Роль брусилова в первой мировой. Герой Первой Мировой: генерал Алексей Брусилов. Ни красный, ни белый

Мы привыкли считать, что основателем Москвы является князь Юрий Долгорукий. Но есть и другие версии. Так, во времена царя Алексея Михайловича была записана легенда, согласно которой Долгорукий выступает вовсе не градостроителем, а захватчиком чужих земель.

«Обед силен…»

Официальной датой основания российской столицы является 4 апреля 1147 года, когда, согласно Ипатьевской летописи, состоялась встреча Юрия Долгорукого и его троюродного брата, северского князя Святослава Ольговича, в «Москове», в честь которой был дан «обед силен».

Однако археологические находки свидетельствуют о том, что Москва как укрепленный город существовала как минимум за сто лет до этого летописного упоминания. Так, еще при строительстве Кремля находили остатки деревянных укреплений XI века.

Встреча со зверем

Итак, вот легенда, записанная в XVII столетии. Если верить ей, то во времена Юрия Долгорукого на месте будущего града Москва находилось поселение, которым владел боярин Степан Кучка. В 1158 году (как видите, даже дата не совпадает с официальной датой основания Москвы!), князь Долгорукий направлялся из Киева во Владимир и по пути посреди болота увидел «огромного чудного зверя. Было у зверя три головы и шерсть пестрая многих цветов...»

Греческий мудрец, к которому князь по обычаю той эпохи обратился за толкованием видения, предрек, что в том месте, где явился зверь, «встанет град превелик треуголен, и распространится вокруг него царство великое. А пестрота шкуры звериной значит, что сойдутся сюда люди всех племен и народов».

Далее Долгорукий прибыл во владения Степана Кучки, но тот отказался впустить гостя и не оказал ему почета. Тогда разгневанный князь вместе со своей дружиной решил вступить в бой с боярином. Силы оказались неравными. Княжеская рать ворвалась в крепость через главные ворота, а разбитое наголову войско Кучки во главе с воеводой Букалом покинуло ее через малые ворота. Однако в лесу на них вновь напали княжеские дружинники. Кучка и его самые верные соратники были убиты, и князь присоединил Москву к своим землям.

Легенды о Кучковичах

Больше Юрий Долгорукий, правда, не зверствовал. По преданию, он даже женил своего сына Андрея Боголюбского на дочери Степана Кучки – Улите. Сыновей же Кучки - Якима и Петра – взял к себе на службу.

Поскольку на момент смерти отца Улита, Яким и Петр были еще детьми, они долго не подозревали о том, кто виноват в их сиротстве. Но как-то раз Улита повстречала в лесу воеводу Букала – ему единственному из боярской дружины удалось уцелеть. Тот рассказал ей, что случилось с ее отцом на самом деле. После того как Улита передала рассказ старика братьям, они решили отомстить Долгорукому, убив его сына и по совместительству мужа Улиты Андрея Боголюбского.

Замысел удался. Но верный слуга Андрея Давыд донес обо всем второму сыну Долгорукого – киевскому князю Даниилу. Тот явился с дружиной в Москву и потребовал выдать ему убийц брата. Всех троих Кучковичей не просто казнили: будто бы их тела не захоронили должным образом, а положили в берестяные короба и спустили на дно озера. Иногда по ночам короба с их останками всплывали на поверхность, «ибо таковых злодеев ни земля, ни вода принять не хотят». Что же до князя Даниила Юрьевича, то он сам стал править Москвой.

Вот какую кашу якобы заварил Юрий Долгорукий! Тем не менее, легенда косвенно подтверждается некоторыми историческими фактами. Прежде всего, Андрея Боголюбского, согласно летописным источникам, действительно убили, и среди убийц встречаются имена Якима и Петра Кучковичей. Также источники упоминают о том, что братья Кучковичи были казнены за предательство великим князем Всеволодом Большое Гнездо, а их останки положены в дубовые короба и пущены в Плавучее озеро под Владимиром.

Наконец, в летописях встречается информация о том, что древнее название Москвы было Кучково: «До Кучкова, рекше до Москвы». А в XIV-XV столетиях одно из московских урочищ, расположенное в самом центре столицы, в районе нынешних Сретенки, Чистых прудов и Лубянки, называли Кучковым полем!

Но имеются и «несостыковки». Например, те же летописные источники утверждают, что Юрий Долгорукий скончался в 1157 году. Как же он тогда мог захватить Москву в 1158 году?! Также, если верить летописям, Андрея Боголюбского Кучковичи убили вовсе не из мести за убийство своего отца, а за его намерение казнить за что-то Петра Кучковича.

Косвенной реабилитацией Долгорукого могут послужить и альтернативные предания о том, что град Москва был отобран у все того же Степана Кучки князем Даниилом, сыном Александра Невского, который затем был убит сыновьями боярина. В некоторых легендах отчество князя Даниила упоминается не как Александрович, а как Иванович.

Существует и еще один источник, где приведена сцена убийства князя, якобы по наущению неверной жены. Там говорится, что убийцы были захвачены в плен и казнены братом убитого, который затем «около красных сел по Москве-реке» основал город Москву... Никакие конкретные имена в тексте не упоминаются.

КУЧКА (КУЧКО), легендарный основатель Москвы; жил в XII в. Позднейший источник - «Повесть о начале Москвы» - называет его имя и отчество - Стефан Иванович, но насколько они достоверны, неизвестно.

Рассказ о боярине Кучке сохранился лишь в поздней «Повести о зачале царствующего великого града Москвы» (памятник XVII в.), где оброс совершенно легендарными, фантастическими подробностями. Однако сам Кучка (или, вероятно, более правильно - Кучко), - личность, несомненно, вполне историческая. Его имя сохранилось в топонимике Северо-Восточной Руси: волость «Кучка» упоминается в Суздальской земле, а урочище «Кучково поле» известно в средневековой Москве, в районе позднейших Сретенских ворот. В XII веке саму Москву называли Кучково (так, например, в берестяной грамоте, найденной в Новгороде и предположительно датируемой второй половиной XII века); в Ипатьевской летописи название будущей столицы России варьируется: «Кучково, рекше Москва». Летописи известны сыновья Кучки, Яким Кучкович с братом, а также некий Петр, именуемый «Кучковым зятем».

По рассказу «Повести о начале Москвы», князь Юрий Владимирович Долгорукий († 1157), направляясь из Киева во Владимир к своему сыну Андрею, будущему Боголюбскому, «прииде на место, иде же ныне царьствующий град Москва, обо полы Москвы реки села красныя, сими же селы владающу тогда болярину некоему богату сущу, имянем Кучку Стефану Иванову». «Зело возгордившись», Кучко «не почте великого князя подобающею честию, яко же довлеет великим княземь, но и поносив ему к тому жь». В ответ Юрий Долгорукий, «не стерпя хулы его той, повелеваеть того болярина ухватити и смерти предати». После боярина Кучки остались два сына, «млады суще и лепы зело». Летописец именует их Петром и Акимом, однако первое имя, скорее всего, - ошибка, ибо Петром, по летописи, звали не сына, а зятя боярина. Кроме того, у Кучки осталась дочь, «такова же благообразна и лепа суща, именем Улита». Обоих сыновей и дочь князь отослал во Владимир к сыну; дочь стала женой Андрея Боголюбского, а сыновья превратились в его «ближних» бояр. «Сам же князь великий Юрьи Владимирович взыде на гору и обозрев с нее очима своими семо и овамо по обе страны Москвы реки и за Неглинною, и возлюби села оныя и повелевает на месте том вскоре соделати мал древян град и прозва его званием реки тоя - Москва град по имени реки, текущия под ним… и заповеда сыну своему князю Андрею Боголюбскому град Москву людьми населити и распространити…»

Так в «Повести…» рассказывается о начале Москвы. Вся эта история обозначена здесь заведомо недостоверным 6666 годом от Сотворения мира, т. е. 1158-м от Рождества Христова (в действительности к этому времени Юрия уже не было в живых). Известно, однако, что в апреле 1147 г. Юрий встречался в Москве со своим союзником, новгород-северским князем Святославом Ольговичем, - очевидно, что к этому времени Москва стала уже его городом, а значит, расправа над Кучкой должна относиться к более раннему времени.

Сыновья Кучки упоминаются в древнерусских летописных источниках неоднократно. По сведениям новгородской статьи «А се князи русские», именно они, Кучковичи, «подъяли» князя Андрея Юрьевича в 1155 г. покинуть отца и уйти из Киевской земли во Владимир. Одного из двух братьев, Якима Кучковича, летописец называет «возлюбленным слугой» князя; тут же, правда, сообщается, что брат его был казнен по приказу князя. Казнь Кучковича стала одной из причин организации заговора на жизнь князя Андрея Юрьевича в 1174 г., увенчавшегося злодейским убийством князя, причем главными организаторами заговора оказались Яким Кучкович и Петр, «Кучков зять».

Рассказ об убийстве Андрея Боголюбского стал одним из сюжетов легендарной «Повести о начале Москвы», но здесь в числе убийц названа также Кучковна, жена князя. О вероятном участии княгини в этом злодеянии может свидетельствовать и одна из миниатюр Радзивиловской летописи (XV в.), на которой в сцене убийства изображена княгиня, держащая отрубленную руку князя.

Источники еще более позднего времени, восходящие к «Повети о начале Москвы», сообщают и другие подробности о боярине Кучке, уже полностью легендарные и ни в коей мере не претендующие на какую-либо достоверность. В одном из вариантов «Повести…» Кучка был отправлен Юрием Долгоруким из Киева к князю Андрею Боголюбскому, бывшему тогда больным. На обратном пути Кучка пришел на берега Москвы-реки, и эти места так понравились ему, что он выпросил их у Юрия. В «Истории Российской» В. Н. Татищева (XVIII в.) история вражды князя Юрия и Кучки осложнена авантюрным, любовным сюжетом. Юрий будто бы взял себе на ложе жену суздальского тысяцкого Кучки и так полюбил ее, что «все по ея хотению делал». Когда же около 1146/47 г. Юрий выступил в поход к Торжку, «Кучко, не могши поношения от людей терпеть… не пошел со Юрием и отъехал в свое село, взяв жену с собою, где ее посадя в заключение», намереваясь покинуть Юрия и уйти к его врагу киевскому князю Изяславу Мстиславичу. Узнав об этом, Юрий оставил войско, а «сам с великою яростию наскоро ехал с малыми людьми на реку Москву, где Кучко жил. И, пришед, не испытуя ни о чем, Кучка тотчас убил, а дочь его выдал за сына своего Андрея...» Еще в одном варианте рассказа о начале Москвы - «Сказании об убиении Даниила Суздальского и о начале Москвы» - история Кучки перенесена в XIII век: он сделан современником московского князя Даниила Александровича и его брата суздальского князя Андрея Александровича, а его казнь (в данной версии - Андреем Суздальским) датируется 17 марта 1289 (!) г.

Источники

Повести о начале Москвы / Подг. М. А. Салминой. М.; Л., 1964.

Аристократии. На это указывает его имя. По мнению исследователя оно с большей вероятностью происходит из финно-угорской лексики (ср. луговомар. кучкыж - «орёл» и луговомар. кучык - «короткий»), нежели славянской .

Сказания о Кучке и Кучковичах

На этот скудный исторический каркас народное воображение в XVII-XVIII веках нарастило массу беллетристических подробностей, связанных с основанием Москвы. Так, в поздних источниках появляются сообщения, что владимиро-суздальский князь Юрий Долгорукий будто бы проездом остановился в Кучковой местности, а Кучко приказал убить за какую-то грубость, завладел селами убитого боярина и заложил на берегу р. Москвы город, который на первых порах назывался Кучковым, а затем Москвой .

У Степана Кучки было двое сыновей: одного из них звали Яким (Аким, Иаким), имя второго неизвестно. В «Повести о начале Москвы» сыновьями Кучки названы Яким и Пётр: «сыны же его, видев млады суща и лепы зело, имянем Петр и Аким» В то же время, Суздальская летопись говорит о том, что Пётр был не сыном, а «зятем Кучковым» . По другой версии, один из братьев-Кучковичей был казнен князем Андреем Боголюбским, что настроило Якима Кучковича против брата.

Дочь Кучки, Улита Степановна (Стефановна) с 1148 года была замужем за Андреем Юреьвичем Боголюбским. Кучковичи служили Андрею Боголюбскому. Известно, что в , когда Юрий Долгорукий утвердился в Киеве , Андрей тайно от него уехал в Суздальскую землю; как замечено в одной из летописей, на это его «лестию подъяша Кучковичи».

Называется ряд причин, которые привели к заговору против князя Андрея Юрьевича Боголюбского. Одной из главных причин была борьба великого князя и боярства. Также отношение бояр к князю испортилось после военного похода 1173 года Андрея на Киев против Ростиславичей (Рюрика Киевского и Мстислава Храброго), в ходе которого дружины Андрея и его союзников потерпели поражение под Вышгородом . Кроме того, часто причиной называют жёсткий характер князя - поводом к заговору стала казнь одного из Кучковичей, после которой Яким Кучкович сказал заговорщикам: «Сегодня этого казнил, а завтра - нас, промыслим-ка об этом князе».

Помимо Якима заговор возглавляли Пётр Кучкович (Кучков зять), княжеский ключник Анбал Ясин , а также приближенный князя Ефрем Моизич. Всего было 20 заговорщиков. Считается также, что в заговоре принимала участие Улита Кучковна, жена князя Андрея, хотя есть версия, что к тому моменту Андрей был женат вторично, на другой неназванной в летописях жене. В ночь с 28 на 29 июня 1174 года заговорщики подошли к спальне князя Андрея, один из них попытался обмануть князя и представился княжеским слугой Прокопием (этот Прокопий также был убит), но князь по голосу понял, что это не его слуга. Тогда заговорщики, опасаясь, что князь поднимет тревогу, вломились в его покои, завязалась драка. Князь бросился за своим оружием - Мечом Святого Бориса , но он был предусмотрительно вынесен из княжеских покоев ключником Анбалом. Князь сражался с заговорщиками голыми руками, однако от ударов мечами и копьями вскоре ослаб и упал.

После этого заговорщики срочно удалились из княжеской спальни, пытаясь спасти своего товарища, который в суматохе был изранен копьем. Андрей в это время пришёл в себя и попытался скрыться и позвать на помощь. Заговорщики обнаружили Андрея по кровавому следу, после чего Пётр Кучкович нанес князю последний удар, отрубив ему руку . После убийства князя заговорщики разграбили дворец в Боголюбове.

После смерти Андрея Боголюбского началась междоусобная война . Заговорщики Кучковичи, оставшиеся в живых, согласно некоторым источникам, были казнены после утверждения во Владимире Всеволода Большое Гнездо , младшего брата Андрея: якобы Всеволод «Кучковичи поймал, и в коробы саждая в озере истопил» . По указанию Всеволода была казнена и Улита Степановна (или, возможно, вторая неназванная жена Андрея), принимавшая участие в заговоре.

Имя Кучки осталось не только в легендах, но и в названиях местностей. В XV в. в Суздальской земле упоминается волость Кучка, в Москве тогда же хорошо знали урочище Кучково поле, находившееся в районе позднейших Сретенских ворот. Но самое важное то, что ещё во второй половине XII в. Москва носила двойное название: «Москва рекше Кучково» («Москва, то есть Кучково») .

Образ боярина Кучки в кино

• Князь Юрий Долгорукий ( ; Россия) режиссёр Сергей Тарасов , в роли Кучки Борис Невзоров .

Напишите отзыв о статье "Кучко"

Примечания

Ссылки

• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.

Отрывок, характеризующий Кучко

Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.

Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.

Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?

Мы уже видели, что в первом периоде русского законодательства главным двигателем, починным фактором, была земщина славянских племен на Руси ; она в Новгороде решила на общем вече пригласить князей из Скандинавии, она же в Киеве и других городах по Днепру и его притокам изъявила согласие бесспорно принять князей, пришедших из Новгорода, по взаимным условиям, и усердно служила князьям при внешнем объединении Русской земли, разделенной между разными независимыми друг от друга славянскими племенами.

Во втором периоде главным фактором была христианская церковь как причина и могущественнейшая сила, сообщившая внутреннее объединение Русской земле ; которая, несмотря на внешнюю раздробленность, внесенную удельной системой, сообщила такую крепость и плотность Русской земле, что она могла выдержать даже страшный гнет монгольского ига и не только не пала под этим гнетом, но еще более укрепилась и даже воспользовалась могуществом монгольских ханов для уничтожения удельного разковластия и окончательного своего объединения; так что, свергнув монгольское иго, она, как земля православная, стала могущественной державой на востоке Европы и потянула к себе все соседние земли.

По местности, где сосредоточивалась государственная деятельность, первый период можно назвать новгородско-киевским, а второй период - киевско-владимирским; третий же период по местности, откуда развивалась сила, должно назвать московским, а по характеру деятельности - периодом развития великокняжеской, а потом царской власти на Руси. А посему, начиная третий период, мы должны прежде всего сказать о постепенном развитии значения Москвы как центра единой нераздельной Русской земли.

Первоначальная история Москвы для нас малоизвестна. Первое положительное упоминание о ней в наших летописях мы встречаем под 1147 годом, под которым летопись говорит, что владимиро-суздальский князь Юрий приглашал в Москву своего союзника, новгород-северского князя Святослава Ольговича, Вот слова летописи: «и прислав Гюрьги к Святославу рече: «приди ко мне брате в Мвскове. Святослав же еха к нему с детятем своим Олгом в мале дружине, пойма с собою Владимира Святославича; Олег же еха на перед к Гюргеви, и да ему пардус. И прие-ха по нем отец его Святослав, и тако любезно целовастася и быша весели. На утра же повеле Гюрги устроити обед силен, и сотвори честь велику. Таким образом, первое положительное известие о Москве было заявлено веселым пиром двух князей-союзников. В этом известия мы находим чисто исторического только то, что в 1147 году город Москве уже существовал и принадлежал Владимиро-Суздальскому княжеству. Затем, второе известие о Москве относится к 1175 году.

В этом году четверо князей, ехав из Чернигова во Владимир для занятия Владимирского княжения по смерти Андрея Боголюбекого, останавливались £ Москве и принимали там посольство от суздальцев и владимирцев. Третье известие относится к 1176 году, когда князь Михаил Юрьевич с братом своим Всеволодом останавливался в Москве на пути во Владимир, и туда же спешил князь Ярополк Ростиславич с дружиной, чтобы не пропустить Михаила во Владимир, Четвертое известие относится к 1177 году и повествует о том, что князь Глеб Рязанский, находясь в войне с Всеволодом Владимирским, пожег Москву и опустошил все села и волости московские. Это известие важно для нас в том отношении, что указывает на Москву как на город довольно значительный, уже имеющий свои волости и села, т. е. свой уезд. Далее под 1209 годом встречаем известие, что рязанские князья, находясь в войне с Всеволодом Владимирским, опять воевали около Москвы. А под 1213 годом летопись уже упоминает об особом московском князе Владимире Всеволодовиче, которого в этом году братья перевели из Москвы в Нереяславль-Русский, т.е. приднепровский. В 1237 г. Москва была одним из первых городов великого княжества Владимирского, взятых татарами; в летописи сказано: Тояже зимы взяша Москву шашарове, и воеводу убиша Филипка Нянка за правоверную христианскую веру, а московскаго князя Владимира Юрьевича руками яша, а люди убиша от старца до ссущаго младенца; а град и церкви евятыя огневи предаша, и монастыри все и села пожегоша, и многи именья взем-ше отъидоша ».

Это известие свидетельствует, что Москва в то время была уже столицей удела, где княжил сын великого князя Владимирского, и что она была довольно значительна и богата, имела несколько церквей и монастырей. Через сто лет после первого известия о Москве, именно под 1248 годом, мы читаем в летописи, что московский князь Михаил Ярос-лавич Хоробрит, сын великого князя Ярослава Всеволодовича, пал в битве с литовцами на берегах Протвы. Затем, через сорок восемь лет по смерти Михаила, именно под 1296 годом, встречаем известие о съезде русских князей во Владимире, на котором московский князь Даниил Александрович, младший сын Александра Невского, уже является великим князем Московским. Таким образом, на пространстве 148 лет от первого известия о Москве мы находим в летописях девять упоминаний о ней, и к концу этого времени Москва уже стала отдельным и самостоятельным княжеством наравне с Владимиром, Тверью, Ярославлем и Переяслав-лем. Ряд летописных упоминаний, с одной стороны, свидетельствует, что Москва была одним из младших городов здешнего края и, очевидно, явилась на свет незадолго до первого летописного известия о ней; а с другой стороны, в том же ряде упоминаний мы находим прямое свидетельство, что Москва в продолжение неполных полутораста лет выросла сперва В удельное, а потом и в самостоятельное великое княжество, настолько сильное, что сравнялось с другими старейшими великими княжествами северо-восточной Руси. Вот и вся история Москвы по летописям за первые полтораста лет - история, как всякий может заметить, самая слабая и отрывочная, проводящая еле заметную нить событий.

Но как все крупные исторические единицы, будут ли го личности или города, имеют кроме летописей и народные предания, часто фантастические в подробностях, тем не менее достоверные в основании и дающие свой характер и жизнь сухим летописным известиям; точно так же и за Москвой, как крупной и мировой исторической единицей, есть свои народные предания, пополняющие худость первоначальных летописных известий. Предания эти охватывают собой именно период времени от князя Юрия Владимировича Долгорукого, при котором мы встречаем я летописях первое упоминание о Москве, до первого великого князя Московского Даниила Александровича и даже его сына Ивана Даниловича.

По народному преданию, местность, занимаемая теперь Москвой, принадлежала богатому боярину Степану Ивановичу Кучке, который здесь был богатым и сильным потомственным землевладельцем, владевшим целой волостью с селами и деревнями и имевшим главную свою судьбу, как говорит предание, оба полы Москвы реки. Далее продолжает предание: тот Кучка возгордевся зело и непочтил великаго княза Юрия Владимировича Долгорукаго во время проезда его во Владимир и поносил его. Князь же великий, нестерпя хулы, повеле боярина того смерти пре-Дати; сыны же его, видев млады сущи и лепы зело, и дщерь едину благо-образну, отослал во Владимир к сыну своему Андрею. Сам же вошедши на гору и обозрев оба берега Москвы реки и за Неглинною, повелел сделать деревянный город и назвал его град Москва т. е. именем Москвы реки. Сочетал своего сына Андрея браком с дочерью убитаго Кучки и заповедал ему город Москву населить людьми и распространить». К этому преданию Татищев в своей истории присоединяет вариант, найденный им в одной раскольничьей летописи, по которому Степан Иванович Кучка был тысяцким у Юрия Долгорукого и, заметив любовную связь князя со своей женой, увез последнюю в свои имения на берегах Москвы-реки, и оттуда думал бежать к Юрьеву врагу, князю Изяславу Мстиславичу; но Юрий явился в московские имения Кучки, убил его и заложил город Москву, а дочь его выдал за своего сына Андрея.

Приводимые два рассказа преданий о начале Москвы явно противоречат хронологии: они относят начало Москвы и убийство Кучки к 1158 году, когда Юрия уже не было в живых, и прямо несогласны с летописью, в которой о Москве упоминается, как мы уже видели, под 1147 годом. Тем не менее за этими рассказами остаются следы исторической достоверности; так, один иа Кучковичей Яким и по летописям находился в числе приближенных Андрея Боголюбского и участвовал в заговоре на его жизнь, и далее, некоторые местности Москвы даже в XIV и XV столетиях носили название Кучковых , так, например, местность, где теперь стоит Сретенский монастырь, в XIV и XV столетиях называлась Кучковым полем. Таким образом, начало Москвы согласно с преданием тесно связано с именем боярина Кучки. Сами летописи не отрицают связи начала Москвы с Кучкой; так, в Волынской летописи, под 1176 годом Москва еще удерживает прежнее название Кучкова; летопись говорит: «и несли князя Михаила еле жива иа носилках до Кучкова, рекше до Москвы».

Кто же был этот полузабытый Кучка ? Предание называет его боярином, а Татищев даже тысяцким, в летописях один из Кучковичей, Яким, также состоит в числе бояр Андрея Боголюбского; поэтому с первого взгляда можно подумать, что Кучка принадлежал к числу княжеских дружинников, но предание, как мы уже видели, говорит, что «Кучка раз-гордевся зело и непочти князя, поносил его»; а другое предание даже рассказывает, что Кучка воевал с князем и был убит в одном сражении вместе со своими сыновьями. Из всего этого видно, что Кучка был не дружинник князя, а богатый земокий боярин, который, живя вдали от княжеского двора, не хотел знать князя и при встрече с князем не только не почтил его, но даже обругал.

И тем с большей уверенностью должно признать Кучку земским боярином, что князья до Юрия Долгорукого даже вовсе не жили в Суздальском краю, а потому не могло быть там и богатых дружинников и землевладельцев; напротив того, отсутствие князей давало в здешнем краю полную свободу старым новгородским колонистам. А что боярин Кучка, по всей вероятности, принадлежал к старинному роду сильных новгородских колонистов в Суздальском краю, подтверждается тем, что род Кучковичей существовал в Новгороде даже в XV и XVI столетиях. Развивать свою власть, распространять саои владения "к управлять всем краем в звании земских бояр, подобно тому как земские новгородские бояре-землевладельцы впоследствии почти бесконтрольно управляли от имени Новгорода Двинской землей и Заволо-чьем или прежде, до Владимира Святого, Волынскую и Галицкую земли держали за собой тамошние земские бояре-землевладельцы, вроде сказочных Дюка Степановича или Чурилы Пленковича. К числу таких земских бояр старожилов в Московской местностн принадлежал боярин Кучка.

Естественно, что суздальские бояре-землевладельцы, привыкшие к полной свободе й самовластию не только в своих вотчинах, но И в целом краю, должны были недружелюбно смотреть на князя Юрия Владимировича Долгорукого, решившегося утвердить свою власть в Суздальском краю не по имени только, как было прежде, а на самом деле. Юрий первым из князей Рюрикова ДОМА решился жить в доставшемся ему после отца здешнем уделе, начал строить здесь города и приглашать поселенцев из Приднепровья и других краев Русской земли, и тем до некоторой степени стеснять полное приволье здешних старожилов, особенно богатых и самовластных земских бояр из старинных новгородских колонистов, едва признававших власть прежних, постоянно отсутствовавших князей, а ежели и признававших, то главным образом из-за того, чтобы не подчиниться власти соседних кннзей Рязанских. На эти стеснения и новости, вводимые поселившимся здесь князем, земские бояре, старые хозяева края, отвечали или глухим неповиновением, или явным сопротивлением. Гнездом таких недовольных были имения богатейшего и сильнейшего землевладельца боярина, по другому преданию тысяцкого, Степана Ивановича Кучки . Княэь Юрий Владимирович, силой смирив недовольных и убив их предводителя Кучку, решился в самих имениях Кучки построить княжеский город, чтобы саму местность, где было успели утвердиться недовольные, навсегда утвердить за собой и своим потомством. Таким образом, по первому ряду преданий, сосредоточенных около имени Юрия Долгорукого, Москва является как опорный пункт для развития княжеской власти в самом гнезде противников этой власти.

Но постройкой Москвы и других городов в здешнем краю тайные и явные противники княжеской власти не были еще уничтожены окончательно, они были только ослаблены и в Москве потеряли центральную местность, где прежде удобно могли собираться и действовать общими силами; тем не менее глухая борьба старых порядков с княжескими нововведениями продолжалась и Москва мало-помалу принимала все большее значение, конечно уже в новом смысле. По смерти Юрия Долгорукого при его преемнике, хотя и не вскоре, нашлось нужным в интересах княжеской власти образовать в Москве особое удельное княжество, в котором, как мы уже видели, первым удельным князем был внук Долгорукого, Владимир Всеволодович. До образования удельного княжества в Москве защитники старых самовольных порядков были еще настолько сильны, что ни одна перемена князей в Суздальском краю не обходилась без их участия. Так своевольники, и в их числе один из Кучковячей, убили Андрея Юрьевича Долгорукого; потом те же своевольники под именем старых ростовских и суздальских бояр, мимо младших сыновей Юрия Долгорукого, пригласили его внуков, Ростиславичей, затем, когда младшие Юрьевичи, Михаил и Всеволод, явились по приглашению владимирцев во Владимир, то те же ростовцы и суздальцы навели на них Ростиславичей, и борьба продолжалась около двух лет, причем Москва была сожжена рязанским князем Глебом, помогавшим ростовцам и земским боярам против сыновей Юрия.

Продолжение борьбы старых земских бояр здешнего края с княжескими нововведениями и значение Москвы как удельного княжества породили второй ряд преданий о Москве, связанных с именем сыновей Невского, и особенно с именем Даниила Александровича, первого великого князя московского, где также не обошлось без боярина Степана Ивановича Кучки, который, подобно Владимиру Красному Солнышку, служил общим мифом для всех преданий, относящихся к Москве как представитель старых порядков, поддерживаемых земскими боярами здешнего края, против княжеских нововведений. Но здесь главными действующими лицами являются ужесыяовья Кучки, находящиеся на службе у князя и представляющие собой: миф потомков старых земских бояр, а миф княжеской власти перенесен с Юрия Долгорукого на его праправнука, Даниила Александровича Московского. Вот содержание этого нового рода преданий. Были по Москве-реке села красные хорошего боярина Кучки, Степана Ивановича; у боярина же того были два сына вельми красны. И сведал про них князь Данило Александрович Невский, и начал просить у Кучки боярина двух сыновей его к себе во двор с великим прением, и глагола ему аще: не дясн сынов своих мне во двор, и аз на тя войною приду и тебя мечом побью, а села твои красные огнем пожгу. И Кучка боярин, страха ради, отдал обоих своих сыновей князю Даниилу Суздальскому. И князю Даниилу полюбились оба Кучкова сына, и он одного сделал стольником, а другого чашником.

Полюбились те два юноши княгине Данииловой Улите Юрьевне; привязалась она к ним преступной похотью; и умыслили они с княгинею - как бы князя предать смерти. Избравши удобный случай во время охоты за зайцами, напали нд него в лесу и убили, а окровавленную его одежду как свидетельство совершившегося убийства привезли в Суздаль к княгине Улите Юрьевне, и стали житье нею в прежней преступной связи. Между тем после убитого Даниила остался малолетний сын Иван Данилович на руках лютого и ярого дружинника Давыда. Этот Давид, как верный слуга покойного князя, через два месяца после его убийства тайно ночью бежал с малолетним княжичем к родному дяде его, Андрею Александровичу, князю Владимирскому и принес туда весть об изменническом убиении Даниила Александровича. Князь Андрей Александрович владимирский, собрав 5,000 войска, пошел на Суздаль.

Услыхавши о походе его, Кучковичи бежали к своему отцу Степану Ивановичу Кучке, а суэдальцы сдали свой город Андрею и объявили, что они не только не были советниками на смерть брата его Даниила, но и дают ему свой полк в три тысячи мстить за смерть покойного. Андрей Александрович сперва приказал казнить княгиню Улиту, а потом вместе с суздальцами и со своим полком пошел на боярина Степана Ивановича Кучку. У Кучки вокруг его красных сел не было ограды ни каменной, ни деревянной, и князь Андрей со своею силою вскоре взял приступом все села и слободы, а самого Кучку с сыновьями приказал казнить. А наутро, осмотрев местность Кучковых сел и слобод, повелел ставить там город и назвал его Москвою; воздвиг там деревянную церковь Благовещения Пресвяты я Богородицы. Построивши город Москву, князь Андрей Александрович остался жить там, а во Владимир я Суздаль послал своего сына Юрия, племянника же Ивана Даниловича оставил при себе. Поживши несколько лет в Москве и устроив там много церквей, князь Андрей Александрович скончался и приказал Москву своему племяннику, Ивану Даниловичу.

Из настоящего рассказа мы усматриваем: во-первых, что по народному преданию первое требование суздальских князей от тамошних земских бояр-землевладельцев состояло в том, чтобы бояре отдавали в княжескую службу своих сыновей. Это требование совершенно одинаково с требованием киевских князей от волынских и галицких земских бояр, как видно из народной былины о том, что великий князь Владимир Святославич требовал от Волынского боярина Старого Плена, чтобы он отпустил на службу своего сына, Чурила Пленковяча. Таким образом, суздальские князья в здешнем краю повторяли то, что прежде делали киевские князья на Волыни и в Галиче, так что само предание здесь является как бы повторением приднепровской былины.

Во-вторых, предание свидетельствует, что земские бояре или их дети, поступив на службу в княжеский двор, затевают там крамолу, которая кончается тем, что и дети, и сами бояре, их отцы, лишаются не только имущества, но и самой жизни, а владения их переходят к князю, который строит там город, причем граждане соседних городов становятся на сторону князя и помогают ему, как в преследовании крамольных бояр, так и в построении города. Таким образом, настоящий ряд преданий о Москве захватывает тот период развития княжеской власти, когда отстаивание старых порядков земского боярства в глазах народа перестает быть законным, а потому преданием облекается в форму безнравственной крамолы, к которой никак не может присоединиться чистота народной нравственности. В приднепровских народных былинах мы этой черты не встречаем; значит, там борьба земского боярства не заходила так далеко - там не было сильных новгородских колонистов, продолжавших бороться даже тогда, когда борьба теряла свою законность.

В-третьих, из настоящего ряда преданий оказывается, что место прежней власти земских бояр в здешнем краю заступает прямо княжеская власть. Она является непосредственно как бы наследницей боярской власти; князь среди боярских сел строит город и сам садится в нем жить, заводит новые порядки, в чем народ сочувствует князю и помогает ему. Значит, старые здешние порядки, которыми так дорожили земские боя-Ре, были не в пользу народа, который видел для себя больше льгот и Удобств от порядков, вводимых князем. Ничего подобного мы не встречаем ни в былинах, ни в летописях приднепровских и заднепровских: там князья дорожат старыми земскими городами, воюют и режутся из-за них, о новых же городах своей постройки почти не забсгятся, отдают их другим, меняются ими и вверяют своим посадникам, ключникам и тиунам, смотрят на них как на чистую частную собственность и не придают им никакого государственного значения. Таким образом, настоящая черта преданий о начале Москвы указывает на начало нового строя общественной жизни всей Русской земли, представительницей которого в глазах русского народа была Москва, занявшая место красных боярских сел и слобод и уже тем самым представляющая собой отрицание старых порядков и олицетворение порядков новых. Здесь народное воображение в мифе о начале Москвы хотело олицетворить начало нового строя общественной жизни на Руси, полное развитие которого действительна впоследствии завершилось в Москве, как мы и увидим Б свое время при исследовании истории Московского государства, охватившего всю Русскую землю.

В-четвертых, наконец, в одном варианте предания о начале Москвы в заключение сказано, что Иван Данилович Московский по смерти своего двоюродного брата Юрия Андреевича взял к себе на воспитание его малолетнего сына Дмитрия и, таким образом, сделался государей Московским, Владимирским м Суздальским, а затем к нему вскоре приехал митрополит Петр из Киева и поселился в Москве. Здесь предание заканчивает свой миф о начале Москвы той степенью развития Московского государства, когда Москва и ее князь сосредоточили в себе главные силы всей северовосточной Руси, когда уже довольно ясно обозначилось, что Москве принадлежит значение столицы и сердца всей Русской земли до крайних ее пределов и что московский князь должен быть государей воея Руси. Это заключение лучше всего характеризует мифический смысл предания о начале Москвы, где наперекор всем хронологическим данным почти двухсотлетняя история Москвы втиснута в рамки почти одной жизни князя Андрея Александровича, где исторические имена князей так дико перемешаны, что в них едва замечается исторический характер, ид» принадлежащий, где столько вымышленных чисто мифических подробностей и нет ни одной подробности исторической и где тем не менее смысл целого сказания вполне верен истории и необходим для выяснения отрывочных летописных известий.

Таким образом, все дошедшие до нас предания о начале Москвы рассказывают не собственную историю Москвы при ее начале, а напротив, олицетворяют те представления о новом строе общественной жизни, которые в народном воззрении были тесно связаны с представлением о Москве, в истории которой действительно новый строй общественной жизни выразился во всей своей полноте.

Народное воображение не ошиблось, олицетворив новый строй общественной жизни на Руси в мифе о начале Москвы; миф этот действительно дает жизнь и смысл отрывочным и безжизненным летописным известиям о первых полутораста годах истории Москвы. Приняв во внимание этот миф, историк не только осветит для себя давно забытые в летописях первые годы Москвы, но и для последующей ее истории, уже более известной по летописям, откроет многое и важное, что осталось бы незамеченным без этого мифа. Чтобы сильнее запечатлеть значение предания о Москве как о мифе, олицетворяющем новый строй общественной жизни на Руси, мы соберем в одно целое все черты этого предания и потом перейдем к самой истории Москвы как представительницы этого нового строя.

Мы уже видели, что предания о начале Москвы резко разделяются на два разряда, из коих в первом, старейшем, основание Москвы приписывается Юрию Владимировичу Долгорукому, а во втором, позднейшем, - князю Андрею Александровичу Владимирскому. В первом разряде преданий представляется борьба княжеской власти с самовольным и гордым земским боярством в Суздальском краю, этой старинной и богатой новгородской колонии, которая хотя и признавала власть русских князей еще со времен Рюрика, но где князья не жили постоянно и до вольствовались только сбором дани, которая, должно быть, доставлялась исправно богатыми новгородскими колонистами.

Князь Юрий Долгорукий , поселившись в Суздальской земле со своей приднепровской дружиной, принялся строить там города и заводить новые порядки, и конечно, в ущерб самовластию земских бояр, за отсутствием князей в прежнее время хозяйничавших в здешнем крае бесконтрольно. Очевидно, что порядки, вводимые Юрием, были в пользу меньших людей против больших или бояр, ибо иначе успех Юрия был бы немыслим к меньшие люди выступили бы на защиту больших людей, а князь вынужден был бы отказаться от своих нововведений. Но наоборот, когда меньшие люди стали на сторону князя, находя в его порядках, защиту от притеснений, то большим людям или земским боярам осталось одно - засесть в своих деревнях, где они были сильнее, и вступить в явную борьбу с князем. Но борьба как последнее средство для бояр, оставленных меньшими людьми, как и должно было ожидать, кончалась не в их пользу: упорнейшие из них были казнены, а в их поземельных владениях, как гнездах сопротивления, князь начал строить города и населять их людьми, независимыми от земских бояр, как туземцами, так и пришельцами, - сыновей же казненных бояр зачислял в княжескую службу при своем дворе. Вот смысл первого разряда преданий о Москве. Должно еще прибавить, что, по свидетельству предания, князь Юрий Долгорукий не хотел совершенного истребления боярских родов, а требовал только, чтобы они повиновались его власти, ибо он отдал дочь убитого боярина Кучки в замужество за своего сына Андрея Боголюбского и тем показал, что он не прочь сблизиться с земскими боярами и даже породниться с ними.

Второй ряд преданий, хотя также говорит о начале Москвы, но в сущности здесь речь идет о новом периоде борьбы земских бояр с княжеской властью, когда бояре уже вступили в княжескую службу и потеряли ту самостоятельность, которой пользовались в долгий период отсутствия князей в Суздальском краю, когда они вынуждены были не номинально только, но и на деле признать власть князя, когда борьба даже и видимо перестала быть законной и обратилась в преступную крамолу, которая рано или поздно должна былв кончиться окончательным падением земских бояр и обращением их в служилых людей. Здесь и редин не указывает, что торжество княжеской власти последовало при великом князе Иване Даниловиче, который сделался великим князем Московским, Владимирским и Суздальским. Действительно, время Ивана Даниловича было временем торжества княжеской власти над земским боярством; но борьба боярства продолжалась и после, как мы увидим в истории Москвы. Впрочем, предание продолжение этой борьбы уже не охватыьает, ибо борьба, как мы увидим впоследствии, приняла такие тонкие и неуловимые формы, что предание уже не совладало с олицетворением их.

(1853-1926) русский военачальник

Генерал Брусилов Алексей Алексеевич происходил из семьи потомственных военных. Его прадед, дед и отец были генералами русской армии. Поэтому отец и записал своего четырехлетнего сына Алексея в Пажеский корпус.

Но не прошло и двух лет, как жизнь Алексея и его двух младших братьев резко изменилась. Скоропостижно скончался отец, а через четыре месяца от скоротечной чахотки умерла мать.

Детей взяла на воспитание сестра матери. Она была замужем за известным военным инженером К. Гагенмейстером. У них не было своих детей, и они сразу же усыновили трех мальчиков. Дядя и тетя стали самыми близкими людьми для Алексея и его братьев. Он на всю свою жизнь сохранил к ним привязанность.

К моменту усыновления Гагенмейстер служил в Кутаиси. В его доме дети получили прекрасное домашнее образование, и когда десять лет спустя, летом 1867 года, Алексей сдавал экзамены в Пажеском корпусе, то, в отличие от своих сверстников, был зачислен не в первый, а сразу в третий класс.

Однако он учился неровно. Первые четыре года считался лучшим учеником, но нервная перегрузка дала о себе знать. Ему пришлось прервать учение на целый год и поехать лечиться сначала в Минеральные Воды, а затем в Кутаиси.

Летом 1872 года Брусилов Алексей Алексеевич закончил Пажеский корпус и был произведен в прапорщики. Но поскольку он не располагал состоянием, позволяющим служить в гвардейских частях, его направили в Тверской драгунский полк, расквартированный неподалеку от Тифлиса.

В полку Алексей Брусилов сразу же зарекомендовал себя как аккуратный и исполнительный офицер. Уже через полгода его назначили адъютантом полка и произвели в поручики. Брусилов прослужил в полку около трех лет. Когда началась русско-турецкая война 1877 - 1878 годов, полк сразу же был направлен в зону военных действий.

Алексея Брусилова включили в состав Первой кавалерийской дивизии и направили на штурм турецкой крепости Каре. Но обстановка менялась так быстро, что когда он добрался до Карса, крепость уже была осаждена русской армией.

Полк снова перебросили, на этот раз на штурм крепости Ардаган. Там Брусилов впервые попал в настоящее сражение. За мужество, отвагу, а также умелое руководство подразделением при взятии крепости он был награжден орденом Станислава третьей степени. Свое военное умение Алексей проявит и в дальнейшем.

После окончания войны, полк Алексея Брусилова перевели на зимние квартиры, а молодого офицера направили на лечение в Минеральные Воды. Вернувшись в полк, он узнал о том, что досрочно произведен в штабс-капитаны и награжден орденом Анны с мечами и орденом Станислава второй степени. А еще через год, как одного из наиболее отличившихся во время войны офицеров, его направили в Петербург для обучения в Офицерской кавалерийской школе.

В столице Алексей Алексеевич Брусилов поселился не на квартире, как многие офицеры, а в казарме. Это позволило ему установить доверительные отношения с солдатами и младшими офицерами.

Но он находил время и для личной жизни. На втором году обучения Алексей обручился с племянницей своего дяди Анной фон Гагенмейстер. После окончания школы и производства в чин ротмистра, Брусилов женился. Учебу он закончил первым в своем выпуске и за отличные успехи был награжден орденом Анны второй степени вне очереди.

Алексей Брусилов предполагал, что ему придется вернуться в свой полк, но его оставили в школе на должности преподавателя.

Вместе с женой он поселился в Петербурге на Шпалерной улице. Правда, семейное счастье было омрачено смертью первенца. Но в 1887 году у Брусиловых родился другой сын, названный в честь деда Алексеем.

Работая в школе, Алексей Брусилов начал реформировать систему военного образования. Его непосредственный начальник генерал В. Сухомлинов предоставил молодому ротмистру полную свободу действий. Пользуясь его поддержкой, Брусилов всего за год превратил школу в одно из лучших учебных заведений России.

Через год после начала работы его произвели в подполковники и назначили руководителем созданного при школе факультета эскадронных и сотенных командиров.

Успехи Алексей Брусилова были замечены более высоким начальством. Еще через год после проверки школы великим князем Николаем Николаевичем талантливого офицера и педагога досрочно произвели в полковники и перевели в лейб-гвардию. Так он отметил свое сорокалетие.

К этому времени Брусилов уже был автором нескольких десятков научных работ. Он впервые описал научные основы подготовки воина-кавалериста и специальную систему тренировки лошадей. Чтобы ознакомиться с опытом, накопленным в армиях других стран, Брусилов совершил поездку по учебным заведениям Франции и Германии.

Однако он работал в то время, когда любые реформы воспринимались руководством в штыки. Поэтому вышестоящее командование не приняло его разработок. Однако авторитет Алексея Алексеевича Брусилова был настолько высок, что ему не мешали осуществлять его методику на собственных занятиях. В 1898 году Брусилова назначают помощником начальника, а вскоре и начальником Офицерской кавалерийской школы.

Теперь он мог осуществить на практике большинство своих разработок. Соответственно возросла и популярность школы. В нее мечтали попасть все офицеры-кавалеристы. В армии петербургскую школу называли Лошадиной Академией.

Тогда начальство поспешило при первой же возможности перевести Алексея Брусилова на практическую работу. Весной 1906 года он был произведен в генерал-майоры и назначен начальником Второй гвардейской кавалерийской дивизии, расквартированной в Царском Селе.

Хотя служба в гвардии считалась привилегированной, Брусилов считал годы, проведенные в дивизии, напрасно потраченным временем. Большинство служивших под его началом командиров были отпрысками лучших аристократических семей и мало интересовались службой. Поэтому он мог лишь четко и грамотно выполнять свои обязанности.

К тому времени тяжело заболела его жена, у нее нашли рак, и в последний год жизни она не вставала с постели. Весной 1908 года Анна умерла, и Брусилов остался один. Сын покинул родной дом, поскольку был зачислен корнетом в конно-гренадерский полк.

Жизнь в Петербурге стала для Брусилова невыносимой, и он обратился к начальству с просьбой о переводе. Вскоре его отчислили из гвардии и назначили командиром 14-го армейского корпуса, расквартированного в Польше под городом Люблином.

Правда, перед самым отъездом Алексея Алексеевича Брусилова пригласили к великому князю Николаю Николаевичу, который объявил ему о производстве в чин генерал-лейтенанта. Но несмотря на расположение царствующей особы, Брусилова все-таки направили в глубинку, на окраину Российской империи.

В Люблине он с головой погрузился в службу, стараясь заглушить работой свое горе и одиночество.

По складу характера он был семейным человеком и вот оказался совершенно один. Его досуг скрашивала лишь переписка с Н. Желиховской, племянницей известной теософки Е. Блаватской. Отношения между ними перешли из дружеских в любовные, и Надежда стала женой Брусилова. В этом браке у него родилось еще двое детей.

Первая мировая война застала его в должности помощника командующего Варшавским военным округом. Незадолго до начала военных действий он стал полным генералом от кавалерии.

Сразу после объявления мобилизации, Алексея Брусилова назначили командующим Восьмой армией. Он сразу же зарекомендовал себя умелым и в то же время жестким военачальником. Хотя в то время преимущество было на стороне противника, Брусилов настолько точно руководил войсками, что с его именем стали связываться чуть ли не все победы русских на фронте.

10 апреля 1915 года Николай II наградил генерала одним из высших российских орденов - орденом Белого орла, одновременно произведя в генерал-адъютанты.

Алексей Алексеевич Брусилов считал, что русские войска должны вести наступательные действия. И там, где ему удавалось реализовать свой замысел, преимущество обязательно переходило к русской армии.

17 марта 1916 года Брусилова назначили главнокомандующим Юго-Западным фронтом. Он сразу же начал подготовку к наступлению. Талантливый полководец хотел прорвать оборону противника одновременно на всем протяжении фронта и лично разрабатывал планы будущего наступления.

22 мая 1916 года была осуществлена знаменитая операция, вошедшая в историю военного искусства под названием Брусиловского прорыва. В течение двух суток русская артиллерия взламывала оборону неприятеля. Затем были подняты в наступление войска. За месяц удалось захватить большую часть Западной Украины. Во время операции в плену оказались почти 400 тысяч немецких и австрийских солдат. Позже историки установили, что противник потерял более полутора миллионов солдат и офицеров. Потери русских войск оказались втрое меньше.

Однако победы Алексея Брусилова не смогли изменить ситуацию на фронте, так как немецкие войска все еще располагали мощной техникой и имели в своем распоряжении свежие резервы. Русская армия всем этим уже не обладала. Правда, благодаря Брусилову удалось стабилизировать линию фронта, но даже такой талантливый полководец, как он, не мог изменить ход событий. Успехи русской армии сменились неудачами, и в них снова обвинили Брусилова. Решением Временного правительства он был снят со всех постов и отправлен в отпуск. Покинув фронт, Алексей Алексеевич Брусилов отправился в Москву, где находилась его жена.

Отношения с большевиками складывались у него непросто. Как патриот он не смог принять Брестский мир. В то же время Брусилов отказывался перейти на сторону белой армии. Трудно сказать, как сложилась бы его судьба, если бы не тяжелая болезнь, позволившая ему уклоняться от непосредственного участия в военных событиях. Только в 1920 году он наконец поступил на службу к новому правительству России.

В 1922 году Брусилов был назначен главным военным инспектором коннозаводства и коневодства. В этой должности он пробыл всего полгода и был отстранен от работы в числе других бывших военных специалистов.

Остаток своих дней знаменитый военачальник провел в работе над мемуарами. Они были опубликованы лишь много десятилетий спустя.