Как учили в советские времена. Литература в советской школе как идеология повседневности. Либеральная эпоха существенно расширяет горизонты внеклассного чтения

Быстрыми темпами изменяется мир. Появляются новые реалии и, как следствие, новые понятия. Все чаще и чаще мы слышим со всех сторон популярные, ходовые термины, одним из которых является «концепт». Определим это понятие.

Концепт – это универсальная и базовая для данного языка семантическая категория, отраженная в человеческом сознании и обозначенная словом или словами этого языка. Культурный концепт формируется в процессе развития национального сознания и национального языка, и этот процесс формирования чрезвычайно важен, с одной стороны, для понимания сущности содержания концепта, а с другой – для описания особенностей языка в целом. К культурным концептам русской языковой картины мира, которые находятся в стадии формирования, относится концепт «PR».

Cловосочетание «паблик рилейшнз» в настоящее время известно большинству носителей языка, хотя является относительно новой единицей лексической системы.

На сегодняшний день существует более пятисот определений PR, отражающих наличие самых разных концепций и точек зрения на предмет. Обобщенное: «Паблик рилейшнз — это управленческая работа, направленная на установление взаимовыгодных, гармоничных отношений между организацией и общественностью, от которой зависит успех функционирования предприятия».

Лаконичное: «PR — это формирование общественного мнения о товаре, услугах, компании, событии».

Связи с общественностью — это феномен ХХ в., корни которого, однако, уходят глубоко в предание. Ещё во времена расцвета таких цивилизаций, как Вавилон, Древняя Греция и Древний Рим, застройщиков убеждали в том, что им следует признать господство своих правительств и своей религии. Подобная практика существует до сих пор: межличностная коммуникация, мимика краснобайства, строй специальных праздников, паблисити и т. д. Конечно же, никогда эту работу не осуществляла фирма «коммуникаций с общественностью», но сегодня перед работниками публичной сферы, которые занимаются сходной деятельностью, стоят те же задачи. Дополнительный смысл понятие PR обретает благодаря эпитетам. Чёрный PR — использование «чёрных технологий» (иллюзии, фальсификации) для очернения, уничтожения конкурирующей партии, группы и т. д., распространение от её имени оскорбительных или экономически опасных заявлений и др.

Жёлтый PR — использование, с целью привлечения внимания, оскорбительных для большинства населения данного государства приемов (табуированных слов в названии торговых марок, сексуального содержания – в снимках).

Серый PR — раскрутка (положительная или отрицательная). Отличие от «чёрного PR» заключается в том, что он не предполагает прямой лжи. Белый PR — словосочетание возникло для демонстрации определения, контрастного к чёрному PR.

SelfPR — «раскручивание» себя самого, нередко анонимное. Коричневый PR — нечто родственное неофашистской и фашистской пропаганде.

Зелёный PR — социально ответственный PR. Формирование названного концепта, по-видимому, в связи с его идеологической и мировоззренческой значимостью на данном этапе развития языка и общества, начинается вскоре после заимствования соответствующей лексемы. Чрезвычайно интересно то, что формирование нового культурного концепта «PR» в русской языковой картине мира инициировало возникновение художественного концепта в художественной картине мира писателя Виктора Пелевина, что представлено в его романе «Generation «П».

В период глобального социально-исторического перелома конца ХХ в. в обществе заявляет о себе новый тип общекультурного сознания, который знаменует переход «из тоталитарной эпохи – в виртуальную» (М. Эпштейн) и определяется «как постмодернистское мироощущение». Виктор Олегович Пелевин – наиболее яркая фигура современного русского постмодернизма, вызывающая диаметрально противоположные оценки в критике и литературоведении. Большинство исследователей определяет его творчество как «пограничное», связывающее литературу «больших идей» и массовую беллетристику.

В целом лишь в самое последнее время начала формироваться тенденция основательного осмысления вклада Виктора Пелевина в современный литературный процесс. Работы, касающиеся его творчества, по- прежнему сводятся в основном к критическим публикациям в периодике, но появляются – пусть недостаточно полные – обзоры в исследованиях, посвященных современной русской литературе.

Обзор критических откликов и рецензий, а также диссертаций, которыми располагает литературоведение сегодня, позволяет установить достаточно малую степень разработанности интересующего нас концепта «PR» в романе Виктора Пелевина «Generation ‘П’».

Актуальность работы продиктована сложившейся в науке ситуацией. До сих пор данная тема не становились объектом специального исследования, а рассматривались только в свете других проблем. Выявление своеобразия поэтики постмодернистских произведений является значимым и приоритетным направлением сегодняшней науки. Целью исследования становится изучение концепта «PR» в романе Виктора Пелевина в связи с образной, сюжетно-композиционной структурой произведения, особенностью творческой индивидуальности В. Пелевина, что позволяет глубже понять прозу одного из ярких представителей современной литературы, дает возможность увидеть одну из закономерностей литературного процесса в России конца XX – начала XXI вв.

Исследование дает представление о художественной специфике произведений Виктора Пелевина, отражающей сложнейшие процессы внутренней динамики социальной направленности личности в современном мире.

Романы Виктора Пелевина анализируются как феномены современного сознания, воплощающего с помощью неомифологизации, неопределенности, фрагментарности, деканонизации, карнавальной театральности, иронии и самоиронии, интертекстуальности кризисное состояние современного мира. Гипотеза, выдвигаемая в настоящем исследовании, следующая: идейно-тематический замысел романов Виктора Пелевина выражается через архитектонику, подобную компьютерным играм (символ автоматизма современного мышления), с помощью перенасыщения текста англицизмами (знак компьютеризации сознания и космополитизма), через абсурдизацию повествования. Слово повествователя построено по типу слова сценариста. В романе «Generation ‘П’» авторское сознание выражается через философские, авантюрные, фольклорные, религиозные интертексты, свободно варьируемые

Виктором Пелевиным в иронически-игровом модусе.

Постмодернистский роман – это особенная жанровая категория, в которой антинаправленность по отношению к предшествующему культурному опыту рассматривается большинством теоретиков постмодернизма в качестве основной базовой составляющей эстетической парадигмы постмодернистского романа. Роман «Generation ‘П’» несколько расходится с основными установками постмодернизма, предполагающими бесконечность и текучесть смыслов, установление однозначности всех явлений, приводящих персонажи к безысходности. Автор романа «Generation ‘П’» включает в эти художественные тексты только атрибуты постмодернистской философии в неизменном виде. Рассматривая «Generation ‘П’», можно обнаружить особую систему персонажей, в которой выделяются группы «преданных рабов революции», «слуг информации» и «хозяев жизни». В романе «Generation ‘П’» в образах «слуг информации» типизируются пороки современного общества, в котором девальвированы культура, мораль, наука, милосердие, зато процветают и приветствуются «скверноприбытничество», жестокость, насилие и эгоизм, распространено взяточничество, но нет места чувству патриотизма и любви к Родине.

Герои романа «Generation ‘П’», живущие в освобожденном от тоталитаризма, якобы «открытом» обществе, оказываются не свободны, так как вынуждены подчиняться диктату волчьих денежных «бизнес»-законов. «Свобода слова», «свобода печати», «свобода совести», «свобода рынка», «свобода любви», «свобода самовыражения» – эти концепты приобретают, по мнению Виктора Пелевина, качество относительности, становятся симулякрами, фантомами современного общества, которое представляет собой царство тотальной человеческой низости.

Виктор Пелевин показывает те чудовищные формы, которые обрела «симулякровая» свобода, обернувшаяся еще большим рабством и распадом духовности. Вместо единой абсолютной Истины люди обрели множественность относительных, частных «истин». Нормой стала внедренная в сознание идея о правах человека, понимаемая как возможность жить без «репрессирующей» нормы, то есть по законам дикой природы, подчиняясь воле инстинктов. А следование инстинктам, как известно, превращает людей в животных. В романе «Generation ‘П’» ключевым персонажем, демонстрирующим этот процесс «биологизации человека» является Вавилен Татарский.

Анализируя взаимоотношения личности и общества в различные эпохи существования, Виктор Пелевин ярко демонстрирует смену жизненных целей, резкое изменение аксиологических концептов (от жертвенного подчинения идеологическим установкам страны «победившего социализма» до тотальной вседозволенности и поклонения культу «западно- демократического» идеала, воплощенному в преуспевающем бизнесмене). Показывая распад и гибель духовного в человеке, автор «Generation ‘П’» вскрывает и резко обнажает иллюзию стабильности и процветания человека в мире рекламных симулякров, показывает страшную человеческую растерянность, одиночество, опустошенность и бессмысленность существования.

Варьирование интертекстов классических произведений в романах Виктора Пелевина отражает духовно-нравственные изменения в обществе, свидетельствует о значительных сдвигах массового сознания. Наблюдения над обыгрыванием Виктором Пелевиным выдержек и цитат из других произведений в романе«Generation ‘П’», над высмеиванием клишированных фраз позволяют сделать вывод, что применение различных форм интертекстуальности мастерски используется автором для речевых характеристик различных персонажей и для выражения собственной позиции по поводу художественно воссоздаваемых реалий окружающего мира. Пелевин виртуозно владеет различными функциональными стилями русского и английского языков и использует их смешение, неожиданное комбинирование и обнажение скрытых смыслов для более глубокого и емкого осознания последствий распада глобальной «отвлеченно умственной» социальной системы. Писатель воспроизводит в комических формах абсурд бытия на постсоветском пространстве, бывшем когда-то великой державой. Особенно актуален для постмодернистской поэтики прием комической абсурдизации действительности.

В романе Виктора Пелевина «Generation ‘П’» сатирические приемы направлены и на разоблачение «виртуальной реальности» как средства манипулирования массовым сознанием. «Generation ‘П’» – это поколение людей, выбравших «Пепси», жизненные ориентиры и идеалы которых сформировала телереклама, получаемая по телевидению тенденциозная информация. Писатель совмещает документальные приметы постсоветской эпохи с абсурдной метафоризацией, доводит до крайних пределов комическое изображение, применяет гротескные образы и ситуации, чтобы продемонстрировать их фальшь.

Виктор Пелевин, создавая в своем романе фантасмагорический мир, опирается на понимание метаморфозы и как традиционного художественного приема, и как социального явления. Отсюда и амбивалентность механизма превращения. Мы наблюдаем почти традиционные сказочные метаморфозы: из скудной жизни советского человека, устремленного к жертвенному подвигу во имя прекрасного будущего, внезапно образовался быт «широкого потребления», разрекламированный и растиражированный, но существующий большей своей частью только в виртуальной реальности. В романе описано огромное количество различных рекламируемых воображаемых и существующих в реальности только для «новых русских» продуктов. Автор иронизирует по этому поводу: «Все упоминаемые в тексте торговые марки являются собственностью их уважаемых владельцев, и все права сохранены». Он также смеется и над собой: «Мнения автора могут не совпадать с его точкой зрения».

Фамилии и имена, составленные из инициалов вождей пролетариата (Ленин) в сочетании с инициалами знаковых фигур «перестроечного» периода, писателей андеграунда (например, Василий Аксенов), выполняют травестирующую роль, демонстрируя абсурдное совмещение в постсоветский период старых (тоталитаристско-социалисти-ческих) и новых (либерально-демократических по западно-американскому образцу) ценностей (Вавилен). Используя реминисцентные имена, фамилии, пародирующие известных литературных персонажей, намеренно искажающие их семантику, писатель-постмодернист достигает эффекта игровой относительности, зыбкости истины, эстетической перекодировки семантики предшествующей культуры.

Здесь можно говорить о своеобразной эклектике стилей: рекламного, разговорного, научного, сленгового, телевизионно-газетного. Стиль романа несет яркий отпечаток постмодернистского времени, о котором Пелевин пишет так: «И тут случилось непредвиденное. С вечностью, которой Татарский решил посвятить свои труды и дни, тоже стало что-то происходить. <…> Не то чтобы они изменили свои прежние взгляды, нет. Само пространство, куда были направлены эти прежние взгляды (взгляд ведь всегда куда-то направлен), стало сворачиваться и исчезать, пока от него не осталось только микроскопическое пятнышко на ветровом стекле ума». Само время отражается и выражается в языке, где смешано английское и русское, высокое и вульгарное, научное и сленговое, сложное и примитивное, вечное и одномоментное.

В своей словесной игре Виктор Пелевин не меняет значения слова, он лишь «уточняет» его, конструирует удвоение смысла посредством удвоения звучания. Используя фразеологические обороты, писатель закладывает возможность игры переносными значениями, которая и реализуется в тексте романа. Например: «Христос Спаситель. Солидный Господь для солидных господ». Как правило, писатель с помощью контекста создает условия для использования словосочетания или слова как в прямом, так и в метафорическом значении. Азеева И.В. первая обратила внимание на то, что обыгрывание устойчивых речевых оборотов, чаще всего каламбурное, – одна из важных особенностей авторского стиля Пелевина, которая обусловлена и спецификой эстетики постмодернизма, и игровой природой PR.

Все и всюду говорят о том, что надо что-то предпринимать, чтобы не потерять будущие поколения в этой все укрепляющейся системе ложных символов. Но чтобы противостоять чему-то — надо это что-то знать. Роман В. Пелевина «Generation «П»», главным пафосом которого является отрицание идеологии потребления, представляет в этом смысле большой интерес. Это история карьерного роста «невостребованного эпохой» выпускника Литературного института по имени Вавилен Татарский, становящегося тружеником рекламы- сначала копирайтером, затем криэйтором. Затем творцом телевизионной реальности, замещающей реальность окружающую, и, наконец,- остается один шаг - живым богом, земным мужем богини Иштар. Одна из важных прикладных тем романа- гуманистически- образовательная. Хотя большинство людей и так догадывается, что реклама и политика (граница между которыми очень расплывчата) по сути вещи недобросовестные и что «жевать «Тампакс» без сахара - это вовсе не высшее счастье в жизни» Пелевин четко и профессионально, на уровне терминологических и технических подробностей, лишь слегка утрируя, показывает, каким именно образом изготавливается рекламно-политическое вранье. Этот роман затрагивает один из нервных центров современной жизни.

Если остановиться поподробнее на романе В. Пелевина «Generation «П», то мы сможем найти в нем довольно оригинальное отражения концепта «PR». Отражение символического существования в романе: все упирается в деньги, потому что деньги давным-давно уперлись сами в себя. После крушения тоталитаризма средства имитации перестают быть послушными орудиями диктатуры, но не исчезают, приобретают автономное существование. Главный герой романа, клипмейкер Татарский не может не предположить, что управляющие государством «средства электронной коммуникации» все же являются орудием некой тайной диктатуры, но, в конце концов, убеждается, что нет диктатуры более могущественной, чем диктатура самой виртуальности. Выраженная во вставном трактате философская идея романа заключается в том, что поскольку телевидение делают люди, а сознание людей формируется телевидением, то таким образом суть современной социальности заключается в самодостаточном, закольцованном существовании телевизионного изображения.

В современном мире нет человека, человек редуцируется к телевизионному изображению, которого – по сути, в конечном итоге – тоже нет, поскольку оно лишь изображает, копирует реальность, а реальности нет. Пройдя путь снизу доверху в структуре СМИ, герой осваивает цели и принципы работы этой структуры, цели и принципы создания ложных имен-символов. В основе принципа создания ложных символов лежит принцип столпотворения, то есть смешения всего: языков (прежде всего русского и английского), культур, религий, исторических фактов, персоналий и т.д. (здесь все без разбора: восточные символы, Латинская Америка с Че Геварой, русские березки и косоворотки, ковбои в джинсах, средневековая романтика, христианская символика и т.п.). Гигант рекламной мысли тот, кто может срифмовать штаны хоть с Шекспиром, хоть с русской историей. С эрой телевидения наступает эра смешения времен и пространств, в которой есть единственная мера — деньги, а все остальное — товар. Товаром становятся даже пространство и время (они сдаются и продаются). Символы, будучи вырванными из своей культурно-исторической парадигмы, лишаются своего истинного содержания, в результате чего открывается возможность толковать их на основе каких угодно ассоциаций. Так, Вещий Олег, символизируя национальный характер, осмысливается как символ вещизма, и возникает слоган «Как ныне сбирается Вещий Олег в Царьград за вещами. На том стояла и стоит русская земля». Демократия (внутри корпоративной страны телевизионщиков) трактуется как «демоверсия для ботвы». Ложные символы рождают и ложные стили. Возникают два основных стиля – «западнический» и «ложнославянский». Суть «западнического» стиля в пропаганде через пепси-колу победы нового над старым, победы всего «крутого» и способного двигаться напролом. Суть «ложнославянского» стиля — игра на чувстве обывательского патриотизма и приверженности «нашим» традициям. Набор образов здесь примитивен: березки, церкви, колокола, красные рубахи навыпуск, бороды, сарафаны, подсолнухи, лузга. В целом же все разнородное и разнообразное множество рекламных образов создает один единственный образ счастливого человека (причем счастливого примитивно — как правило, это «телесный комфорт», «шкурная безопасность»). Реклама показывает людям других людей, которые сумели обмануться и найти счастье в обладании материальными объектами. Она стремится убедить, что потребление рекламируемого продукта ведет к высокому и благоприятному перерождению, причем не после смерти, а сразу же после акта потребления.

Виктор Пелевин создал первый полноценный миф о роли рекламы в современной российской действительности. Сегодняшний фольклор выражает следующую главную мысль: реклама представляет собой искусную и беспринципную манипуляцию массовым сознанием. Разумеется, профессионал в приватной беседе усмехнется: реклама — это в первую очередь 12-часовой рабочий день, бессмысленная нервотрепка и бесконечная мелочная бухгалтерия, как в сигаретно-пивном ларьке (из которого и перешел в рекламный бизнес главный герой Вавилен Татарский); но подобное определение на миф, разумеется, не тянет. А вот зомбирующий «25-й кадр», использование гипнотизеров или, скажем, разработка рекламных кампаний неким «сионо-масонским лобби» — материал вполне подходящий. Этим Пелевин и пользуется. Собственно, описанное в книге с действительной рекламной реальностью соприкасается главным образом психологически. Именно точность психологических мотиваций людей, заказывающих и делающих рекламу, является основным «реалистическим» достоинством романа. Так, первые встречающиеся в романе заказчики рекламы — одержимые манией величия финансовые махинаторы, большей части которых уготовлена печальная роль жертв бандитской мести, — психологически очень правдоподобный тип. Маловразумительное выражение собственных мыслей, болезненная реакция на намеки относительно возможного краха, хроническое пьянство, дорогая пыжиковая шапка под «стеклянным колпаком» (мелкая, но подкупающая подробность) и, наконец, тщательно скрываемая, но от этого не менее патологическая одержимость суевериями, сила которой такова, что заставляет даже откупаться от «злого духа» значительными суммами, которые выплачиваются сценаристу за совершенно ненужную, но попавшую в больную точку идею — вот вам портрет важнейшей прослойки заказчиков образца 1994 года. Портрет настолько точный, что читатель, убедившись в компетентности автора, принимает за чистую монету и все остальное: и заказчики в те времена случались самые живописные, и заказы зачастую срывались по весьма траурным поводам.

Владимир Евстафьев, президент рекламной группы «Максима», президент РАРА замечает: «Новая книга Пелевина обречена на успех: хищное дыхание бестселлера, т. е. брэнда, отнимающего время и деньги target group у конкурентов, так и сквозит между строк». Потенциальная возможность разъема на цитаты, которые могут быть использованы в качестве слоганов в саморазвивающейся «рекламной кампании» книги (как это происходит, скажем, с «Мастером и Маргаритой» или «Двенадцатью стульями»), роману обеспечена. Слоганы, обильно представленные в романе, неожиданно нашли свое реальное воплощение в жизни. Так, например, одна из новгородских пивоваренных компаний позаимствовала из текста Пелевина слоган про квас «Никола». («Квас — не кола, пей «Николу»»). Спустя всего два месяца после вывода бренда «Никола» на рынок и старта рекламной кампании узнаваемость марки, по данным исследовательской компании «О+К» (Санкт-Петербург), в северной столице составляла уже 66%, при этом 21% респондентов, перечисляя известные им квасные бренды, упоминали эту марку первой. Успехи своего квасного бренда производители объясняют грамотно спланированной рекламной кампанией, достаточным бюджетом на продвижение и оригинальным, «цепляющим» креативом.

Если ряд опорных (большей частью психологических) точек рекламной деятельности указан в «Generation «П» очень правдоподобно, то в целом судить по книге о рекламной действительности, конечно, нельзя — это все равно что изучать историю нэпа по «Двенадцати стульям». Да и нужно ли это? Для этого существуют учебники и пресса, а скоро наверняка появятся и воспоминания… Выход в свет «Generation «П» — появление первого отечественного литературного мифа о рекламном мире.

Сюжет любого произведения Пелевина всегда обильно сдобрен разнообразнейшими гротескными оборотами, усыпан замысловатыми придумками, экзотическими сценками. Здесь их также хватает, а некоторые из них даже можно принять за основное содержание фабулы. Кажется, вот он, ключ всей композиции. Но нет, не то! Взять хотя бы «испанскую коллекцию живописи». Помещенная почти в самый конец, эта сцена наталкивает на мысль, что Пелевин посвятил всю книгу одной задаче,- нарисовать современный портрет общества потребления. Тут же сама собой всплывает параллель с «Одномерным человеком» Герберта Маркузе. Бумажки с печатями- вместо картин и скульптур. Читателю остается только согласиться с персонажем Пелевина Азадовским: и правда, зачем вывешивать подлинные полотна, ведь нынешних участников светских околокультурных тусовок, все равно, интересует лишь цена шедевра в миллионах долларов да имя нынешнего его владельца. Пожалуй, «Generation П» можно было бы принять за отечественный вариант «Одномерного человека», а Пелевина- за сегодняшнего российского Герберта Маркузе. И реакции вроде как, подтверждают догадку. Читающая публика узнала себя. Оттого одни этим романом восторгаются,- узнали. Оттого же другие выражают резкое неприятие,- тоже узнали.

Герой в течение всего повествования куда-то дрейфует, создает рекламные ролики, потом начинает творить посредством мощного компьютера президентов и депутатов, а под конец оказывается творцом судеб всех людей, то есть почти Богом, получая в свои руки жезл,- мобильный телефон с одной единственной кнопкой на панели. Разрыв Пелевина с модернистской традицией еще более двусмыслен. Это особенно отчетливо видно, если сопоставить “Generation П” с другими пелевинскими текстами. Скажем, с “Чапаевым и Пустотой”.

Поэт-декадент Петр Пустота и главный герой нового романа “криэйтор” рекламных текстов и концепций Вавилен Татарский, в сущности говоря, антиподы. Пустота не знает, какая из известных ему реальностей реальна, а какая фиктивна. Но он сам выбирает для себя тот мир, в котором он - комиссар Чапаева, и следует этому выбору со всей возможной последовательностью. Татарский целиком и полностью принадлежит данной, т. е. сегодняшней, реальности, и для того, чтобы выйти за ее пределы, ему нужны стимуляторы, вроде мухоморов, дурного героина, ЛСД или, на худой конец, планшетки для общения с духами.

Пустота проходит путь философского “просвещения” и в конце концов обретает способность “выписаться из больницы”, иначе говоря - по примеру Чапаева - создавать свою реальность. Татарский тоже, казалось бы, проходит путь возвышения от ларечного “реализатора” до живого бога, главы некоего тайного ордена, Гильдии Халдеев, поставляющей России иллюзорную реальность. Но на самом деле его возвышение предопределено его именем, составленным из “Василия Аксенова” и “Владимира Ильича Ленина” и лишь случайно совпавшим с “именем города”. Именем, т. е. “брэндом”. А как шутит коллега Татарского по рекламным делам, “у каждого брэнда своя легенда”. Вавилен Татарский - такая же вещь, такой же продукт, как и то, что он рекламирует.

Петр Пустота - почти романтический образ модерниста; подлинного поэта, творца, избирающего пустоту как предельное выражение философской свободы. А Татарский - пустое место, никто, человеческий word processor, не творец, а “криэйтор”, как настойчиво подчеркивается в романе, волей случая вознесенный до небес. Со своей книжечкой, в которую в любой удобный и неудобный момент записываются рекламные идеи, он просто комичен. Особенно эта комичность очевидна, когда в момент наркотического “прозрения” он “во искупление” сочиняет для Бога “слоган”, действительно гениальный по своей пошлости: “Христос Спаситель. Солидный господь для солидных господ”. Его продвижение по мистико-карьерной лестнице, разумеется, напоминает компьютерную игру (три ступени, три загадки, башня, на которую надо взойти), но на самом деле не он восходит, а им двигают, как фишкой, - недаром каждое новое возвышение Татарского совершается после того, как его прежний босс-наставник, по неясным причинам, погибает. Выбрав в качестве зеркала (сюжета) и маски (автора) - двух главных компонентов описанного в романе “древнего халдейского ритуала” - вполне посредственного тупаря, “типический характер в типических обстоятельствах”, Пелевин демонстративно захлопнул дверь, ведущую не только к романтико-модернистской традиции изображения исключительного героя в исключительных обстоятельствах, но и к себе самому прежнему. Ведь Пелевин не то чтобы однообразен, скорее, последователен: начиная с ранних рассказов и “Омона Ра” вплоть до “Чапаева”, он умно и изобретательно вел свою тему, сразу же отличившую его от других постмодернистов. Если другие открывали за стандартизированными представлениями об истине и реальности - мнимости, фикции, симулякры, то Пелевин упорно доказывал, что из симулякров и фикций можно заново построить реальность.

Новый роман рожден горестным открытием того факта, что эта приниципиально индивидуальная стратегия свободы легко оборачивается тотальной манипуляцией “ботвой”: симулякры превращаются в реальность массово, в индустриальном порядке. Каждый рекламный клип - это на самом деле облеченный в виртуальную плоть квазиреальности симулякр счастья и свободы: “Свободу начинают символизировать то утюг, то прокладка с крылышками, то лимонад. За это нам и платят. Мы впариваем им это с экрана, а они потом впаривают это друг другу, и нам, авторам, это, как радиоактивное заражение, когда уже не важно, кто взорвал бомбу”. При таком раскладе разницы между творцом иллюзий и их потребителем не так уж и много. При “массовом воспроизводстве” творца заменяет криэйтор, а Петра Пустоту - Вавилен Татарский. Пелевин не мог не думать, когда писал этот роман, кто в период “массового воспроизводства симулякров” заменит его, Виктора Пелевина, точнее, много ли останется от Пелевина, если он захочет подольше удержаться в роли культового писателя поколения “П”? Над романом Пелевина, конечно же, витает тень Жана Бодрийяра. Именно с легкой руки этого философа концепция “симулякра и симуляции” стала знаменем постмодернизма. Именно он первым заговорил о том, что ТВ, и в первую очередь реклама, размывают границу между реальным и иллюзорным, создавая массовым потоком образы власти и вожделения (соответственно, анальный и оральный вау-факторы, как это называется у Пелевина). Эти образы могут иметь отношение к реальности, а могут быть более или менее искусной иллюзией реальности, их главная функция не в отражении, а в моделировании реального в сознании и в поведении потребителя.

Разрушая всякие связи с реальностью, симулякры, по Бодрийяру, размывают любую цель человеческой деятельности, что в свою очередь “делает неопределенным различие между правдой и ложью, добром и злом, и в конечном счете устанавливает радикальный закон эквивалентности и обмена, железный закон власти”. Естественно, по Бодрийяру, и сама власть, попадая в зависимость от гиперреальности симулякров, подменяется системой фикций. Те, кто читал роман Пелевина, помнят, что он заканчивается августовским кризисом, возникшим, по Пелевину, из-за перепроизводства симулякров: главный программист подторговывал налево “черным PR”, т. е. скрытой рекламой тех или иных товаров, вопреки заключенным контрактам на скрытую рекламу совсем других товаров. Разоблаченный, он посмертно отомстил встроенным в систему вирусом, который стер все виртуальное правительство.

Смешнее, чем у Бодрийяра. Но по идее все то же: кризис - всего лишь ограниченная инъекция реальности в систему симулякров, которая служит ее обновлению, мифологическому возрождению. В романе этот мотив выражается в финальном возвышении Татарского, становящегося живым богом вместо неприятного (и ответственного за кризис) Азадовского - ритуал умирающего и воскресающего бога налицо.

“Generation П” - первый роман Пелевина о власти per se, где власть, осуществляемая посредством симулякров, оттесняет поиск свободы. Да и, собственно, сама свобода оказывается таким же симулякром, вкачиваемым в мозг потребителя вместе с рекламой кроссовок; недаром жаргонное “лаве” саркастически расшифровывается одним из персонажей романа как сокращение от “liberal values”, иначе говоря - ценностей свободы. Оттого самому Пелевину нескрываемо скучно писать о Татарском и ему подобных. Пелевин - все-таки лирик по складу таланта, и там, где нет нервного контакта между его “я” и “я” героя из текста, исчезает живой напор и остается просто беллетристика среднего качества.

Возвращаясь к теме концепта, отметим, что Пелевин рассматривает рекламу и PR с точки зрения «внедрения и вовлечения». «Внедрение» обозначает процент людей, которые запомнили рекламу. «Вовлечение» — процент вовлеченных в потребление с помощью рекламы. Проблема, однако, состоит в том, что яркая, скандальная реклама, способная обеспечить высокое внедрение, вовсе не гарантирует высокого вовлечения. Аналогично, умно раскрывающая свойства товара кампания, способная обеспечить высокое вовлечение, не гарантирует высокого внедрения. Термин «вовлечение» не просто оказался полезным в работе. Он заставил Татарского задуматься над тем, кто, кого и куда вовлекает.

Сверхзадача любой телерекламы – создание образа счастья, впечатление, что приобретение тех или иных товаров и принесет его человеку. «Поэтому человек идет в магазин не за вещами, а за этим счастьем, а его там не продают». Рекламное счастье существует лишь в клипах. На самом деле они предлагают суррогат счастья, основанный на подмене представления о полноценном существовании, открытом всей полноте проявлений жизни, лишь потребительским вариантом. Мир симулякров-подделок теснит реальность, закрывает ее от человека, плодит теленаркоманов.

PR – это термин, а значит он относится к области науки. Однако это не только наука, но еще и искусство, прежде всего – искусство обмана. Благодаря подобным противоречиям концепт «PR» воспринимается как своеобразный парадокс, причем подобное восприятие создается и за счет того, что он представляется автором в виде оксюморона – как своеобразная «виртуальная реальность».

Парадокс пи-ара еще и в том, что, будучи ориентирована на внешнюю привлекательность, он нуждается в украшении, так как суть его в действительности некрасива.

Пелевин - мастер держать внимание читателя. Но, оторвавшись от текста и взглянув со стороны, обнаруживаешь, что пустота Пелевина так же виртуальна, как и его мир, то есть ее нет, рассеялась, как дым. Пока читаешь роман, легко увериться, что человек - это всего лишь телепередача, которая смотрит другую телепередачу, транслируемую непонятно кем для тех, кого на самом деле нет; но когда, оторвавшись от книги и выходя за дверь, ты реально получаешь кулаком в глаз или проливаешь на ногу кипяток из чайника, о пелевинских доводах как-то забываешь и жизнь сразу наполняется вполне конкретным содержанием. Такой ход мысли тоже неоднократно был обыгран автором, поэтому логически и казуистически его позиция неуязвима, да и не особенно тянет ее уязвлять.

Все это достаточно банальные рекламные технологии. Ничего удивительного в том, что роман «Generation П» посвящен именно им. Главный герой романа - перспективный рекламист, который «входит в бизнес», начиная с гротескно-реальных ступеней и заканчивая фантасмагорией «контроля над миром», превращаясь в бога - не только символически, но и фактически. Книга рассчитана с буквально математической точностью, от эпиграфа до последних строк. Она испещрена сценариями рекламных заставок; обнажая прием, автор объясняет, как именно легче всего завладеть вниманием потребителя. С одной стороны, реклама кругом, все к ней привыкли, все живут в ее мире; с другой - она надоел донельзя, поэтому все с благодарностью принимают любую форму добродушного издевательства, «стеба» над рекламой, в который с определенного момента начинает превращаться роман Пелевина. Здесь играет роль еще один метод, вполне цинично обозначенный автором на страницах романа: привлекать публику за счет отрицания осточертевшей рекламы; антиреклама действеннее рекламы, тем более, что Пелевину безразлично, что рекламировать (десятки самых расхожих товарных марок проходят вереницей через страницы книги, смешиваясь в единую пеструю картину). Ведь главный аспект, который его интересует - раскрутка собственного текста.

Вот он - «серый PR» (тут же рождается еще одно название: «Поколение PR»), прославляемый Пелевиным в его новом романе. Другими словами, самореклама (SelfPR), проводимая настолько умно и в то же время незавуалированно, что читателя немедленно «берет за живое». Самореклама, соединенная с минимальной неожиданностью фабулы, привнесением знакомых реалий, ироническим преломлением эзотерических «откровений»; умелые и джентльменские «отношения с публикой» - попросту PR.

Почему, собственно, реклама? Как знак современного мира, как воплощение семасиологических схем, с одной стороны, открывающих бесконечную перспективу трактовки, с другой - замкнутых на самих себе. В них и суждено блуждать Татарскому и читателю вместе с ним. Кстати, герой нового романа Пелевина - своего рода «человек без свойств», что тоже симптоматично: он не есть персонаж в привычном понимании, а лирическая проекция тени, возникающей при совмещении, в ходе диалога читателя и писателя; отсюда вавилонское смешанное имя, отсюда «космополитическая», национально-невнятная фамилия. Универсальный, всеобщий характер героя и его поисков выражен в старой притче о «птичьем короле» Семурге, имя которого переводится как «тридцать птиц». В финальном рекламном ролике герой тоже множится на тридцать, уходя вдаль по неведомой дороге. Однако результата и финиша у этого пути нет; Пелевин и его персонаж идут вперед по бегущей дорожке, не сдвигаясь с одной точки. И в итоге Татарский - человек вообще - выбирает трон правителя этого гротескного мира, больше не задавая вопросов. Отказавшись от роли мистического учителя, Пелевин оставляет себе право на то, чтобы остаться писателем; право на иронию. Особенно явно она выражена в немногих, но ключевых сценах «озарений» Татарского (как правило, под воздействием тех или иных наркотиков).

Единственное, что от них остается в памяти героя (а также читателя и самого автора) - ничего не значащая вне забытого контекста фраза-формула, разгадка неизвестной теоремы, воплощающая смысл бытия: «Ниточки исчезают, но шарик-то остается!» Подобно Алисе в Стране Чудес, герой Пелевина получает ключ от двери, войти в которую он не в состоянии.

Таким образом, подводя итог работы, мы можем говорить о том, что художественный концепт «PR» в романе В.О. Пелевина «Generation «П», с одной стороны, непосредственно соотнесен с культурным концептом «PR» в языковой картине мира, а с другой – включает в свое ассоциативно- семантическое поле множественные смыслы, выходящие за пределы одноименного культурного концепта и связанные исключительно с художественной картиной мира писателя.

Удивительно, с какой быстротой школа, сооружение вообще-то весьма тяжеловесное, инерционное, как утверждают эксперты, сегодня двинулась обратно, к советским образовательным стандартам. Так трудно проходили реформы, растянутые на десятилетия, с пилотными проектами и общественными обсуждениями, и с какой готовностью система развернулась вспять! Но по всему получается, что в этом направлении ее толкает общая тенденция, даже не политическая, а добровольная.

Пока в министерстве придумывают, что еще сделать с единым государственным экзаменом, чтобы всем угодить, а глава российского государства призывает школьников готовиться к труду и обороне, в то время, как в Общественной палате размышляют о едином учебнике по литературе, российские родители тщетно бьются над решением школьных задач, стремясь к вожделенной пятерке.

Им кажется, что признать собственную несостоятельность в этом вопросе равнозначно признанию родительской некомпетентности вообще, ведь новые методики никак не согласуются с собственным опытом, которого, надо честно признаться, просто нет. Опыт, конечно, есть, только принципиально другой, ведь еще нынешние тридцатилетние родители носили пионерский галстук. И именно полученное в то время знание мешает честно сказать, что ты детских уроков не понимаешь, и переложить ответственность на самого ребенка и на учителей, с которыми следует общаться не только по поводу двоек.

Миф о хорошем советском образовании так живуч не только потому, что прочно коренится в имперском сознании превосходства. Да, советское образование было хорошим, иными словами, правильным для исполнения тех целей, что ставили социалистическое государство и коммунистическая партия. Еще оно было хорошим потому, что продолжались еще дореволюционные традиции, работали старые школы и многое возникало именно вопреки. А еще людям просто требовалось выживать – и физически, и морально, а это самая сильная мотивация, какая только может быть.

Как учили и как учились в советские времена, вспоминают директор Федерального института развития образования Александр Асмолов , руководитель Центра социологии образования, науки и культуры Института социологии РАН Давид Константиновский и театральный критик, переводчик Ирина Мягкова .

Александр Асмолов :

– Моя первая школа была на 1-й Мещанской, которая ныне называется Проспект мира. И первая учительница носила хрестоматийное имя – Анна Ивановна. И было ей 24 года. И первое, что произошло, – я влюбился в свою первую учительницу в первом классе. И до сих пор помню, как меня мучила дума, что я плохо спел для нее.

Мне невероятно повезло, потому что жизнь школы очень тесно переплеталась с жизнью моих замечательных родителей, с жизнью в поселке писателей Красная Пахра. Мой учитель по жизни, которого, увы, уже нет, – это писатель Владимир Тендряков. И он учил меня тому, что личность кончается там, где она начинает существовать по формуле "что изволите".

И когда с 6-7-го класса у тебя дома бывают Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Камил Икрамов, Наум Коржавин, складывается совершенно иная реальность. И это приводило к конфликтам в школе. Потому что в школе были определенного рода советские нормы жизни и набор традиционных поэтов, которых полагалось любить больше, чем каких-то других. И если ты это нарушал, нарушались и правила этой жизни.

Поскольку я учился в советской школе, полагалось любить, кроме классических поэтов, суперсоветских – Владимира Фирсова, Игоря

В советской школе, полагалось любить, кроме классических поэтов, суперсоветских – Владимира Фирсова, Игоря Кобзева, Эдуарда Асадова

Кобзева, Эдуарда Асадова. А когда тебе 14 или 15 лет и море по колено, если тебе задается определенная мотивация теми, в кого влюблен, ты начинаешь свое мнение отстаивать с непомерной неистовостью и яростью. И поскольку я отстаивал, было комсомольское собрание, на котором разбиралось мое поведение за то, что я не люблю Асадова и Кобзева, и за то, что я вслед за Евтушенко повторил что "единицей советской поэзии является 1 кобзь".

В то время стихи передавали мое отношение к школе. Однажды на уроке гражданской обороны, поскольку у меня было плохо с моторикой, команды "направо" и "налево" выполнял некорректно, у меня дергалась нога. И тогда полковник, который был учителем НВП, сказал: "У, гад, ты тут твист хочешь танцевать, а не поворачиваться направо и налево! Ты у меня вылетишь из школы, как пробка из бутылки!" Я пришел в класс и написал стихотворение:

Школа – казарма, учитель – солдат,

Голова пуста, а орет на ребят.

Сенатор в гимнастерке и плебей в натуре.

Грязь в голову вбивает и учит разной дури.

Доколе ж? Плебея терпеть надоело.

Гнать их отсюда – вот наше дело.

Эти стихи, поскольку я желал популярности, я стал бросать девочкам в классе. И на уроке обществоведения директор школы, который вел этот предмет, перехватил мою бумажку. Лицо его сначала было белым, потом стало красным, цвет его менялся, и он сказал: "Ну, все, Асмолов, доигрался! Пойдем..."

Ирина Мягкова :

– Я помню до сих пор, что в пятом классе получила хрестоматию по литературе, от которой не могла оторваться. Там был настолько полный курс русской литературы, начиная от "Слова о полку Игореве", продолжая русскими историческими повестями, и 18-й век, Карамзин, Тредиаковский, это был курс литературы, который потом только в вузе стали преподавать, а тогда это давали в школе. Но быстро стало все меняться, и на моих глазах вместо этой хрестоматии пришла совсем другая, более адаптированная, сокращенная. И с каждым годом круг знаний, который все равно сохранялся немалый, сокращался.

Мы тогда много чего проходили, правда, новинок не знали, никаких современных писателей. А перепад был огромный: с одной стороны абсолютно просоветская, фальшивая Прилежаева, а с другой – Фрида Вигдорова, которая написала очень честную книжку "Мой класс".

Однажды по Прилежаевой в школе проходила конференция, и поскольку я была активистской в библиотеке, то меня попросили выступить. И это было мое первое критическое выступление в жизни. Книжка, которую обсуждали, называлась "Над Волгой", там такой бедный мальчик, без мамы, но умный, хороший, правильный, он решил, что надо свой класс увлечь не каким-то коллекционированием марок или другими глупостями, а надо увлечь музыкой Чайковского. И вот он заставлял всех слушать этого Чайковского, и весь класс полюбил музыку Чайковского...

Я когда прочитала эту книжку, точно почувствовала, что это фальшивка, неправда. И я вышла в актовый зал, полный согнанных с уроков детей, и

Школьники выступали и говорили, что не важно, правда или неправда в книжке, надо, чтобы было написано, как должно быть

сказала им, что то, что написано в книжке, неправда. Объяснила, что нельзя увлекаться музыкой так же, как марками, это разные вещи, но не была убедительной, безусловно, а просто сказала, что неправда, и хоть вы меня казните за это. Прилежаева, которая на обсуждении присутствовала, потом про меня спрашивала у нашего библиотекаря Антонины Петровны, из какой семьи девочка, почему так она...

А тогда вся аудитория была против меня, школьники выступали и говорили, что не важно, правда или неправда, надо, чтобы в книжке так было написано, как должно быть. То есть все уже были воспитаны в соцреализме.

Давид Константиновский :

– С пятого класса я учился в школе, которую и заканчивал, и она была замечательная! И каждый раз, когда приезжал в Челябинск, я навещал свою классную руководительницу. Она скончалась всего два года тому назад, такая боевая была, не намного старше нас… Тогда она, видимо, опасалась, что мы сильно будем ее доставать, поэтому очень строжилась. Однако пронять нас этой строгостью было нельзя. Это же мужская школа, там три десятка мальчишек, которым море по колено!

Ребята учились очень разные. Скажем, моим соседом по парте долгое время был сын уборщицы. Были и дети рабочих, инженеров, сын работника КГБ, дети интеллигентов, мелких служащих, тогда принимали всех. Выгоняли совсем уж за что-то чрезвычайное, а так все нам прощалось. Существовал, конечно, обряд инициации: когда приходил новичок, после уроков шли на зады школы и устраивали драку, но так, по-божески, скорее, мерились силами.

Внутри класса не возникало никаких особенных конфликтов. Хотя был у нас такой активный комсомолец, который донес на нас однажды, и это

Когда приходил новичок, после уроков шли на зады школы и устраивали драку

было серьезное дело. В 10-м классе на практику к нам пришли студентки иняза, красивые, веселые девушки. А у нас была хорошая компания, и мы учились хорошо (я начал учиться хорошо с 9-го класса, до этого вообще не учился), и на праздники у двух братьев из класса уехала мать, и мы пригласили этих девушек в гости. Выпили совсем немножко вина, разговаривали о жизни, о литературе, в общем, все прошло замечательно. Мы не афишировали это событие, но и не скрывали. И этот активный комсомолец пошел и донес.

С нас что взять? А девушек собирались исключить из института. Мы узнали об этом не от них самих, они ничего не сказали, мы узнали это от учителей. Мы – к родителям, родители – к завкафедрой, тот оказался очень порядочным человеком, и это дело замяли, слава богу. Хотя все было очень безобидно, даже возвышенно, я бы сказал.

2. Школа и ее учащиеся после 1935 года

Школьная реформа. Новые требования к учащимся в области знаний и дисциплины. Взаимоотношения учащихся и учителей. Общественная работа. Роль комсомола. Интересы учащихся и их политические настроения

В это время, когда в школе проводились реформы, о которых я уже вскользь говорил, я учился в педагогическом институте и не наблюдал непосредственно за перестройкой работы школы. Снова я попал в школу в 1935 году после окончания педагогического института. Причем я начал свою педагогическую деятельность не в средней школе, а в техникуме.

Мои наблюдения, относящиеся к тому периоду, когда я преподавал в техникуме, тоже представляют большой интерес. В техникумы шли окончившие семилетки. Они сдавали вступительный экзамен по ряду предметов, в том числе по русскому языку и литературе. Таким образом, я мог составить себе довольно ясную картину положения в школе, представлял себе, с какими знаниями выпускают учащихся семилетки.

Правда, я преподавал два года в сельскохозяйственном техникуме, куда поступали преимущественно из сельских школ. В сельских же школах, как правило, была ниже грамотность учащихся. Поэтому, чтобы представить себе положение в городских школах, в сведения, касающиеся школ сельских, нужно внести некоторые коррективы.

Экзамен поступающим в техникум не отличался большой строгостью. Давался диктант, несколько вопросов по грамматике и два-три вопроса по литературе. В диктантах экзаменующиеся делали от 2 до 40 ошибок. Приходилось принимать и таких, которые делали по 10-15 ошибок. В моих записках сохранились сведения о том, что в 1938 году (прием студентов происходил в середине августа, на 120 мест было 250 кандидатов) приняли на первый курс техникума комсомолку, сделавшую 40 синтаксических и орфографических ошибок. Приняли ее по настоянию партийной организации техникума: у нее были какие-то рекомендации по партийной линии.

Не могу не рассказать о некоторых курьезных ответах по литературе, которые также сохранились в моих записках.

Экзаменующийся рассказывает биографию Некрасова и говорит следующее: «Некрасова отец хотел отдать в белогвардейцы, но Некрасов не хотел идти в армию»…

Экзаменующийся разбирает рассказ Чехова «Злоумышленник». Мнется.

Преподаватель спрашивает его:

«Ну, что же, осужден был крестьянин?»

Экзаменующийся, подумав, отвечает:

«Да, ему дали принудработы».

Экзаменующийся рассказывает о повести Фурманова «Чапаев». Тоже мнется. Говорит тихо, несвязно.

Преподаватель спрашивает его:

«Кто же был комиссаром в дивизии Чапаева?»

Экзаменующийся, замявшись, отвечает:

«Этот, как его, Колчак».

Два первых ответа, как мы видим, являются следствием воспитания советского, следствием воздействия на сознание учащихся окружающей среды, советской действительности. Принудработы, белогвардейцы – слова и понятия советского периода, воспринятые некритически, преломленные в сознании учащегося в историческое прошлое, иное и по форме, и по содержанию.

В эти ответы, которые сначала вызывают только улыбку, следует вдуматься, и тогда мы увидим значительно больше. Мы увидим, что часть нашей молодежи не знает прошлого России, ее истории, не знает, прежде всего, хорошего в этом прошлом, не может сравнить его с настоящим, с советской действительностью. Незнание прошлого России, незнание Западного мира лишает нашу молодежь, может быть, и не всю, но значительную часть ее, того критерия, с которым бы она могла подходить к советской действительности.

Таким образом, эти курьезные, на первый взгляд, ответы заключают в себе глубокий смысл, свидетельствуют о тех процессах, которые происходят в сознании молодежи.

Третий ответ экзаменующегося, о Колчаке, объясняется, по-видимому, незнанием литературы вообще, низким образовательным уровнем, незнанием, в частности, истории Гражданской войны. Как это ни странно, но история Гражданской войны в школах не изучалась.

Приведенные примеры ответов не являются абсолютным исключением. О подобных ответах я знал из рассказов знакомых преподавателей.

Однако на основании этих ответов не следует делать вывод о низком развитии и низком образовательном уровне всех учащихся, всех выпускников школ. Наряду с приведенными примерами, я мог бы привести примеры, свидетельствующие об исключительно высоком уровне развития учащихся даже сельских школ, о большой начитанности их. Как правило, высокий уровень развития достигался не столько в процессе учения в школе, сколько в процессе самообразования, в процессе чтения.

И еще следует отметить одно. Уже в плане политическом. Тоже, как правило, блестяще учились (я говорю о тех, кто приходил в техникумы из сельских школ) дети раскулаченных крестьян, нередко сироты, родители которых погибли в ссылке. Я не хочу этим сказать, что в нашем народе есть одаренные и неодаренные слои, хотя зажиточные крестьяне отличались, конечно, большими способностями, большим трудолюбием. Но все-таки я не хотел бы выделять какой-то слой. Объяснялось то явление, о котором я говорю, по-моему, несколько иными причинами. Детям раскулаченных в течение нескольких лет был закрыт доступ не только в высшие учебные заведения, но и в средние, такие, как техникумы. И даже в средние школы. Были районы, где детям раскулаченных не давали возможности учиться даже в старших классах средней школы. Как я уже говорил, дети раскулаченных, как и все, кому большевики не давали возможности учиться, обходили преграды, установленные властью: уезжали из родных мест, доставали подложные документы, учились. Но, конечно, не все, не всем удавалось прорваться через рогатки большевистских законов.

В октябре или в ноябре 1934 года на последней странице «Известий» и «Правды» появилась в отделе хроники короткая заметка, в которой сообщалось о том, что Совнарком вынес решение, снимающее ограничения для поступления в высшие учебные заведения детей социально чуждых.

На следующий же год тысячи юношей и девушек, социальное происхождение которых не дало возможности до сих пор учиться, пришли в университеты, институты, техникумы. Пришли и те, которые только что окончили школы, и те, которые окончили школы год, два, три, четыре тому назад. Вся эта масса молодежи, пополнив свои знания самообразованием, страстно желавшая учиться, легко проложила в конкурсных экзаменах себе путь в высшие учебные заведения и техникумы. Вполне также естественно, что и училась эта молодежь отлично.

Я остановился на этом вопросе неслучайно. Ведь он носит сугубо специфический характер, присущий только советской школе, советской стране. Ни в одной другой стране нет ничего подобного. Есть только одно: препятствия материального характера, которые, кстати, всегда были и в СССР, хотя и в значительно меньшей степени. С 1940 года, со времени введения платы за обучение в 8-10 классах школы, препятствие материального характера в СССР столь же велико, как и в капиталистических странах. Если же принять во внимание низкий стандарт жизни в СССР, необеспеченность таких слоев населения как рабочие и крестьяне, то можно утверждать, что материальные препятствия для учения в СССР значительнее, чем во многих капиталистических странах. Необеспеченной семье в СССР так же трудно учить детей, как в самой отсталой стране. А, может быть, еще и труднее.

Вернусь теперь к основному вопросу этой части моей работы: школа после 1935 года.

В 1936 году я пришел в школу в качестве преподавателя русского языка и литературы. За шесть лет, прошедших после того, как я в последний раз переступил порог школы, в ней произошли существенные перемены. Но многое осталось по-прежнему.

Перемены, происшедшие в школе, касались, прежде всего, постановки преподавания. Лабораторный, бригадный метод был отменен, как не оправдавший себя. Я бы добавил к этому: как искалечивший несколько поколений. Комплексная система преподавания была заменена предметной. Был введен урок, как единственная обязательная форма обучения. Были введены экзамены, которые вначале назывались испытаниями, система отметок от «очень плохо» до «отлично», а затем и цифровая система – от единицы до пятерки. К учащимся предъявлялись теперь значительно более высокие требования, чем раньше, как в области знаний, так и в области дисциплины.

Обучение начало проводиться по учебникам. Один за другим появились стандартные учебники по всем предметам.

Реформы эти произвели, несомненно, положительные перемены: с каждым годом начал расти общеобразовательный уровень учащихся, повышалось их развитие, мерами внушения и, главным образом, репрессивными мерами поднималась дисциплина. Учащихся, совершивших грубые нарушения дисциплины или систематически неуспевающих, – даже исключали из школы. Исключение, правда, считалось мерой крайней. В 1939-40 годах директора школ вообще перестали исключать нарушителей дисциплины и неуспевающих, так как вся ответственность за проступки учащихся и плохую успеваемость возлагалась на учителей и директоров школ. Их обвиняли в том, что они «не сумели воздействовать на учащихся».

Как я уже указывал, в результате проведенных реформ повысился уровень знаний и, скажем, в 1940 году средние школы-десятилетки (реформа ввела вместо девятилетнего – десятилетнее обучение) выпускали уже вполне грамотных людей.

Но вот о дисциплине этого нельзя сказать, нельзя утверждать, что дисциплина намного поднялась. В причинах этого явления стоило бы разобраться. Вскоре после проведения основных реформ вышел закон о всеобщем обучении (всеобуч), о всеобщем семилетнем обучении. Родители теперь обязаны были посылать своих детей в школу. Учителя обязаны были мерами внушения, мерами уговаривания привлечь всех детей к обучению в школе.

Теперь в школу пришли и те дети, которые в силу разных причин, прежде всего, в силу материальной необеспеченности семей, не посещали ее. Одни из этих детей работали, другие вообще ничего не делали. В школу пришли и так называемые безнадзорные, полусироты, у одних из них не было матерей, у других – отцов. В школу пришли дети улицы, с соответствующим, конечно, поведением. Они сразу же пошатнули дисциплину в школе, и потом справиться с ними было очень трудно. Они пропускали занятия, нарушали дисциплину на уроках. Это был в буквальном смысле слова бич учителей и администрации школы.

Второй причиной падения дисциплины явились события 1937 года, массовые аресты в стране. Многие семьи остались без отцов, их материальное положение пошатнулось, дети перестали посещать школу. В самой школе усилились антибольшевистские настроения. Протест против режима выражался иногда у детей в форме нарушения школьной дисциплины.

Наконец, третья причина падения дисциплины определялась введением платы за обучение. На учение в школе учащиеся перестали смотреть как на благодеяние, которое делает им государство. Учащиеся стали вести себя несколько вызывающе. Вместе с тем учиться стали не хуже, а лучше, потому что отличников освобождали от платы за обучение. Так же, как в высших учебных заведениях, отличная успеваемость обеспечивала право на получение стипендии.

Введение урочной системы и все остальные перемены в школе повысили роль педагога и вместе с тем увеличили его ответственность. Об этом я еще буду говорить. Сейчас же отмечу только одно, что имеет непосредственное отношение к учащимся. Педагог стал пользоваться большим уважением и любовью учащихся. Конечно, по-прежнему были любимые и нелюбимые педагоги, по-прежнему нелюбимым присваивали клички, устраивали неприятности и т.д., но сама личность учителя стала пользоваться, несомненно, большим уважением и авторитетом. Чем больше знания своего предмета показывал педагог, чем интереснее были его уроки, тем больше уважения питали к нему ученики. Педагог, с одной стороны, поднялся в глазах учащихся как авторитет, как человек, передающий им свои знания, с другой стороны, он приблизился к ним как воспитатель, как старший товарищ, как моральный авторитет.

Роль общественной работы в жизни школы явно снизилась. По-прежнему заседал учком, по-прежнему существовал ОСОАВИАХИМ и МОПР, но при переходе из класса в класс, при оценке успехов учащихся принимались во внимание только их знания, между тем как раньше играла свою роль и общественная работа: ученик, имевший плохие отметки, но активно работавший как общественник, мог рассчитывать на то, что его переведут в следующий класс именно как общественника. Ученические комитеты по-прежнему посылали своих представителей на заседания педагогических советов, но эти представители не имели того решающего голоса, как прежде.

Роль комсомола осталась прежней, может быть, даже повысилась. Комсомольская организация не могла, скажем, вмешиваться с большим успехом в вопросы определения успеваемости учащегося, но зато она вмешивалась с другой стороны, она искала политические мотивы тех или иных поступков учителей, которые казались ей небольшевистскими. Подходя с этой стороны, комсомольская организация вмешивалась непосредственно в работу учителя.

На закрытых комсомольских собраниях обсуждались те или другие поступки учителей, критиковалась работа учителя, постановка преподавания. Искали в преподавании учителя, если это по ходу дела нужно было, несоветское, несозвучное эпохе, как принято там говорить. Комсомольская организация могла по своей комсомольско-партийной линии начать против неугодного ей учителя травлю. Особенно это относится к годам ежовщины. Об организации партийной, в которую входили главным образом учителя, скажу ниже.

Теперь об интересах и политических настроениях учащихся. Прежде всего, нужно сказать, что интересы учащихся нашей школы значительно шире и глубже интересов учащихся западной школы. Я имею в виду, в первую очередь, немецкую школу, которую немного знаю. В этом сопоставлении я не хотел бы касаться самой системы образования. Это дело каждого народа. С нашей точки зрения, преподавание в американской, например, школе поставлено неудовлетворительно. С точки зрения американцев, может быть, именно такая система образования отвечает интересам нации. Повторяю – этого вопроса я не касаюсь. Но вот о широте интересов учащихся нашей школы и западной мы можем говорить. При этом я не хотел бы, чтобы то хорошее, что есть в нашей школе, в среде нашей молодежи, читающий эту работу приписал бы влиянию большевистского режима. Нет, не благодаря, а вопреки большевистскому режиму наша молодежь приобрела то хорошее, чем она располагает. И интересы, и запросы ее не от большевизма, а от извечных черт нашего российского характера. Стремление к знанию, к глубокому знанию, стремление к непрерывному расширению круга знаний и интересов, увлечение вопросами философии, истории, литературы всегда было свойственно российской молодежи. Наша молодежь получала всегда, так сказать, двойное образование: одно в учебном заведении, на ученической и студенческой скамье, другое – в библиотеках, в музеях, в театрах, за домашним письменным столом. Ведь только у нас термин самообразование имеет такой широкий и глубокий смысл.

Большевики пытались увести молодежь от науки, от литературы в область специфической политики и общественности, которые ставят только одну цель: поддержание и укрепление режима. В конце двадцатых годов и в начале тридцатых какая-то часть молодежи увлекалась общественной и политической работой, увлекалась в ущерб знаниям, успехам в науках. С середины тридцатых годов можно было наблюдать резкое падение интереса к общественной работе. Интересы молодежи переключились в науку, в учение, в работу различных кружков – литературных, исторических, физических и т.д., в самообразование. Возрос интерес к книге. По свидетельству библиотечных работников, главным образом к классической литературе, русской и западной. Возрос интерес к театру, причем посещались спектакли преимущественно с классическими вещами. Если в конце двадцатых и начале тридцатых годов у учащихся проявлялся интерес к кружкам техническим, то перед войной он заменился интересом к гуманитарным наукам.

Делая выше сравнение нашей школы с западной, нашей молодежи с молодежью на Западе, я не хотел сказать, что вся молодежь на Западе лишена духовных и научных запросов. Сказать так – значит совершить грубую ошибку. Но мне все-таки кажется, что слой молодежи, не лишенной таких запросов, у нас значительно шире. У нас больший процент молодежи с интересами, выходящими за границы баскетбольной площадки.

К слову – о спорте. Спортом у нас тоже увлекаются, спорт любят, но не в ущерб другим интересам, не в ущерб учению.

Труднее всего говорить о политических настроениях молодежи. Здесь мы берем на себя большую ответственность. Но не побоимся ее, ибо это, с моей точки зрения, один из основных вопросов в проблеме характеристики советской школы.

Чего же, в конце концов, достигли большевики? Достигли ли они тех результатов, которых добивались? Воспитывает ли школа действительно преданных делу Ленина-Сталина граждан или нет? Воспитывает ли она идейных сторонников коммунизма или нет? Ответы на эти вопросы дать необходимо. Общим коротким ответом – да, наша школа воспитывает идейных коммунистов или – нет, наша молодежь настроена антикоммунистически, таким ответом нельзя ограничиться, такого ответа нельзя дать. Вопрос слишком сложен. Коротко можно ответить только так: нет, большевики не достигли тех результатов, к которым стремились, на которые рассчитывали. Можно сказать: наша молодежь, как и весь наш народ, победила, она не покорилась большевикам, не сломилась, не позволила сделать из себя послушное орудие большевистской политики.

Герои документального романа А. Фадеева «Молодая гвардия» Олег Кошевой и его товарищи, воспитанники советской школы, погибли в борьбе против немцев во время войны. Они организовали подполье, которое боролось против немцев, боролось вместе с идейными большевиками, отстаивая большевистский режим. Это так. Но подлинным движущим началом в этой борьбе был отнюдь не советский, а российский патриотизм. Любовь к Родине – России – вот что двигало молодыми подпольщиками. В клятве, которую давали подпольщики Краснодона, как и подпольщики и других наших городов, не было ни слова о большевизме, о Сталине. Только о Родине. Знаменательное явление!

Трагедия российской молодежи в том, что в последнюю войну, защищая Россию, она защитила и большевизм, прикрыла его своей грудью. С уверенностью можно сказать, что на протяжении всех тридцатых годов в среде молодежи росли и ширились антибольшевистские настроения. Чем это объясняется? Где причины этого явления?

Во-первых, это объясняется общим ростом антибольшевистских настроений в народе. Во-вторых, разочарованием молодежи.

Если в конце двадцатых годов часть молодежи была увлечена перспективами развертывающейся индустриализации страны, охвачена – не нужно этого скрывать – пафосом строительства, то в конце тридцатых годов от этого пафоса не осталось и следа. Вместо широких далей, которые так красиво, заманчиво рисовали большевики, у молодого человека или девушки не осталось ничего, кроме окончания – в самом лучшем случае – университета и работы на окраинах страны или в сельской глуши. Зная о подлинных настроениях молодежи, большевики стали в то время много говорить о долге перед народом и страной, который заключался, по их утверждению, вот именно в такой обыкновенной работе. Работать там, куда посылает «партия и правительство», делать свое, может быть, и небольшое, но очень важное дело, важное в общем ходе «построения социализма». В литературе появился положительный герой – студент, оканчивающий высшее учебное заведение и мечтающий о будущей своей работе в качестве агронома в Кубанской станице или лесовода в сибирской тайге. Вспоминается один из талантливых очерков Е. Кригера в «Известиях» о маленьком счетоводе какого-то колхоза Вологодской области, который наконец-то понял значение той миссии, какую выполнял. Пафос мелких дел не мог, естественно, увлечь молодежь, перед которой еще вчера раскрывались широкие дали. Коммунистические, но все-таки дали, которые манили своей кажущейся грандиозностью и кажущимся благородством цели. В пафосе тех далеких лет звучали струны интернационализма не только разрушительного: «Мы учимся и работаем не только для себя, но и для всего человечества».

Разочарование в идеях коммунизма наступило еще задолго до того, как большевики повернули всю свою пропаганду на рельсы патриотизма. Идеей советского патриотизма большевики поспешили заполнить ту брешь, которая образовалась в сознании молодежи в результате крушения идей коммунизма. Первый сокрушительный, действительно сокрушительный удар коммунистическим идеям, вообще увлечению молодежи «строительством коммунизма» нанесла коллективизация. Второй окончательный удар – ежовщина. Весной 1940 года я читал лекцию в сельскохозяйственном техникуме. В ходе лекции процитировал слова В.Г. Белинского, написанные им в 1840 году о том, как завидует он потомкам, которые увидят Россию 1940 года, цветущую, прекрасную. Когда я прочитал эту цитату, в аудитории раздался смех. Я сделал вид, что ничего не произошло. Но дело не в этом. Важна сама реакция студентов, реакция у многих совершенно инстинктивная. Ведь это не была организованная демонстрация. Нет, смех вырвался помимо их воли: такими дикими показались им слова великого критика, позавидовавшего им, видевшим и разорение деревни во время коллективизации, и голод, последовавший за коллективизацией, видевшим вокруг нищету и произвол.

«Позавидовал», – вырвалось у одного из студентов, и умные глаза его блеснули таким непередаваемым сарказмом, что я помню их до сих пор. Пример, по-моему, достаточно яркий и убедительный, доказывающий, что молодежь понимала, что происходит вокруг, отдавала себе отчет в том, куда большевики привели страну и народ.

Другой пример не менее убедителен. Мне рассказывал преподаватель из Симферополя, что в десятом классе одной из средних школ города не было ни одного комсомольца. К сожалению, в моих записках не сохранился номер школы. Сколько комсомольская организация школы (кстати, весьма незначительная) ни старалась вовлечь учащихся десятого класса в комсомол, она ничего не смогла сделать. Учащиеся, ссылаясь на загруженность уроками и домашними заданиями, уклонялись от подачи заявлений в комсомол. Причем вели себя отнюдь не вызывающе, сознавая, что таким путем можно все испортить.

Не следует, однако, на основании приведенных фактов делать выводы об антибольшевистских настроениях всей молодежи без всякого исключения. Известная часть ее, прежде всего комсомольский актив и какая-то часть беспартийных, продолжают идти за большевиками. Определить эту часть молодежи в каких-то цифрах очень трудно. Можно сказать только одно: это незначительная часть, но она все-таки есть.

Какая-то часть молодежи участвует активно в жизни страны, хотя бы в том же строительстве потому, что в человеке заложено неистребимое стремление к творчеству, к приложению своих сил в деле, результаты которого человек мог бы видеть. И вот он видит заводы, которые строит, больницы, проекты которых он чертит. Нужно большое напряжение воли, чтобы осознать, что за всем этим стоит черный призрак большевизма, цели которого противоположны интересам народа. Люди осознают, люди видят этот призрак все яснее – антибольшевистские настроения растут и углубляются и среди всего народа, и среди молодежи. Растут и углубляются, несмотря на пропаганду, которой пронизана вся жизнь, несмотря на многолетнее воздействие школы, которая поставлена на службу большевизму.

Что можно сказать о результатах коммунистического воспитания в советской школе? Можно с уверенностью сказать, что этот результат во много раз меньше затрачиваемых большевиками усилий. Незначителен этот результат еще и потому, что сама молодежь, видящая расхождение между пропагандой и действительностью, успешно сопротивляется попыткам большевиков целиком подчинить подрастающее поколение. Этому сопротивлению молодежи во многом способствует и наш учитель.

Из книги Последняя тайна рейха. Выстрел в фюрербункере. Дело об исчезновении Гитлера автора Арбатский Леон

Глава 8. После 1945 года. Советская печать и радио: Гитлер мертв До конца 1945 года продолжалась послевоенная эйфория. Казалось, с войнами покончено навсегда. Главы государств и правительств великих держав, маршалы и фельдмаршалы, дипломаты и общественные деятели без конца

Из книги Золотые дни Греции автора Кулидж Оливия

Новый век После 323 года до н. э. Смерть Александра обозначила завершение целой эпохи. Греческая история этого времени уже не была чисто греческой, поскольку речь шла о смешанных народах или о том, что мы сейчас называем Ближним Востоком. Александр не оставил наследника.

Из книги Когда началась и когда закончилась Вторая Мировая автора Паршев Андрей Петрович

Глава 4. Борьба в соцлагере. Антикоммунистические выступления в странах Восточной Европы после 1945 года В отличие от Польши в других странах Восточной Европы - Югославии, Венгрии, Румынии, Чехословакии и Болгарии, послевоенный процесс установления

Из книги Шотландия. Автобиография автора Грэм Кеннет

Глава 6. «Но пасаран!». Партизанская война в Испании после 1945 года После поражения республики в 1939 году в Испании оставались малочисленные партизанские отряды, совершавшие диверсии на железных и автомобильных дорогах, линиях связи, добывавшие с боем еду, топливо и оружие.

Из книги БНД против Советской армии: Западногерманский военный шпионаж в ГДР автора Вагнер Армин

Из книги Масонские биографии автора Коллектив авторов

После Куллодена, апрель 1746 года Роберт Форбс Самая же скорбная страница сей истории еще впереди. Я разумею жестокости и зверства королевских сил, заливших нашу страну кровью после битвы. Не могу точно сказать, сколько дней мертвые тела пролежали на поле, радуя взор

Из книги Уроки украинского. От Майдана до Востока автора Ахмедова Марина Магомеднебиевна

в) Второй главный отдел МГБ после 1970 года Последствия возведения Берлинской стены потребовали не только от БНД выработки новой стратегии оперативной работы. Министерству государственной безопасности тоже пришлось отреагировать на изменившиеся условия. Хотя вначале

Из книги Дневник бывшего коммуниста [Жизнь в четырех странах мира] автора Ковальский Людвик

Эзотерическая школа после смерти Уэсткотта Нужно подчеркнуть, что сам термин «Эзотерическая школа» недавнего изобретения и описывает научный стиль, который никогда ранее не был формализован и сведен в единую цельную систему теми или иными конкретными людьми.

Из книги Соборный двор автора Щипков Александр Владимирович

Школа ненависти. Школа любви Учебный год в Донецке начался 1 октября, с месячным опозданием. Первоклашки пошли в школу под звуки праздничных песен, залпов реактивных установок «Град», в атмосфере ежедневной трагедии. Украинские военные, удерживая линию фронта в

Из книги Свершилось. Пришли немцы! автора Будницкий Олег Витальевич

2.4. Через два года после того, как я влюбился Сегодня я ходил на собрание районного комитетаZMP [Союз польской молодежи] Он был посвящен сотрудничеству с фабрикой Л13 [Потом она стала фабрикой имени Розы Люксембург]. Нашей задачей было помочь им организовать дискуссионный

Из книги Слово и «Дело» Осипа Мандельштама. Книга доносов, допросов и обвинительных заключений автора Нерлер Павел

Из книги Литвиненко. Расследование [Доклад по делу о смерти Александра Литвиненко] автора Оуэн Сэр Роберт

1. Школа и ее учащиеся до 1936 г. Два периода в жизни школы. Первый – до середины 1930-х годов. Лабораторный метод занятий. Отсутствие учебников. Роль общественной работы в жизни школы. Роль комсомола. Недостаточное образование. Сопротивление учителей.Чтобы с достаточной

Из книги Смертельная схватка нацистских вождей. За кулисами Третьего рейха автора Емельянов Юрий Васильевич

‹1› Справка ГУГБ НКВД № 23 от 2 июля 1935 года с характеристикой стихотворений О.Э. Мандельштама «Холодная весна…» и «Мы живем, под собою не чуя страны…» «УТВЕРЖДАЮ» Нач‹альник› УСО ГУГБ НКВД (ГЕНКИН) Зубкин 2 июля 1935 г. СПРАВКА № 23 О к-р стих‹отворении› «Холодная весна» и

Из книги автора

‹11› Дактограмма О.Э. Мандельштама, снятая в пересыльном лагере после его смерти, 27 декабря 1938 года ПОЛ М. 13 83495 ‹Фамили›я Мандельштам Д‹акто-›форм‹ы› 17 73565 ‹Имя› Осип ‹Отчество› Эмильевич Место рождения умер 27/XII–38 г. Год рожд‹ения› 1891 г. ‹Далее следуют отпечатки

Из книги автора

Карьеры Ковтуна и Лугового после 2006 года 9.179 Профессор Сервис сказал о том, как сложились судьбы Лугового и Ковтуна в России после смерти Литвиненко:«Вокруг Лугового и Ковтуна была построена защитная стена. Хотя Ковтун, в сущности, не избегал публичного внимания, он дал

Из книги автора

Глава 16. После 1 мая 1945 года О том, что правительство Дёница стало наращивать усилия, предпринимавшиеся до сих пор Гиммлером и его людьми по налаживанию отношений с западными союзниками, свидетельствовала деятельность самого Шелленберга, который, по настоянию шефа СС, был

Нельзя говорить о каких-либо достоинствах советской системы образования, не понимая, как, когда и откуда она появилась. Основные принципы образования на ближайшую перспективу были сформулированы еще в 1903 году. На II съезде Российской социал-демократической рабочей партии было заявлено, что образование должно быть всеобщим и бесплатным для всех детей до 16 лет вне зависимости от пола. Кроме того, следует ликвидировать сословные и национальные школы, а также отделить школу от церкви. 9 1917 года является днем учреждения Государственной комиссии по просвещению, которая и должна была разрабатывать и контролировать всю систему образования и культуры огромной страны Советов. Положение «О единой трудовой школе РСФСР», датированное октябрем 1918 года, предусматривало обязательное посещение школ всеми гражданами страны в возрасте от 8 до 50 лет, которые еще не умели читать и писать. Единственное, что можно было выбирать, - на обучаться грамоте (русском или родном).

В то время большая часть трудового населения была неграмотной. Страна Советов считалась сильно отстающей от Европы, где общее образование для всех было введено почти на 100 лет раньше. Ленин считал, что умение читать и писать сможет дать толчок каждому человеку к «улучшению своего хозяйства и своего государства».

К 1920 году более 3 миллионов человек обучились грамоте. Перепись того же года показала, что более 40 процентов населения старше 8 лет умеют читать и писать.

Перепись 1920 года была неполной. Она не проводилась в Белоруссии, Крыму, Закавказье, на Северном Кавказе, в Подольской и Волынской губерниях, ряде местностей Украины.

Коренные изменения ждали систему образования в 1918-1920 годах. Школу отделили от церкви, а церковь от государства. Преподавание любого вероучения было под запретом, мальчики и девочки теперь учились вместе, а за уроки теперь не нужно было ничего платить. В это же время начали создавать систему дошкольного воспитания, пересмотрели правила приема в высшие учебные заведения.

В 1927 году среднее время обучения для людей старше 9 лет составляло чуть более года, в 1977 году – почти 8 полных лет.

К 1930-м годам неграмотность как явление было побеждено. Система образования была организована следующим образом. Практически сразу после рождения ребенка его можно было отдать в ясли, затем в детский сад. Причем существовали как детские сады дневного пребывания, так и круглосуточные. После 4 лет обучения в начальных классах ребенок становился учеником средней школы. По ее окончании он мог получить профессию в училище или техникуме или же продолжить обучение в старших классах основной школы.

Стремление воспитать благонадежных членов советского общества и грамотных специалистов (особенно инженерно-технического профиля) сделало советскую систему образования лучшей в мире. Тотальному реформированию подверглась в ходе либеральных реформ в 1990-х годах.

Одним из самых значительных преимуществ советской системы школьного образования являлась его доступность. Это право было закреплено конституционно (статья 45 Конституции СССР 1977 года).

Главное отличие советской системы образования от американской или британской заключалось в единстве и согласованности всех звеньев образования. Четкая вертикальная ступень (начальная, средняя школа, вуз, докторантура) позволяла точно спланировать вектор своего обучения. Для каждой ступени были выработаны единые программы и требования. При переезде родителей или смены школы по каким-либо иным причинам не было необходимости заново изучать материал или пытаться вникнуть в систему, принятую в новом образовательном учреждении. Максимум неприятностей, который мог доставить переход в другую школу, - необходимость повторять или догонять 3-4 темы по каждой дисциплине. Учебники в школьной библиотеке выдавались и были доступны абсолютно всем.

Педагоги советской школы давали базовые знания по своим предметам. И их вполне хватало, чтобы выпускник школы самостоятельно (без репетиторов и взяток) поступил в высшее учебное заведение. Тем не менее советское образование считалось фундаментальным. Общеобразовательный уровень подразумевал широкий кругозор. В СССР не было ни одного , который бы не читал Пушкина или не знал, Васнецов.

Сейчас в российских школах экзамены могут быть обязательными для учеников даже (в зависимости от внутренней политики школы и решения педагогического совета). В советской школе дети сдавали итоговые выпускные экзамены после 8 и после . Ни о каких тестированиях речи не было. Метод контроля знаний как на уроках, так и во время экзаменов был понятным и прозрачным.

Каждый ученик, решивший продолжить обучение в вузе, по его окончании гарантированно получал работу. Во-первых, количество мест в университетах и институтах было ограничено социальным заказом, а во-вторых, после окончания обучения проводилось обязательное распределение. Нередко молодых специалистов отправляли на целину, на всесоюзные стройки. Однако отработать там нужно было всего несколько лет (так государство компенсировало затраты на обучение). Потом появлялась возможность вернуться в родной город или остаться там, куда попадали по распределению.

Ошибочно полагать, что в советской школе у всех учеников был одинаковый уровень знаний. Безусловно, общая программа должна быть усвоена всеми. Но если подросток интересуется каким-то отдельным предметом, то ему давались все возможности для его дополнительного изучения. При школах были математические кружки, кружки любителей словесности и так далее. Кроме того, существовали профильные классы и профильные школы, где дети получали возможность углубленно изучать те или иные предметы. Поводом особенной гордости родителей были дети, обучающиеся в математической школе или школе с языковым уклоном.

Напечатать