Русские в плену. Немецкие военнопленные в ссср. Бадабер – боевики под прикрытием

О событиях 26-27 апреля 1985 года, произошедших недалеко от пакистанского Пешвара, узнал весь мир, кроме населения СССР. Но западные СМИ уверены - за гибель советских военнопленных, восставших в секретной тюрьме в Бадабере, КГБ отомстил самым жестоким образом.

Бадабер – боевики под прикрытием

Укреплённый район Бадабера был построен американцами в начале холодной войны в качестве Пешеварского филиала пакистанской резидентуры ЦРУ.

Во время афганской войны в селении Бадабер располагался центр гуманитарной помощи, который якобы должен был предотвратить голодные смерти среди беженцев. Но на деле он служил прикрытием для школы боевиков контрреволюционной афганской партии Исламского Общества Афганистана, где тайно содержались советские военнопленные, считавшихся на Родине без вести пропавшими.

Побег

30 лет назад, 26 апреля 1985 года, когда весь Советский Союз готовился к наступавшему 40-летнему юбилею Дня Победы, примерно в 18:00 в крепости Бадабера послышались выстрелы. Воспользовавшись тем, что почти вся охрана лагеря отправилась совершать вечерний намаз, группа советских военнопленных, устранив двух часовых у артиллерийских складов, вооружилась, освободила пленных и попыталась скрыться.

Как вспоминал впоследствии лидер ИОА, экс-президент Афганистана Бурхануддин Раббани, сигналом к восстанию послужили действия одного из советских солдат. Парень смог разоружить охранника, принёсшего похлёбку.

После этого он выпустил на свободу заключённых, которые завладели оружием, оставленным смотрителями тюрьмы. Дальше версии расходятся. По одним данным, они попробовали прорваться к воротам, чтобы скрыться. По другим, их целью была радиовышка, через которую они хотели связаться с посольством СССР. Факт содержания советских военнопленных на территории Пакистана стал бы существенным доказательством вмешательства последнего в афганские дела.

Штурм тюрьмы

Так или иначе, восставшим удалось захватить арсенал и занять выгодные для уничтожения подразделений охраны, позиции.

На вооружении советских солдат находились крупнокалиберные пулеметы, миномёты «М-62», ручные противотанковые гранатомёты.

По тревоге был поднят весь личный состав базы - около 3000 человек вместе с инструкторами из США, Пакистана и Египта. Но все их попытки взять штурмом позиции восставших потерпели поражение.

В 23.00 лидер Исламского общества Афганистана Бурхануддин Раббани поднял полк моджахедов Халид-ибн-Валида, окружил крепость и предложил мятежникам сдаться в обмен на их жизни. Восставшие выдвинули ответное требование - связь с представителями посольств СССР, ДРА, Красного Креста и ООН. Услышав отказ, Раббани отдал приказ о штурме тюрьмы.

Роковой залп

Ожесточенное сражение, продолжавшееся всю ночь и потери среди моджахедов показали - русские сдаваться не собираются. Более того, лидер ИОА, Бурхануддин Раббани сам чуть было не расстался жизнью под обстрелом гранатомётов. Было принято решение, бросить на восставших все имеющиеся силы. Последовали залповые обстрелы «Града», танков и даже ВВС Пакистана.

А что было дальше, видимо, навсегда останется тайной. Согласно рассекреченным данным радиоразведки 40-й армии, перехвативших доклад одного из пакистанских лётчиков, по восставшим был нанесён бомбовый удар, который попал в военный склад с хранившимися там патронами, современными ракетами и снарядами.

Вот как потом описывал это один из узников Бадабера, Рустамов Носиржон Умматкулович:

«Раббани куда-то уехал, и некоторое время спустя появилась пушка. Он отдал приказ стрелять. Когда орудие выстрелило, снаряд угодил прямо в склад и произошёл мощный взрыв. Всё взлетело на воздух. Ни людей, ни здания - ничего не осталось. Всё сравнялось с землёй и повалил чёрный дым».

Выживших не осталось. Тех, кто не погиб во время взрыва, добили наступавшие. Правда, если верить перехваченному сообщению американского консульства в Пешаваре Госдепартаменту США: «Троим советским солдатам удалось выжить после того, как восстание было подавлено».

Потери моджахедов составили 100 моджахедов, 90 пакистанских солдат, в том числе 28 офицеров, 13 членов пакистанских властей и 6 американских инструкторов. Взрывом также был уничтожен тюремный архив, где хранились сведения о пленниках.

Чтобы исключить повторения инцидента, через несколько дней после восстания последовал приказ лидера Исламской партии Афганистана Гульбеддина Хекматияра: «русских в плен не брать».

Реакция

Несмотря на то, что со стороны Пакистана были приняты все необходимые меры, чтобы скрыть инцидент - молчание под страхом смерти, запрет на въезд на территорию посторонним лицам, информация о советских военнопленных и жестоком подавлении восстания проникла в прессу. Первым об этом написал першаварский журнал «Сапфир», но выпуск был конфискован и уничтожен. Вскоре после этого, пакистанская «Мусульманская Газета» всё-таки опубликовала эту новость, которую сразу же подхватили ведущие СМИ.

Старый и Новый Свет трактовал случившееся по-разному. Европейцы писали о неравном бое русских военнопленных за свою свободу, тогда как «Голос Америки» рассказывал о мощном взрыве, в результате которого погибла дюжина пленных русских и столько же афганских правительственных солдат. Чтобы поставить все точки над i, Госдеп США 28 апреля 1985 года опубликовал «полную» информацию следующего содержания?: «Территория гуманитарного лагеря площадью примерно одна квадратная миля оказалась погребена плотным слоем осколков снарядов, ракет и мин, а также человеческим останками. Взрыв был такой силы, что местные жители находили осколки на расстоянии четрёх миль от лагеря, где также содержались 14 российских десантника, из которых после подавления восстания в живых осталось двое».

Но факт восстания подтвердил представитель Международного Красного Креста Дэвид Деланранц, посетивший 9 мая 1985 года советское посольство в Исламбаде. Однако СССР ограничилось нотой протеста внешнеполитического ведомства, которая возлагала полную ответственность за произошедшее на правительство Пакистана и призывало сделать выводы о том, к чему может привести участие государства в агрессии против ДРА и СССР. Дальше этого заявления дело не пошло. В конце концов, советские военнопленным «не могли быть» на территории Афганистана.

Месть КГБ

Но была и неофициальная реакция СССР. По данным журналистов Карлана (Kaplan) и Бурки (Burki S), советские спецслужбы провели ряд операций возмездия. О том, что СССР не оставит это дело без ответа, 11 мая 1985 года заявил посол Советского Союза в Пакистане Виталий Смирнов.

«За то, что случилось в Бадабере, полную ответственность несёт Исламабад», - предупредил Смирнов пакистанского президента Мухаммада Зия-уль-Хака.

В 1987 году в результате советских рейдов на территорию Пакистана погибло 234 моджахедов и пакистанских солдат. 10 апреля 1988 года в лагере Оджхри, расположенном между Исламабадом и Равалпинди, произошёл мощный взрыв склада боеприпасов, приведший к смерти от 1000 до 1300 человек. Следователи пришли к выводу, что была совершена диверсия. Спустя некоторое время 17 августа 1988 года разбился самолёт президента Зия-уль-Хака. Этот инцидент пакистанские спецслужбы также напрямую связали с деятельностью КГБ в качестве кары за Бадаберу. При всём при этом в самом СССР эти события не получили общественной огласки.

Воспоминания Альфреда Фёрстерлинга (род. в 1925),
Гамбург, ноябрь 2007 г.

Сейчас, в начале октября здесь уже царит глубокая зима. Дневные температуры держатся на уровне от -5 до -20. Нам уже раздали зимнюю одежду. Наша тонкая униформа солдат вермахта пришла в негодность. Мне достались ватные штаны и отличная куртка из тяжелой овечьей шерсти. И хотя это была поношенная одежда русских солдат, здесь для нас в таких сибирских морозах она была вполне пригодной. Головным убором служила войлочная шапка на подкладке с опускаемыми ушами и вытянутым заострённым концом на макушке. Мы называли её «шапка – память о Сталине». Она превосходно защищала от холода и ветра. В такой одежде мы были неотличимы от русских. Однако, на левом рукаве каждой куртки имелась белая нашивка с буквами, обозначавшими «военнопленный».

Жизнь в плену шла своим чередом. Три раза в день мы получали полную миску супа, затем небольшую порцию каши, к этому добавлялся кусок хлеба. Постепенно я смог узнать, где мы находимся – недалеко от г. Нижний Тагил, к северу от Свердловска – советское название Екатеринбурга. Там ранее располагалась летняя резиденция последнего царя. Мы были не первые в этом лагере, поэтому мы узнали ещё много интересного от пленных, находившихся здесь уже долгое время. Этот лагерь назывался «Бамбуковый лагерь». Почему он назывался именно так, мне узнать так и не удалось. Нижний Тагил также назывался «город тысячи вышек», поскольку относился к тюремному региону категории «2», в котором размещались только заключённые, не совершившие тяжких преступлений. Повсюду наблюдательные вышки и обнесённые забором лагеря. Здесь также есть люди, которым разрешено свободно передвигаться в пределах города и промышленной зоны. Часть из них — это местное население. Другие же — бывшие заключённые, уже отбывшие большую часть срока, но при этом живущие здесь под строгим контролем и не имеющие права покидать город.

Наконец, нас тоже повели на работы за пределами города. Нашей первой работой было носить камни. При этом руководители работ часто меняли объекты работ. Мы должны были разгружать товарные вагоны и отвозить мешки с пшеницей и рожью в лагерь. Это был тяжёлый физический труд. В вагоне стоял один человек, который бросал мешки в проём, внизу стоял я и принимал мешок за мешком на спину. Качаясь под тяжестью мешка, я шёл до места, где они складывались для дальнейшей транспортировки. Часто в мешках были дырки и мы прятали тайно муку по своим карманам. Что-то из этого я съедал сырым, но это вызывало жажду и болел желудок. Жажду можно было утолить из крана с водой, стоявшего посреди площадки. Почему вода не замерзала в кране при таких холодах – гениальное русское решение: вода текла непрерывно из трубы и стекала в небольшое углубление. Муку можно было потом замешать в водянистый суп, и тогда она становилась съедобной. Её также можно было сварить на печке.

Мы жили в части лагеря с недавно построенными незаконченными кирпичными бараками. Вечером мы впервые получили густую просяную кашу. К сожалению, только один небольшой половник, но всё-таки это было нечто тёплое и густое. Но тотчас же каждый раз после этого вновь возникала изжога. Первую ночь мы ещё спали на полу. На следующий день нас перевели в другие бараки. К сожалению, я был разлучен с моим товарищем. Я потерял его из виду и не знаю, что с ним случилось потом.

Двухэтажные деревянные нары были нашими кроватями. Мне удалось получить место наверху недалеко от большой каменной печи. Топлива для печи не было, но где-то мы всегда вновь и вновь находили что-то для растопки. На верхних нарах было лучше, поскольку там было теплее.

В начале декабря нас перевели в другой лагерь. Заключённые называли его Майерлагерь, по имени начальника лагеря, назначенного русскими. Этот лагерь пользовался дурной славой: плохие условия в старых деревянных бараках, плохое питание и ещё худшие условия работы. Бараки были переполнены, однако в них, по крайней мере, было тепло – в царившей там духоте. Ночью появлялись клопы – чувствовалось, как что-то ползёт по лицу. Малейшее движение рукой и тотчас появлялся сладковатый запах миндаля. И так снова и снова. Это было мучительно. Укусы сильно чесались, и от этого не было никакого средства. В других бараках клопов не было, так как там бегали пауки, которых тщательно берегли, поскольку они поедали клопов. Незадолго до Рождества нас опять распределили по разным объектам работ за пределами лагеря.

На работах

Температура продолжала понижаться. 24-е декабря мы вспоминали особенно грустно, т.к. это был Рождественский сочельник, в этот день на термометре было -36. К большой радости всего лагеря все были освобождены от работ. Только одна бригада должна была работать. Это были мы со штукатурами. Мы работали в закрытом помещении. Ночью изрядно намело снега. Утомительный путь к месту работ можно было пройти, только идя один за другим, гуськом. В начале и в конце колонны шел охраняющий солдат, мы между ними. Ледяной ветер дул в лицо. По пути нам встретились русские, и один из них закричал мне что-то по-русски, сильно размахивая руками, — «nos, nos, nos». Что он хочет? — спросил я идущего за мной, и повернулся к нему. И тот увидел, что случилось. Мой нос, также как и щёки, стали совершенно белыми – признаки отморожения, которые могли привести к долгим незаживающим ранам. От этого помогало только одно – снять перчатки и растереть лицо снегом, пока оно не начнёт гореть, тогда кровообращение вновь восстанавливалось.

Здесь в лагере настроение в канун первого Рождества в плену было подавленным. В нашем бараке большинство лежало на своих нарах и дремало. Некоторые пели рождественские песни, но от этого настроение становилось ещё хуже. Уже на следующий день жуткий мороз немного отступил. Все должны были снова идти на работы снаружи. Для меня это означало вновь идти набивать штукатурные рейки. По крайней мере, моё рабочее место было внутри помещения и защищено от ветра и снега — намного лучше, чем снаружи на морозе.

Наша рабочая колонна была вновь отправлена в глухую местность. На краю болота был расположен небольшой населённый пункт. Туда нужно было провести электричество. К тому же мы должны были поперёк топи установить опоры и натянуть провода. При плюсовых температурах это было невозможно, поскольку болото не держало опоры, но сейчас всё замёрзло, поэтому мы пробивали скважины в ледяном слое, устанавливали опоры и закрепляли основания камнями. Очень скоро скважины снова затягивало льдом. Таким образом, все опоры были вморожены в грунт. Мы не представляли, что будет, когда настанет оттепель. Так проходили дни до конца марта. Температура колебалась между -5 и -20.

1-го апреля 1946 года после обеда наш барак должен был построиться. Всего было примерно 100 человек. Мы должны были перейти в другой лагерь. Никто не знал куда. Мы получили сухой паёк — буханку хлеба на троих, и поскольку некоторые не хотели его делить, возникали драки. На ж/д вокзале нас ожидал спецпоезд ГПУ, специально оборудованный для транспортировки опасных преступников. Вагон внутри был разделён на отсеки для четырёх человек и разгорожен решёткой. Нас патрулировали усиленно вооружённые солдаты. В каждый отсек было втиснуто по 16 человек, что было почти невыносимо. Большинство могло только стоять. Сидели мы по очереди. Лежать было невозможно. Мы были в пути два дня. Полученного хлеба должно было хватить на один день, на следующий день нам было выдано по буханке хлеба на шесть человек. Тот, кто хотел в туалет, должен был сообщить об этом конвоиру. Ходить можно было только по одному. Ожидание своей очереди длилось бесконечно долго, это приводило к тому, что некоторые не могли терпеть и тогда по вагону распространялся тяжёлый запах. Из-за тесноты возникала невыносимая духота, и это было настоящим мучением. На второй день с утра мы, наконец, прибыли. Это был Свердловск.

Сначала мне не нужно было работать за пределами лагеря. В середине апреля началась оттепель. У нас забрали валенки и заменили на кожаные ботинки. Из-за большого размера ноги, я не мог найти себе подходящей обуви. Лишь позднее мне нашли более или менее подходящие. Так я остался в лагере и был определён на простые лагерные работы. Однажды у нас в очередной раз проводили обыск и всё отобрали. Мой дневник на маленьких клочках бумаги я смог уберечь и время от времени дополнял его новыми заметками.

Однажды в актив лагеря поступили почтовые карточки «Красного креста». Они представляли из себя сложенные карточки – одна карточка предназначалась для письма родным, на прилагаемой второй карточке для обратного ответа заключённый должен был написать адрес лагеря, в котором он находился. Было настоящей сенсацией, когда эти почтовые карточки распределялись среди обитателей лагеря. Теперь у нас была возможность дать весточку о себе своим близким. Спустя какое-то время к нашему удивлению приходили ответы.

почтовые карточки «Красного креста»

Приведённые здесь почтовые карточки я написал в мае моим родителям. Ответ я получил 6-го августа 1946 года. Карточка была отправлена в Берлине 29-го июня и проштампована. Уверенность, что мир теперь знает, что мы находимся здесь в плену, и мы живы, наполняла нас мужеством. На протяжении всего последующего срока заключения мы неоднократно получали такие почтовые карточки, которые затем с ответом отсылали обратно родным. Тем не менее, переписка подвергалась цензуре.

С 15-го сентября опять установилась зима со снегом и морозом. В конце ноября был лютый мороз. Днём термометр опускался до -40. В такую погоду никто не должен был работать. У водовозов замерзала вода в бочках. В декабре лагерь был внезапно расформирован.

Вплоть до освобождения в мае 1948 года меня перевозили из одного лагеря в другой в пределах Свердловска. В лагерях и лагерной жизни всё меньше было чего-то нового. Поэтому детальное описание каждого из них здесь совершенно излишне. Распорядок дня всегда был один и тот же — с утра водянистый суп с хлебом в столовой, после этого построение у ворот перед началом различных работ. В середине дня снова водянистый суп, затем каша, чаще всего из проса, и хлеб. Работали мы недалеко от лагеря, на обед мы шли в лагерь или же нам приносили еду на место работ. Вечером опять тот же водянистый суп с хлебом. Количество хлеба отпускалось для каждого в соответствии с объёмом выполняемых им работ.

Постоянный голод и тяжелая работа подорвала мою волю и желание жить. Я больше не видел выхода. В качестве единственной надежды у меня осталось лишь представление, что только неработоспособным можно быть отпущенным на свободу. Но при моём высоком росте и крупной комплекции у меня не было на это шансов. Поэтому моё состояние должно было непременно ухудшиться. Этого можно было достичь путём ограничения себя в еде, что означало обменивать еду на сигареты. Когда я проделал это некоторое время, я действительно стал заметно худее и стал всё чаще привлекаться к легким работам в лагере, а затем вновь меня отправили с рабочими бригадами за пределы лагеря.

Так я встретил третью уральскую зиму. Наконец, всё закончилось тем, что в середине апреля 1948 года я снова пришёл в лазарет c жалобами на общую слабость, неработоспособность и в лазарете мне был поставлен диагноз дистрофия. Здесь в лазарете лежало уже достаточное количество «товарищей по несчастью» таких же, как я, непригодных для работы на русских. Примерно в конце апреля 1948 года распространились слухи, что русские собираются отправить часть пленных на родину. Всех волновал вопрос, окажемся ли мы среди них?

В начале мая появились реальные подтверждения – регистрации пленных, замена лагерной одежды на дорожную. Вместо кожаных ботинок мы получили деревянные башмаки с тканевым верхом и шнуровкой. Мою отличную итальянскую униформу теперь я должен был сдать, а вместо этого получил поношенные вещи и старую русскую солдатскую шинель. Я невозмутимо принял новую одежду в надежде на скорое отправление на родину.

Справка об освобождении из советсткого плена, 1947 г.

15-го мая 1948 года утром сборы и короткий переход до ж/д станции. Я не могу описать мои ощущения, когда поезд тронулся с места и поехал. Где-то на пути, ещё в Свердловске, мы сделали остановку, но затем всё пошло гладко. Поезд ехал и ехал, периодически притормаживая на одноколейном участке, пропуская встречный поезд. В это время мы могли покидать поезд по своему желанию, но должны были следить за сигналом отправления. Услышав только лишь первый гудок, все бросались обратно к вагонам.

Возвращение на родину немецких военнопленных. 1955 г.

Добрались до Москвы. Пригородные поезда и поезда метро пролетали мимо. Мы ехали без остановок до Бреста. В Бресте заканчивалась русская ширина колеи. После пересадки на состав, предназначенного для европейской ж/д колеи, наш путь продолжился. Теперь уже поезд сопровождали немецкие железнодорожники, обслуживающие локомотив и вагоны. Из писем с родины, которые мы получали время от времени, я знал, что мой отец также в качестве машиниста русского локомотива должен был ехать в Брест, поэтому я зашёл к машинистам. Во время длительных переездов от Берлина до Бреста персонал работал в три смены. В специально обустроенном для этого вагоне в свободное время отдыхали машинист и кочегар, там же они и спали. Я спросил, знают ли они машиниста по фамилии Фёрстерлинг, и они ответили да, он как раз вчера со своим составом снова поехал обратно из Бреста в Германию. Он работал в том же ж/д отряде Берлин-Шёневайде, поэтому они его хорошо знали. Я сказал им, что я его сын. Они провели меня в свой вагон и дали мне кусок хлеба из своего пайка.

Предпоследней остановкой был перевалочный лагерь во Франкфурте на Одере. Здесь мы могли ещё раз как следует помыться, нас продезинфицировали ДДТ, в очередной раз записали наши данные, дали домашние адреса, русское свидетельство об освобождении и хлеб на дорогу. На следующее утро в четыре часа мы поднялись на специальный поезд с настоящими вагонами скорого поезда. Днём 28 мая 1948 года мы прибыли в Берлин.

«РУССКИХ В ПЛЕН НЕ БРАТЬ»

Самый малоизвестный бой - восстание в Бадабере., давайте вспомним подвиг советских солдат, воевавших в Афганистане.

Точное число погибших советских военнослужащих в ходе афганской войны неизвестно. По официальным данным, потери Советской Армии в этой войне составили 14427 человек погибшими и пропавшими без вести. Контужено и ранено более 53 тысяч человек.

За мужество и героизм орденами и медалями были награждены более 200 тысяч военнослужащих (11 тысяч - посмертно), 86 человек удостоены звания Героя Советского Союза (28 посмертно).

Как пишет warspot.ru, за весь период боевых действий в афганском плену побывало 417 военнослужащих, 130 из которых в течение войны были освобождены и смогли вернуться на Родину. По состоянию на 1 января 1999 года в числе не вернувшихся из плена и не разысканных оставалось 287 человек…

Подвиг безымянных узников

Весной 1985 года в «лагере афганских беженцев» Бадабер (Пакистан), который на самом деле был базой подготовки боевиков, находились советские военнопленные. Узников держали в небольшом помещении рядом со складом оружия и боеприпасов.

Несколько десятков инструкторов из разных стран каждый день обучали будущих боевиков всем тонкостям «профессии». А в тюрьме, в которой содержали ориентировочно около 50 афганских и 20 советских пленных, условия не соответствовали никаким Женевским конвенциям и отрицали любое упоминание о правах человека. Пленные были нужны для тяжелых работ, их периодически избивали.

Крепость Бадабер

«Русских в плен не брать»
Однажды после футбольного матча между пленными и моджахедами, когда наши разгромили противника, душманы не на шутку разозлились. Озверев, они жестоко избили советских победителей.

Градус терпения накалился до предела после того, как боевики изнасиловали молодого советского узника…

В пятницу, 26 апреля 1985 года, когда все правоверные были в мечети, а тюрьму и склад боеприпасов охраняли лишь несколько человек, Николай Шевченко вместе с друзьями связали их, захватили склад и вооружили других товарищей.

Восставшие потребовали, чтобы в лагерь прибыли власти Пакистана и представители посольства СССР. Лидер моджахедов Бурхануддин Раббани не хотел, чтобы весь мир узнал, что на территории Пакистана содержатся советские военнопленные, и приказал их уничтожить.

Дело в том, что власти Пакистана в то время категорически не признавали, что все пропавшие советские солдаты находятся на их территориях, успевших стать главной базой афганских моджахедов.

Восстание

Выдержка из аналитической записки разведслужбы 40-й армии, с которой лишь недавно был снят гриф секретности:

«26 апреля 1985 года в 21.00 во время вечернего намаза группа советских военнопленных тюрьмы Бадабер сняла шестерых часовых у артиллерийских складов и, взломав замки в арсенале, вооружилась, подтащила боеприпасы к спаренной зенитной установке и пулемету ДШК, установленным на крыше. В боевую готовность был приведен миномет и гранатометы РПГ. Советские воины заняли ключевые точки крепости: несколько угловых башен и здание арсенала.

План лагеря Бадабер

«Русских в плен не брать»
© afgan-memorial.org

По тревоге был поднят весь личный состав базы - около 3000 человек во главе с инструкторами из США, Пакистана и Египта. Они попытались штурмом вернуть контроль над крепостью, но были встречены шквальным огнем и, понеся большие потери, вынуждены были отступить.

Начался второй штурм, который был также отбит восставшими советскими воинами. Место боя к тому времени было блокировано тройным кольцом окружения, составленным из душманов и военнослужащих пакистанской армии, бронетехники и артиллерии 11 армейского корпуса ВС Пакистана. В воздухе барражировали боевые самолеты ВВС Пакистана.

«Русских в плен не брать»
Жесточайшее боестолкновение продолжалось всю ночь. Штурм следовал за штурмом, силы восставших таяли, однако и враг нес ощутимые потери. 27 апреля Раббани снова потребовал сдаться и снова получил отказ. Он приказал вывести тяжелую артиллерию на прямую наводку и штурмовать крепость. Началась артподготовка и затем штурм, в котором участвовали артиллерия, тяжелая техника и звено вертолетов пакистанских ВВС. Когда войска ворвались в крепость, оставшиеся раненые советские военнопленные взорвали арсенал, сами погибли и уничтожили значительные силы противника».

Советские воины сутки удерживали лагерь боевиков, уничтожив около 200 моджахедов, пакистанских и американских инструкторов.

Развязка наступила утром 27 апреля. Арсенал полностью взлетел на воздух - лагерь подготовки боевиков был разрушен. На его месте осталась огромная воронка.

Незабытый подвиг

В восстании участвовали и погибли, по разным оценкам, от 12 до 15 советских военнослужащих. Потери противника составили: около 100 моджахедов и 90 военнослужащих пакистанских регулярных войск.

29 апреля 1985 года руководитель Исламской партии Афганистана Г. Хекматияр издал приказ, в котором было дано указание «впредь русских в плен не брать», не переправлять их в Пакистан, а «уничтожать на месте захвата».

Список известных на сегодняшний день героев Бадаберского восстания:

Лейтенант Сабуров С.И., 1960 г. р., Республика Хакасия;

Мл. лейтенант Кирюшкин Г.В., 1964 г. р., Московская обл.;

Сержант Васильев П.П., 1960 г. р., Чувашия;

Рядовой Варварян М.А., 1960 г. р., армянин;

Мл. лейтенант Кашлаков Г.А., 1958 г. р., Ростовская обл.;

Мл. сержант Рязанцев С.Е., 1963 г. р. русский;

Мл. сержант Саминь Н.Г., 1964 г. р., Казахстан;

Ефрейтор Дудкин Н.И., 1961 г. р., Алтайский край;

Рядовой Рахимкулов Р.Р., 1961 г. р., татарин, Башкирия;

Рядовой Васьков И.Н., 1963 г. р., Костромская обл.;

Рядовой Павлютенков, 1962 г. р., Ставропольский край;

Рядовой Зверкович А.Н., 1964 г. р., Белоруссия;

Рядовой Коршенко С.В., 1964 г. р., Украина;

Служащий советской армии Шевченко Н.И.;

Рядовой Левчишин С.Н., 1964 г. р., Самарская область.

Ключевые слова: новости, плен, Русские, статья
Опубликовал Игорь Молд, 25.09.2016 в 11:15
128 22

Умение прощать свойственно русским. Но все-таки как поражает это свойство души - особенно когда слышишь о нем из уст вчерашнего врага...
Письма бывших немецких военнопленных.

Я отношусь к тому поколению, которое испытало на себе Вторую мировую войну. В июле 1943 г. я стал солдатом вермахта, но по причине длительного обучения попал на германо-советский фронт только в январе 1945 г., который к тому моменту проходил по территории Восточной Пруссии. Тогда немецкие войска уже не имели никаких шансов в противостоянии Советской армии. 26 марта 1945 г. я попал в советский плен. Я находился в лагерях в Кохла-Ярве в Эстонии, в Виноградове под Москвой, работал на угольной шахте в Сталиногорске (сегодня – Новомосковск).

К нам всегда относились как к людям. Мы имели возможность свободного времяпровождения, нам предоставлялось медобслуживание. 2 ноября 1949 г., после 4,5 лет плена, я был освобожден, вышел на свободу физически и духовно здоровым человеком. Мне известно, что в отличие от моего опыта в советском плену, советские военнопленные в Германии жили совершенно иначе. Гитлер относился к большинству советских военнопленных крайне жестоко. Для культурной нации, как всегда представляют немцев, с таким количеством известных поэтов, композиторов и ученых, такое обращение было позором и бесчеловечным актом. После возвращения домой многие бывшие советские военнопленные ждали компенсации от Германии, но так и не дождались. Это особенно возмутительно! Надеюсь, что своим скромным пожертвованием я внесу небольшой вклад в смягчение этой моральной травмы.

Ганс Моэзер

Пятьдесят лет назад, 21 апреля 1945 года, во время ожесточенных боев за Берлин, я попал в советский плен. Эта дата и сопутствующие ей обстоятельства имели для моей последующей жизни огромное значение. Сегодня, по прошествии полувека, я оглядываюсь назад, теперь как историк: предметом этого взгляда в прошлое являюсь я сам.

Ко дню моего пленения я только что отметил свой семнадцатый день рождения. Через Трудовой фронт мы были призваны в Вермахт и причислены к 12-й Армии, так называемой «Армии призраков». После того, как 16 апреля 1945 года Советская Армия начала «операцию «Берлин»», нас в буквальном смысле слова бросили на фронт.

Пленение явилось для меня и моих молодых товарищей сильным шоком, ведь к подобной ситуации мы были совершенно не подготовлены. А уж о России и русских мы вообще ничего не знали. Этот шок был еще и потому таким тяжелым, что, только оказавшись за линией советского фронта, мы осознали всю тяжесть потерь, которые понесла наша группа. Из ста человек, утром вступивших в бой, до полудня погибло более половины. Эти переживания относятся к тяжелейшим воспоминаниям в моей жизни.

Далее последовало формирование эшелонов с военнопленными, которые увезли нас - с многочисленными промежуточными станциями - вглубь Советского Союза, на Волгу. Страна нуждалась в немецких военнопленных как в рабочей силе, ведь бездействовавшим во время войны заводам нужно было возобновлять работу. В Саратове, прекрасном городе на высоком берегу Волги, снова заработал лесопильный завод, а в «цементном городе» Вольске, также расположенном на высоком берегу реки, я провел более года.

Наш трудовой лагерь относился к цементной фабрике «Большевик». Работа на заводе была для меня, необученного восемнадцатилетнего старшеклассника, необыкновенно тяжелой. Немецкие «камерады» при этом помогали не всегда. Людям нужно было просто выжить, дожить до отправки домой. В этом стремлении немецкие пленные выработали в лагере свои, часто жестокие законы.

В феврале 1947 года со мной произошел несчастный случай в каменоломне, после которого я больше не смог работать. Через полгода я вернулся инвалидом домой, в Германию.

Это лишь внешняя сторона дела. Во время пребывания в Саратове и затем в Вольске условия были очень тяжелыми. Эти условия достаточно часто описаны в публикациях о немецких военнопленных в Советском Союзе: голод и работа. Для меня же большую роль играл еще и фактор климата. Летом, которое на Волге необычно жаркое, я должен был на цементном заводе выгребать из-под печей раскаленный шлак; зимой же, когда там чрезвычайно холодно, я работал в каменоломне в ночную смену.

Я бы хотел, перед тем, как подвести итоги моего пребывания в советском лагере, описать здесь еще кое-что из пережитого в плену. А впечатлений было много. Я приведу лишь некоторые из них.

Первое - это природа, величественная Волга, вдоль которой мы каждый день маршировали от лагеря до завода. Впечатления от этой огромной реки, матери рек русских, с трудом поддаются описанию. Однажды летом, когда после весеннего половодья река широко катила свои воды, наши русские надзиратели позволили нам прыгнуть в реку, чтобы смыть цементную пыль. Конечно же, «надзиратели» действовали при этом против правил; но они ведь тоже были человечны, мы обменивались сигаретами, да и были они немногим старше меня.

В октябре начинались зимние бури, а к середине месяца реку сковывало ледяное покрывало. По замерзшей реке прокладывали дороги, даже грузовики могли переезжать с одного берега на другой. А потом, в середине апреля, после полугода ледяного плена, Волга снова струилась свободно: с ужасным рокотом ломался лед, и река возвращалась в свое старое русло. Наши русские охранники были вне себя от радости: «Река снова течет!» Новая пора года начиналась.

Вторая часть воспоминаний - это отношения с советскими людьми. Я уже описал, как человечны были наши надзиратели. Могу привести и другие примеры сострадания: например, одна медсестра, в лютую стужу каждое утро стоявшая у ворот лагеря. Кто не имел достаточно одежды, тому охрана позволяла зимой оставаться в лагере, несмотря на протесты лагерного начальства. Или еврейский врач в больнице, спасший жизнь не одному немцу, хотя они и пришли как враги. И, наконец, пожилая женщина, которая во время обеденного перерыва, на вокзале в Вольске, застенчиво подавала нам соленые огурцы из своего ведра. Для нас это был настоящий пир. Позже, перед тем, как отойти, она подошла и перекрестилась перед каждым из нас. Русь-матушка, встреченная мною в эпоху позднего сталинизма, в 1946, на Волге.

Когда сегодня, через пятьдесят лет после моего пленения, я пытаюсь подвести итоги, то обнаруживаю, что пребывание в плену повернуло всю мою жизнь совершенно в другое русло и определило мой профессиональный путь.

Пережитое в молодости в Росии не отпускало меня и после возвращения в Германию. У меня был выбор - вытеснить из памяти мою украденную юность и никогда более не думать о Советском Союзе, или же проанализировать все пережитое и таким образом привнести некое биографическое равновесие. Я выбрал второй, неизмеримо более тяжелый путь, не в последнюю очередь под влиянием научного руководителя моей докторской работы Пауля Йохансена.
Как сказано вначале, на этот трудный путь я и оглядываюсь сегодня. Я обдумываю достигнутое и констатирую следующее: десятилетиями в моих лекциях я пытался донести до студентов мой критически переосмысленный опыт, получая при этом живейший отклик. Ближайшим ученикам я мог более квалифицированно помогать в их докторских работах и экзаменах. И, наконец, я завязал с русскими коллегами, прежде всего в Санкт-Петербурге, продолжительные контакты, которые со временем переросли в прочную дружбу.

Клаус Майер

8 мая 1945 г. капитулировали остатки немецкой 18-ой армии в Курляндскому котле в Латвии. Это был долгожданный день. Наш маленький 100-ваттовый передатчик был предназначен для ведения переговоров с Красной Армии об условиях капитуляции. Все оружие, снаряжение, транспорт, радиоавтомобили и сами радостанции были, согласно прусской аккуратности собраны в одном месте, на площадке, окруженной соснами. Два дня не ничего происходило. Затем появились советские офицеры и проводили нас в двухэтажные здания. Мы провели ночь в тесноте на соломенных матрасах. Ранним утром 11 мая мы были построены по сотням, считай, как старое распределение по ротам. Начался пеший марш в плен.

Один красноармеец впереди, один сзади. Так мы шагали в направлении Риги до огромного сборного лагеря, подготовленного Красной Армией. Здесь офицеры были отделены от простых солдат. Охрана обыскала взятые с собой вещи. Нам разрешено было оставить немного нательного белья, носки, одеяло, посуду и складные столовые приборы. Больше ничего.

От Риги мы шагали бесконечными дневыми маршами на восток, к бывшей советско-латышской границе в направлении Дюнабурга. После каждого марша мы прибывали в очередной лагерь. Ритуал повторялся: обыск всех личных вещей, раздача еды и ночной сон. По прибытию в Дюнабург нас погрузили в товарные вагоны. Еда была хорошей: хлеб и американские мясные консервы «Corned Beef». Мы поехали на юго-восток. Те, кото думал, что мы движемся домой, был сильно удивлен. Через много дней мы прибыли на Балтийский вокзал Москвы. Стоя на грузовиках, мы проехали по городу. Уже стемнело. Еда ли кто-то из нас смог сделать какие-то записи.

В отдалении от города рядом с поселком, состоявших из трехэтажных деревянных домов, находился большой сборный лагерь, настолько большой, что его окраины терялись за горизонтом. Палатки и пленные... Неделя прошла с хорошей летней погодой, русским хлебом и американскими консервами. После одной из утренных перекличек от 150 до 200 пленных были отделены от остальных. Мы сели на грузовики. Никто из нас не знал, куда мы едем. Путь лежал на северо-запад. Последние километры мы проехали через березовый лес по дамбе. После где-то двухчасовой поездки (или дольше?) мы были у цели.

Лесной лагерь состоял из трех или четырех деревянных бараков, расположенных частично на уровне земли. Дверь располагалась низко, на уровне нескольких ступенек вниз. За последним бараком, в котором жил немецкий комендант лагеря из Восточной Пруссии, находились помещения портных и сапожников, кабинет врача и отдельный барак для больных. Вся территория, едва больше, чем футбольное поле, была ограждена колючей проволокой. Для охраны предназначался несколько более комфортабельный деревяный барак. На территории также располагалась будка для часового и небольшая кухня. Это место должно было для следующих месяцев, а может быть и лет, стать нашим новым домом. На быстрое возвращение домой было непохоже.

В баракак вдоль центрального прохода тянулись в два ряда деревяные двухэтажные нары. По окончанию сложной процедуры регистрации (у нас не было с собой наших солдатских книжек), мы разместили на нарах набитые соломой матрацы. Расположившимся на верхнем ярусе могло повезти. Он имел возможность смотреть наружу в застекленное окошко размером где-то 25 х 25 сантиметров.

Ровно в 6 часов был подъем. После этого все бежали к умывальникам. На высоте приблизительно 1,70 метра начинался жестяной водосток, смотрированный на деревяной опоре. Вода спускалась примерно на уровень живота. В те месяцы, когда не было мороза, верхний резервуар наполнялся водой. Для мытья нужно было повернуть простой вентиль, после чего вода лилась или капала на голову и верхнюю часть тела. После этой процедуры ежедневно повторялась перекличка на плацу. Ровно в 7 часов мы шагали на лесоповал в бесконечные березовые леса, окружающие лагерь. Я не могу припомнить, чтобы мне пришлось валить какое-то другое дерево, кроме березы.

На месте нас ждали наши «начальники», гражданские вольнонаемные надзиратели. Они распределяли инструмент: пилы и топоры. Создавались группы по три человека: двое пленных валят дерево, а третий собирает листву и ненужные ветки в одну кучу, а затем сжигает. В особенности, при влажной погоде это было целым искусством. Конечно у каждого военнопленного была зажигалка. Наряду с ложкой, это наверно самый важный предмет в плену. Но при помощи такого простого предмета, состоящего из огнива, фитиля и куска железа можно было поджечь размокшее от дождя дерева зачастую только после многочасовых усилий. Сжигание отходов дерева относилось к ежедневной норме. Сама норма состояла из двух метров срубленного дерева, сложенного в штабеля. Каждый деревяный обрубок должен был быть два метра длиной и минимум 10 сантиметров в диаметре. С таким примитивным орудием как тупые пилы и топоры, состоявшие зачастую лишь из нескольких обыкновенных кусков железа, сваренных между собой, едва ли можно было выполнить такую норму.

После выполненной работы штабеля дерева забирались «начальниками» и грузились на открытые грузовики. В обед работа прерывалась на полчаса. Нам выдавали водянистый капустный суп. Те, кому удавалось выполнить норму (из-за тяжелой работы и недостаточного питания это удавалось лишь немногим) получали вечером дополнительно к обычному рациону, состоявшему из 200 грамм влажного хлеба, впрочем хорошего на вкус, столовой ложки сахара и жмени табака, еще и кашу прямо на крышку кастрюли. Одно «успокаивало»: питание наших охранников было немногим лучше.

Зима 1945/46 гг. была очень тяжелой. Мы затыкали в одежду и сапоги комки ваты. Мы валили деревья и складывали их в штапели до того момента, пока температура не опускалась ниже 20 градусов мороза по Цельсию. Если становилось холоднее, все пленные оставались в лагере.

Одни или два раза в месяц нас будили ночью. Мы вставали с наших соломенных матрацев и ехали на грузовике к станции, до которой было где-то 10 километров. Мы видели огромные горы леса. Это были поваленные нами деревья. Дерево должно было быть загружено в закрытые товарные вагоны и отправлено в Тушино под Москвой. Горы леса внушали нам состояние подавленности и ужаса. Мы должны были привести эти горы в движение. Это была наша работа. Сколько мы еще продержимся? Как долго это еще продлится? Эти ночные часы казались нам бесконечными. При наступлении дня вагоны были полностью загружены. Работа была утомительной. Два человека несли на плечах двухметровый ствол дерева до вагона, а затем просто задвигали его без подъемника в открытые двери вагона. Две особо крепких военнопленных складывали дерево внутри вагона в штапели. Вагон заполнялся. Наступала очередь следующего вагона. Нас освещал прожектор на высоком столбе. Это была какая-то сюрреалистическая картина: тени от стволов деревьев и копошащиеся военнопленные, словно некие фантастические бескрылые существа. Когда на землю падали первые лучи солнца, мы шагали назад в лагерь. Весь этот день уже был для нас выходным.

Одна из январских ночей 1946 г. мне особенно врезалась в память. Мороз был настолько крепок, что после работы не заводились моторы грузовиков. Мы должны были идти по гололеду 10 или 12 километров до лагеря. Полная луна освещала нас. Группа из 50-60 пленных плелась, спотыкаясь. Люди все больше отдалялись один от другого. Я уже не мог различить идущего впереди. Я думал, это конец. До сих пор я не знаю, как мне все-таки удалось дойти до лагеря.

Лесоповал. День за днем. Бесконечная зима. Все больше и больше пленных чувствовали себя морально подавленными. Спасением было записаться в «командировку». Так мы называли работу в расположенных неподалеку колхозах и совхозах. Мотыгой и лопатой мы выковыривали из промерзшей земли картофель или свеклу. Много собирать не удавалось. Но все равно собранное складывалось в кастрюлю и подогревалось. Вместо воды использовался подтаявший снег. Наш охранник ел приготовленное вместе с нами. Ничего не выбрасывалось. Очистки собирались, тайком от контролеров на входе в лагерь проносились на территорию и после получения вечернего хлеба и сахара пожаривались в бараке на двух докрасна раскаленных железных печках. Это была некая «карнавальная» еда в темноте. Большинство пленных к тому моменту уже спали. А мы сидели, впитывая измотанными телами тепло словно сладкий сироп.

Когда я смотрю на прошедшее время с высоты прожитых лет, то могу сказать, что я никогда и нигде, ни в одном месте СССР не замечал такого явления как ненависть к немцам. Это удивительно. Ведь мы были немецкими пленными, представителями народа, который в течение столетия дважды вверг Россию в войны. Вторая война была беспримерной по уровню жестокости, ужаса и преступлений. Если и наблюдались признаки каких-либо обвинений, то они никогда не были «коллективными», обращенными ко всему немецкому народу.

В начале мая 1946 г. я работал в составе группы из 30 военнопленных из нашего лагеря в одном из колхозов. Длинные, крепкие, недавно выросшие стволы деревьев, предназначенные для строительства домов, должны были быть погруженные на приготовленные грузовики. И тут это случилось. Ствол дерева несли на плечах. Я находился с «неправильной» стороны. При погрузке ствола в кузов грузовика моя голова была зажата между двух стволов. Я лежал без сознания в кузове машины. Из ушей, рта и носа текла кровь. Грузовик доставил меня обратно в лагерь. На этом месте моя память отказала. Дальше я ничего не помнил.

Лагерный врач, австриец, был нацистом. Об этом все знали. У него не было нужных медикаментов и перевязочных материалов. Его единственным инструментом были ножницы для ногтей. Врач сказал сразу же: «Перелом основания черепа. Тут я ничего не могу сделать...»

Неделями и месяцами я лежал в лагерном лазарете. Это была комната с 6-8 двухэтажными нарами. Сверху лежали набитые соломой матрасы. При хорошей погоде возле барака росли цветы и овощи. В первые недели боль была непереносимой. Я не знал, как мне лечь поудобнее. Я едва мог слышать. Речь напоминала бессвязное бормотание. Зрение заметно ухудшилось. Мне казалось, что предмет, находящийся в поле моего зрения справа, находится слева и наоборот.

За некоторое время до несчастного случая со мной в лагерь прибыл военврач. Как он сам говорил, он приезал из Сибири. Врач ввел множество новых правил. Возле ворот лагеря была постороена сауна. Каждые выходные в ней мылись и парились пленные. Еда также стала лучше. Врач регулярно посещал лазарет. Однажды он объяснил мне, что я буду находится в лагере до того времени, пока меня нельзя транспортировать.

В течение теплых летних месяцев мое самочувствие заметно улучшилось. Я мог вставать и сделал два открытия. Во-первых, я осознал, что остался в живых. Во-вторых, я нашел маленькую лагерную библиотеку. На грубо сбитых деревяных полках можно было найти все, что русские ценили в немецкой литературе: Гейне и Лессинга, Берна и Шиллера, Клейста и Жан Пола. Как человек, который уже успел махнуть на себя рукой, но которому удалось выжить, я набросился на книги. Я прочитал вначале Гейне, а потом Жан Пола, о котором я в школе ничего не слышал. Хотя я еще чувстовал боль, переворачивая страницы, со временем я забыл все происходящее вокруг. Книги обволакивали меня словно пальто, ограждавшее меня от внешнего мира. По мере того, как я читал, я чувствовал прирост сил, новых сил, прогонявших прочь последствия моей травмы. Даже с наступлением темноты я не мог оторвать глаз от книги. После Жана Пола я приступил к чтению немецкого философа по имени Карл Маркс. «18. Брумера Луи Бонапарта» погрузила меня в атмосферу Парижа середины 19-го века, а «Гражданская война во Франции» - в гущу сражений парижских рабочих и Коммуны 1870-71 гг. Моя голова словно была снова ранена. Я осознал, что за этой радикальной критикой скрывается философия протеста, выраженная в непоколебимой вере в индивидуальность человека, в его способности добиться самоосвобождения и, как говорил Эрих Фромм, «в его способность выразить внутренние качества.» Мне словно кто-то снял завесу отсутствия ясности, и движущие силы общественных конфликтов приобрели стройное понимание.
Я не хочу замалчивать тот факт, что чтение давалось мне непросто. Все то, во что я до сих пор верил, было разрушено. Я начал понимать, что с этим новым восприятием связана новая надежда, не органиченная лишь мечтой о возвращении домой. Это была надежда на новую жизнь, в которой будет место самосознанию и уважению человека.
Во время чтения одной из книг (кажется, это были «Экономико-философские записки» или может «Немецкая идеология») я предстал перед комиссией из Москвы. Ее задачей был отбор больных пленных для дальнейшей отправки для лечения в Москву. «Ты поедешь домой!» - сказал мне врач из Сибири.

Через несколько дней, в конце июля 1946 г., я ехал на открытом грузовике вместе с несколькими , как всегда стоя и тесно прижавшись друг к другу, через знакомую дамбу в направлении Москвы, до которой было 50 или 100 км. Несколько дней я провел в своего рода центральном госпитале для веоннопленных под присмотром немецких врачей. На следующий день я сел в товарный вагон, выложенный изнутри соломой. Этот длиный поезд должен был доставить меня в Германию.
Во время остановки в чистом поле нас обогнал на соседних рельсах один поезд. Я узнал двухметровые стволы берез, те самые стволы, которые мы массово валили в плену. Стволы были предназначены для топки локомотива. Вот для чего они применялись. Я едва мог бы придумать более приятного прощания.
8 августа поезд прибыл на сборочный пункт Гроненфельде возле Франкфурта-на-Одере. Я получил документы об освобождении. 11 числа того же месяца я, похудевший на 89 фунтов, но новый свободный человек, вошел в дом моих родителей.

Тема немецких военнопленных очень долгое время считалась деликатной и была по идеологическим соображениям покрыта мраком. Больше всего ею занимались и занимаются немецкие историки. В Германии публикуется так называемая «Серия повестей военнопленных» («Reihe Kriegsgefangenenberichte»), издаваемая неофициальными лицами на свои собственные средства. Совместный анализ отечественных и зарубежных архивных документов, проведенный за последние десятилетия, позволяет пролить свет на многие события тех лет.

ГУПВИ (Главное управление по делам военнопленных и интернированных МВД СССР) никогда не вело персональный учет военнопленных. На армейских пунктах и в лагерях подсчет количества людей был поставлен из рук вон плохо, а перемещение заключенных из лагеря в лагерь затрудняли задачу. Известно, что на начало 1942 года число немецких военнопленных составляло всего около 9 000 человек. Впервые огромное количество немцев (более 100 000 солдат и офицеров) попало в плен в конце Сталинградской битвы. Вспоминая зверства фашистов, с ними особо не церемонились. Огромная толпа раздетых, больных и исхудалых людей совершала зимние переходы по несколько десятков километров в день, ночевала под открытым небом и почти ничего не ела. Все это привело к тому, что из них в живых на момент окончания войны осталось не более 6 000 человек. Всего, по отечественным официальным статистическим данным, в плен были взяты 2 389 560 немецких военнослужащих, из них умерло 356 678 человек. Но по другим (немецким) источникам в советском плену оказалось не менее трех миллионов немцев, из которых один миллион пленных умерло.

Колонна немецких военнопленных на марше где-то на Восточном фронте

Советский Союз был поделен на 15 экономических регионов. В двенадцати из них по принципу ГУЛАГа были созданы сотни лагерей для военнопленных. В годы войны их положение было особенно тяжелым. Наблюдались перебои в снабжении продовольствием, медицинское обслуживание оставалось на низком уровне из-за нехватки квалифицированных врачей. Бытовое устройство в лагерях было крайне неудовлетворительным. Пленные размещались в недостроенных помещениях. Холод, теснота и грязь были обычными явлениями. Уровень смертности достигал 70%. Только в послевоенные годы эти цифры удалось снизить. В нормах, учрежденных приказом НКВД СССР, для каждого военнопленного, полагалось 100 граммов рыбы, 25 граммов мяса и 700 граммов хлеба. На практике они редко где соблюдались. Было отмечено немало преступлений службы охраны, начиная от краж продуктов и заканчивая невыдачей воды.

Герберт Бамберг, немецкий солдат бывший в плену под Ульяновском, писал в своих мемуарах: «В том лагере заключенных кормили всего раз в день литром супа, половником пшенной каши и четвертинкой хлеба. Я согласен с тем, что местное население Ульяновска, скорее всего, тоже голодало».

Зачастую, если необходимого вида продуктов не было, то его заменяли хлебом. Например, 50 граммов мяса приравнивались 150 граммам хлеба, 120 граммов крупы – 200 граммам хлеба.

Каждая национальность в соответствии с традициями имеет свои творческие увлечения. Чтобы выжить, немцы организовывали театральные кружки, хоры, литературные группы. В лагерях разрешалось читать газеты и играть в неазартные игры. Многие пленные изготавливали шахматы, портсигары, шкатулки, игрушки и разную мебель.

В годы войны, несмотря на двенадцатичасовой рабочий день, труд немецких военнопленных не играл большой роли в народном хозяйстве СССР из-за плохой организации труда. В послевоенные годы немцы привлекались к восстановлению уничтоженных во время войны заводов, железных дорог, плотин и портов. Они восстанавливали старые и строили новые дома во многих городах нашей Родины. Например, с их помощью было построено главное здание МГУ в Москве. В Екатеринбурге целые районы были возведены руками военнопленных. Кроме этого, они использовались при строительстве дорог в труднодоступных местах, при добыче угля, железной руды, урана. Особое внимание уделялось высококвалифицированным специалистам в различных областях знаний, докторам наук, инженерам. В результате их деятельности было внедрено много важных рационализаторских предложений.
Несмотря на то, что Женевскую конвенцию по обращению с военнопленными 1864 года Сталин не признал, в СССР существовал приказ сохранять жизни немецких солдат. Не подлежит сомнению тот факт, что с ними обращались гораздо более гуманно, чем с советскими людьми, попавшими в Германию.
Плен для солдат вермахта принес сильное разочарование в нацистских идеалах, сокрушил старые жизненные позиции, принес неясность будущего. Наряду с падением жизненного уровня это оказалось сильной проверкой личных человеческих качеств. Выживали не сильнейшие телом и духом, а научившиеся ходить по трупам других.

Генрих Эйхенберг писал: «Вообще, проблема желудка была превыше всего, за тарелку супа или кусок хлеба продавали душу и тело. Голод портил людей, коррумпировал их и превращал в зверей. Обычными стали кражи продуктов у своих же товарищей».

Любые неслужебные отношения между советскими людьми и пленными расценивались как предательство. Советская пропаганда долго и упорно выставляла всех немцев зверьми в человеческом облике, вырабатывая к ним крайне враждебное отношение.

Колонну немецких военнопленных проводят по улицам Киева. На всем протяжении пути колонны за ней наблюдают жители города и свободные от службы военнослужащие (справа)

По воспоминаниям одного военнопленного: «Во время рабочего наряда в одной деревне, одна пожилая женщина не поверила мне, что я немец. Она сказала мне: «Какие вы немцы? У вас же рогов нет!»

Наряду с солдатами и офицерами немецкой армии в плену были и представители армейской элиты третьего рейха – немецкие генералы. Первые 32 генерала во главе с командующим шестой армией Фридрихом Паулюсом попали в плен зимой 1942-1943 годов прямиком из Сталинграда. Всего в советском плену побывало 376 немецких генералов, из которых 277 вернулись на родину, а 99 умерли (из них 18 генералов были повешены как военные преступники). Попыток сбежать среди генералов не имелось.

В 1943-1944 годах ГУПВИ совместно с Главным политуправлением Красной Армии вело напряженную работу по созданию антифашистских организаций среди военнопленных. В июне 1943 года был сформирован Национальный комитет «Свободная Германия». 38 человек вошли в его первый состав. Отсутствие старших офицеров и генералов вызвало у многих немецких военнопленных сомнения в престиже и важности организации. Вскоре желание вступить в СНО объявили генерал-майор Мартин Латтманн (командир 389-й пехотной дивизии), генерал-майор Отто Корфес (командир 295-й пехотной дивизии) и генерал-лейтенант Александр фон Даниэльс (командир 376-й пехотной дивизии).

17 генералов во главе с Паулюсом написали им ответ: «Они хотят выступить с воззванием к германскому народу и к германской армии, требуя смещения немецкого руководства и гитлеровского правительства. То, что делают офицеры и генералы, принадлежащие к «Союзу», является государственной изменой. Мы глубоко сожалеем, что они пошли по этому пути. Мы их больше не считаем своими товарищами, и мы решительно отказываемся от них».

Зачинщик заявления Паулюс был помещен на специальную дачу в Дуброво под Москвой, где подвергся психологической обработке. Надеясь, что Паулюс выберет героическую смерть плену, Гитлер произвел его в фельдмаршалы, а третьего февраля 1943 года символически похоронил его, как «павшего смертью храбрых вместе с геройскими солдатами шестой армии». Москва, тем не менее, не оставляла попыток подключить Паулюса к антифашистской работе. «Обработка» генерала проводилась по особой программе, разработанной Кругловым и утвержденной Берией. Спустя год Паулюс открыто заявил о переходе в антигитлеровскую коалицию. Главную роль при этом сыграли победы нашей армии на фронтах и «заговор генералов» 20 июля 1944 года, когда фюрер по счастливой случайности избежал смерти.

8 августа 1944 года, когда в Берлине был повешен друг Паулюса генерал-фельдмаршал фон Витцлебен, он открыто заявил по радио «Freies Deutschland»: «События последнего времени, сделали для Германии продолжение войны равнозначным бессмысленной жертве. Для Германии война проиграна. Германия должна отречься от Адольфа Гитлера и установить новую государственную власть, которая прекратит войну и создаст нашему народу условия для дальнейшей жизни и установления мирных, даже дружественных
отношений с нашими теперешними противниками».

Впоследствии Паулюс писал: «Мне стало ясно: Гитлер не только не мог выиграть войну, но и не должен ее выиграть, что было бы в интересах человечества и в интересах германского народа».

Возвращение немецких военнопленных из советского плена. Немцы прибыли в пограничный пересыльный лагерь Фридланд

Выступление фельдмаршала получило широчайший отклик. Семье Паулюса предложили отречься от него, публично осудить этот поступок и сменить фамилию. Когда они наотрез отказались выполнять требования, то сын Александр Паулюс был заключен в крепость-тюрьму Кюстрин, а жена Елена Констанция Паулюс – в концлагерь Дахау. 14 августа 1944 года Паулюс официально вступил в СНО и начал активную антинацистскую деятельность. Несмотря на просьбы вернуть его на родину, в ГДР он оказался лишь в конце 1953 года.

С 1945 по 1949 года на родину было возвращено более одного миллиона больных и нетрудоспособных военнопленных. В конце сороковых отпускать пленных немцев перестали, а многим еще и дали 25 лет лагерей, объявив их военными преступниками. Перед союзниками правительство СССР объяснило это необходимостью дальнейшего восстановления разрушенной страны. После посещения нашей страны канцлером ФРГ Аденауэром в 1955 году вышел Указ «О досрочном освобождении и репатриации немецких военнопленных, осуждённых за военные преступления». После этого многие немцы смогли вернуться к себе домой.