразителен его поздний цикл «Это не должно повториться!» (1958–1959). Листы «У Бабьего яра», «Мать», «Хиросима», «Тревога» и другие –всего 10 рисунков темперой и тушью, чуть оживленные акварелью и цветными карандашами,–отличаются напряженной экспрессией, лаконизмом и обобщенностью в выражении одной главной идеи, что придает им монументальный характер. Все листы серии глубоко трагичны, некоторые – «У Бабьего яра» или «Хиросима» – вообще звучат как реквием, как напоминание живущим о том, что «не должно повториться». Эта трагичность подчеркивается контрастами белого поля бумаги и динамичных черных силуэтов. Пророкову не изменяет вкус, предельная страстность и напряженность никогда не переходит в крик, надрыв.

В жанре политической карикатуры продолжают активно работать Кукрыниксы, Л. Сойфертис, В. Горяев.

Плакат послевоенных лет посвящен в основном трудовой теме. После накала, напряженности героических лет войны, на общем фоне казенной лакировки действительности наступает заметный упадок его искусства.

50-е годы – это расцвет эстампа – печатной станковой графики в разных техниках: и ксилографии, и линогравюры, и литографии, и офорта. Естественно, что он разнообразен и по тематике: это трудовые будни, связанные с огромной важности процессом восстановления и развития народного хозяйства, портрет, пейзаж, натюрморт, бытовые, жанровые сцены и пр.

Станковой гравюре послевоенных лет свойственны, по сути, те же недостатки, что и живописи: она нередко грешила описательностью, натурализмом, прямолинейностью, с одной стороны, и идеализацией, академической «заглаженностью» – с другой. Иногда это диковинным образом уживалось вместе. Но рядом существовали, например, и замечательные портретные литографии Г. Верейского (портрет К. Рудакова, 1946). Особый тип репрезентативного романтического портрета создает в эти годы работающий в Грузии В. Шухаев. Это время прекрасных пейзажей старого Таллина и других городов Эстонии, которые создают И. Линнат и Э. Лепп, блестящих по художественному мастерству натюрмортов В. Конашевича, исполненных в акварели и гуаши. Интересно работают графики Украины, Средней Азии, Казахстана. Певцом новой Москвы, ее новостроек стал Ю. Пименов, исполнивший несколько серий черной и цветной акварелей. Его образ столицы всегда очень лиричен, овеян поэтичностью. В. Горяев, который тоже любит в эти годы изображать в жанровой станковой композиции жизнь Москвы, подмечает комические черты и ситуации. «Свою Москву» рисует Л. Сойфертис. Для каждого из них характерна и своя остроиндивидуальная манера.

В мирные годы кажется естественным бурное развитие книжной иллюстрации, которое также было неоднозначно: в первое время господствовала иллюстрация-картина с подробно разработанным сюжетом, затем художники занялись созданием целостного графического произведения, составляющего вместе с текстом «единый книжный организм».

Несомненными удачами этих лет являются разнообразные, несущие печать яркого индивидуального дарования иллюстрации А. Пластова к произведениям Н. Некрасова (1945–1946), С. Герасимова – к «Грозе» А.Н. Островского (1948–1951), «Делу Артамоновых» М. Горького (1953), О. Верейского – к «Тихому Дону» М. Шолохова (1952) и «Василию Теркину» А. Твардовского (1945– 1961), А. Лаптева и А. Каневского –к Н.В. Гоголю.

В технике перового рисунка и акварели создаются изысканные иллюстрации к драме «Маскарад» Лермонтова и повести «Левша» Лескова. Они выполнены Н. Кузьминым.

Кукрыниксы исполняют цикл иллюстраций к «Фоме Гордееву» (1948) М. Горького и к «Даме с собачкой» А.П. Чехова (1946). Очень лирические и проникновенные рисунки к Чехову стали классикой по своей адекватности настроению литературного произведения. Д. Шмаринов иллюстрирует «Войну и мир» (1955), Е. Кибрик – «Тараса Бульбу» (1944–1945), Д. Дубинский – Гайдара и Куприна.

Наконец, в эти годы В.А. Фаворский заканчивает свои последние – одни из лучших – ксилографии к «Слову о полку Игореве» (1950) и «Борису Годунову» (1954), эпически-величественные и классически-строгие, А. Гончаров – иллюстрации к Шекспиру и Гете. Классикой стали работы для детей В. Лебедева, Е. Чарушина, Ю. Васнецова, Т. Мавриной, Е. Рачева, В. Конашевича.

В скульптуре послевоенных лет основное место занимают мемориалы и бюсты героев войны. Здесь, к сожалению, открываются огромные возможности для искусства «приподнято-вдохновенного», отмеченного чертами ложной романтики и экзальтированной (неуемной) патетики. Н. Томский исполняет монумент генералу армии И.Д. Черняховскому в Вильнюсе (1950) на месте захоронения героя (перенесен в г. Воронеж в 1993 г.). Он изображает его спокойно стоящим на башне танка с биноклем в руке. Памятник в Калининграде в честь гвардейских дивизий, взявших штурмом Кенигсбергскую крепость, исполнен литовскими скульпторами во главе с Ю.И. Микенасом. Это первый монумент, который стал создаваться буквально по следам идущих боев. Памятник представляет собой пятигранный обелиск с рельефами, окруженный стеной с погребениями и бюстами героев. По бокам –две скульптурные группы. Группа «Победа», созданная Микенасом, изображает двух бойцов, одного – со знаменем в руке, другого –с автоматом, идущих в бой (арх. М. Мельчаков и С. Накушьян).

В. Цигаль, Л. Кербель исполняют два монумента советским воинам – один в Берлине, другой в Бресте (1945–1946).

Л. Кербель еще во время войны на Северном флоте работает над портретами моряков-героев. «Военная» тема завершается им в 1960 г. монументом маршалуФ.И. Толбухину в Москве (бронза, гранит, арх. Г. Захаров).

В станковой скульптуре тему подвига, совершенного советским народом в Великой Отечественной войне, раскрывает композиция молодого тогда скульптора Д. Фивейского «Сильнее смерти» (гипс, 1957), изображающая трех бойцов перед расстрелом. Каждый из них резко индивидуален, но у них одно общее – все сыновья родной земли. Эта общность подчеркнута, как бы предваряя будущий суровый стиль 60-х годов, цельностью пластики и четкостью фронтальной композиции.

Всегда чувствующий нерв времени Вучетич в 1957 г. откликается на ширящееся движение борьбы за мир скульптурной группой «Перекуем мечи на орала» (бронза), поставленной у здания ООН в Нью-Йорке.

Создаются монументы историческим деятелям и деятелям культуры. С.М. Орлов, А.П. Антропов и Н.Л. Штамм –авторы памятника Юрию Долгорукову в Москве перед зданием Моссовета (1953–1954); В. Мухина в 1952 г. завершает работу над памятником Горькому на его родине; А.П. Кибальников – над памятником Чернышевскому в Саратове (1953) и В. Маяковскому в Москве (1958). На площади Искусств в Ленинграде, у здания Русского музея, в 1957 г. был поставлен памятник А.С. Пушкину. Скульптор М.К. Аникушин долго работал над образом, замысел возник еще в студенческие годы. Было создано множество различных вариантов решения образа. Такая кропотливая работа может найти аналог разве только у Родена (Бальзак) и Бурделя (Бетховен). Аникушин исполнил «Пушкина» в лучших традициях классического монумента: в простых и лаконичных формах передан душевно-ясный и изящно-благородный облик великого поэта. Пьедестал (арх. В. Петров) выверен и соразмерен фигуре. Монумент находится в полной гармонии с прекраснейшим россиевским ансамблем площади. Традиционный «портретный» памятник имеет длительную традицию в искусстве прошлого, и Пушкин Аникушина –лучший тому пример.

Но следует признать также, что в конце 40-х – в 50-е годы в портретном решении создаваемых монументов появляется шаблон, однообразие приемов, иногда явный натурализм, черты описатель-ности. Ни дробная измельченная форма, ни внешняя импозантность не способствовали раскрытию образа того, кому этот памятник посвящали.

Бытовизма, внешней описательности, а иногда, наоборот, идеализации и салонности не избежал чисто портретный жанр станковой скульптуры, активно развивающейся в 50-е годы. Однако были и редкие удачи, о чем свидетельствует бюст латышского скульптора Т. Залькална, мастерски исполненный Томским (бронза, 1957), и его же портрет Ж. Гельтона (1954), отличающийся психологической глубиной и высоким профессионализмом. По-прежнему разнообразна в пластических решениях и психологических характеристиках С. Лебедева. Во всех жанрах, в том числе и в портретном («Б. Пастернак», 1961–1963, ГТГ; более ранние –портрет художницы Н.А. Удальцовой, бронза, 1952; архитектора Полторацкого, бронза, 1954; писателя К. Паустовского, бронза, 1956), работает вернувшийся из Америки на родину С. Коненков. Правда, ни одна его работа не имеет такой силы образности, как портрет Достоевского, исполненный еще в 1933 г. (гипс), но все же большой удачей Коненкова являются портреты Павлова (бронза, 1952) и М.П. Мусоргского (1953), наконец, «Автопортрет» (1954), в котором исследователи справедливо видят при всей конкретности облика черты эпичности.

Архитектура этих лет прежде всего решала проблему восстановления разрушенного за годы войны жилого фонда. Начинается массовое жилищное строительство. Огромное значение для дальнейшего развития архитектуры имело начавшееся в эти годы строительство из крупных бетонных блоков (но прямого отношения к искусству это уже не имеет).

Создаются проекты новых городов. Сталинград, Киев, Минск, Новгород, по сути, были построены заново, при этом были учтены недостатки их прежней, довоенной застройки. Начинается строительство высотных домов в Москве. Наиболее удачным можно считать здание Московского университета (арх. Л.В. Руднев, С.Е. Чернышев, П.В. Абросимов, А.Ф. Хряков). В высотных зданиях Москвы советские архитекторы в какой-то степени пытались продолжить традицию древнерусских зодчих, столь умело располагавших свои постройки в ландшафте. Высотные сооружения тех лет прочно вошли в облик современной Москвы. Вместе с тем они несоразмерны человеку и страдают излишним украшательством; огромные колонны, громоздкая лепнина делают их тяжеловесными, помпезными. Начало этому было положено «сталинским ампиром» еще 30-х годов. Кроме того, в их сомнительной красоте есть художественная неправда, отражающая ложь всей идеологизированной жизни тоталитарного государства, с легкостью разрушившего древнерусскую архитектуру. В ноябре 1955 г. ЦК КПСС и Совет Министров приняли постановление об устранении излишеств в архитектуре и строительстве, «противоречащих демократическому духу жизни и культуры нашего общества» (до «демократического духа», правда, было еще очень далеко). Так указом сверху с «излишествами» было покончено.

В первой половине XIX в. во всем мире обострилась идейная и об­щественно-политическая борьба. Россия не была исключением. Однако если в ряде стран эта борьба закончилась победой буржуазных револю­ций и национально-освободительных движений, то в России правящая верхушка сумела сохранить существовавший экономический и социаль­но-политический строй.

В царствование Александра I сложилась обстановка, которая способствовала появлению реформаторс­ких проектов и конституционных настроений у передовой и образованной части русского общества, побуждая их к составле­нию радикальных планов государственных преобразований. Это способствовало зарождению деятельности декабристов, что стало значительным событием в русской истории. Однако недостаточная подготовленность общества к преобразованиям, несогласованность действий, выжидательная тактика привели к поражению декабристов.

Новый период русской истории, наступивший после разгрома декабристов, связан с личностью Николая I. Николаевское правительство предприняло ряд мер по укреплению полиции, усилению цензуры. В обществе, терроризированном расправой над декабристами, выискивали малейшие проявления “крамолы”. Заведенные дела всячески раздувались, преподносились царю как “Страшный заговор”, участники которого получали непомерно тяжелые наказания. Но это не привело к спаду общественного движения. Оно оживилось. Центрами развития общественной мысли стали различные петербургские и московские салоны, кружки офицеров и чиновников, высшие учебные заведения, литературные журналы и т.д. В общественном движении второй четверти XIX века наметились три идейный направления: консервативное (приверженцы правительственной идеологии), либеральное и радикальное (приверженцы революционной идеологии).

1. Консервативная идеология.

Восстание декабристов было подавленно, но оно подчеркнуло неотвратимость перемен, заставило общественное движение последующих десятилетий искать свои решения насущных проблем российской жизни. Новый этап в общественном движении России начинается в 1830-х гг., когда в Москве возникают кружки А.И. Герцена и Н.В. Станкевича. Внешне они имели вид литературно-философских объединений, на деле же играли важную практическую роль в идейной жизни империи.

Николаевское правительство пыталось разработать соб­ственную идеологию, внедрить ее в школы, университеты, печать, воспитать преданное самодержавию молодое поколе­ние. Главным идеологом самодержавия стал Уваров. В про­шлом вольнодумец, друживший со многими декабристами, он выдвинул так называемую “теорию официальной народ­ности” (“самодержавие, православие и народность”). Смысл ее состоял в противопоставлении дворянско-интеллигентской революционности и пассивности народных масс, наблю­давшейся с конца XVIII в. Освободительные идеи представ­лялись как наносное явление, распространенное только сре­ди “испорченной” части образованного общества. Пассивность же крестьянства, его патриархальная набож­ность, стойкая вера в царя изображались в качестве “искон­ных” и “самобытных” черт народного характера. Другие на­роды, уверял Уваров, “не ведают покоя и слабеют от разно­мыслия”, а Россия “крепка единодушием беспримерным - здесь царь любит Отечество в лице народа и правит им, как отец, руководствуясь законами, а народ не умеет отделять Отечество от царя и видит в нем свое счастье, силу и славу”.

Социальная задача “официальной народности” заключалась в том, чтобы доказать “исконность” и “законность” крепостничества и монархического правления. Крепостное право объявлялось “нор­мальным” и “естественным” социальным состоянием, одним из важнейших устоев России, “древом, осеняющим церковь и престол”. Самодержавие и крепостничество назывались “священ­ными и неприкосновенными”. Патриархальная, “спокойная”, без социальных бурь, революционных потрясений Россия противопос­тавлялась “мятежному” Западу. В этом духе предписывалось писать литературные и исторические произведения, этими принципами должно было быть пронизано и все воспитание.

Главным “вдохновителем” и “дирижером” теории “официальной народности”, несомненно, был сам Николай I, а министр народного просвещения, реакционные профессора и журналисты выступали в роли усердных ее проводников. Основными “толкователями” теории “официальной народности” являлись профессора Москов­ского университета – филолог С.П. Шевыреви историк М.П. По­годин, журналисты Н.И. Греч и Ф.В. Булгарин. Так, Шевырев в своей статье “История русской словесности, преимущественно древней” (1841) высшим идеалом считал смирение и принижение личности. По его утверждению, “тремя коренными чувствами креп­ка наша Русь и верно ее будущее”: это “древнее чувство религиозности”; “чувство ее государственного единства” и “осоз­нание нашей народности” как “мощной преграды” всем “иску­шениям”, которые идут с Запада. Погодин доказывал “благоде­тельность” крепостничества, отсутствие в России сословной вражды и, следовательно, отсутствие условий для революционных потря­сений. По его представлению, история России хотя и не имела такого разнообразия крупных событий и блеска, как западная, но она была “богата мудрыми государями”, “славными подвигами”, “высокими добродетелями”. Погодин доказывал исконность в России самодержавия, начиная с Рюрика. По его мнению, Россия, приняв христианство от Византии, установила благодаря этому “истинное просвещение”. С Петра Великого Россия должна была многое заимствовать от Запада, но, к сожалению, заимствовала не только полезное, но и “заблуждения”. Теперь “пора возвратить ее к истинным началам народности”. С установлением этих начал “русская жизнь наконец устроится на истинной стезе преуспеяния, и Россия будет усваивать плоды цивилизации без ее заблуждений”.

Теоретики “официальной народности” доказывали, что в России господствует наилучший порядок вещей, согласный с требованиями религии и “политической мудрости”. Крепостное право хотя и нуждается в улучшении, но сохраняет много патриархального (т. е. положительного), и хороший помещик лучше охраняет интересы крестьян, чем они смогли бы сделать это сами, а положение русского крестьянина лучше положения западноевропейского рабочего.

Уваровская теория, которая в те времена покоилась, ка­залось, на очень прочных основаниях, имела все же один крупный изъян. У нее не было перспективы. Если существу­ющие в России порядки так хороши, если налицо полная гармония между правительством и народом, то не надо ни­чего изменять, или совершенствовать. Кризис этой теории наступил под влиянием военных неудач в годы Крымской войны, когда несостоятельность николаевской политической системы стала ясна даже ее приверженцам (например, М.П. Погодину, который выступил с критикой этой системы в своих “Историко-политических письмах”, адресованных Николаю I, a затем Александру II).

2. Либеральное направление

С конца 30-х гг. либеральное направление приняло форму идейных течений западничества и славянофильства. Они не имели своих печатных органов (до 1856 г.), и дискуссии про­ходили в литературных салонах.

Славянофилы - в основном мыслители и публицисты (А.С. Хомяков, И.В. и П.В. Киреевские. И.С. и К.С. Аксаковы, Н.Я. Данилевский) идеализировали допетровскую Русь, настаи­вали на ее самобытности, которую они усматривали в кресть­янской общине, чуждой социальной вражды, и в православии. Эти черты, по их мнению, должны были обеспечить мирный путь общественных преобразований в стране. Россия должна была вернуться к Земским соборам, но без крепостного права.

Западники - преимущественно историки и литераторы (И.С. Тургенев, Т.Н. Грановский,С.М. Соловьев, К.Д. Кавелин, Б.Н. Чичерин, М.Н. Катков) были сторонниками европейского пути развития и выступали за мирный переход к парламент­скому строю.

Однако в главном позиции славянофилов и западников совпадали: они выступали за проведение политических и со­циальных реформ сверху, против революций.

Исходной датой славянофильства как идейного направления в русской общественной мысли следует считать1839 год, когда два его основоположника, Алексей Хомяков и Иван Киреевский, вы­ступили со статьями: первый – “О старом и новом”, второй – “В ответ Хомякову”, в которых были сформулированы основные поло­жения славянофильской доктрины. Обе статьи не предназначались для печати, но широко распространялись в списках и оживленно обсуждались. Конечно, и до этих статей различными предс­тавителями русской общественной мысли высказывались славя­нофильские идеи, но они еще тогда не обрели стройной системы. Окончательно же славянофильство сформировалось в 1845 г. ко времени выпуска трех славянофильских книжек журнала “Москвитянин”. Журнал не был славянофильским, однако редак­тором его был М.П. Погодин, который охотно предоставлял славя­нофилам возможность печатать в нем свои статьи. В 1839 – 1845 гг. сложился и славянофильский кружок. Душой этого кружка был А.С. Хомяков – “Илья Муромец славянофильства”, как его тогда называли, умный, энергичный, блестящий полемист, необыкновен­но даровитый, обладавший феноменальной памятью и огромной эрудицией. Большую роль в кружке играли также братья И.В. и П.В. Ки­реевские. В кружок входили братья К.С. и И.С. Аксаковы, А.И Кошелев, Ю.Ф. Самарин. Позднее в него вошли отец братьев Аксаковых С.Т. Аксаков, известный русский писатель, Ф.В. Чижов и Д.А. Валуев. Славянофилы оставили богатое наследие в философии, литературе, истории, богословии, экономике. Иван и Петр Киреевские считались признанными авторитетами в области богословия, истории и литературы, Алексей Хомяков – в богос­ловии, Константин Аксаков и Дмитрий Валуев занимались русской историей, Юрий Самарин – социально-экономическими и политическими проблемами, Федор Чижов – историей литературы и искусства. Дважды (в 1848 и 1855 гг.) славянофилы пытались создать свои политические программы.