Что такое осмысленность жизни. Осмысленность жизни, удовлетворенность жизнью и переживание смысложизненного кризиса как показатели оптимальности-неоптимальности жизненной стратегии. В качестве ориентира в нашем исследовании мы будем рассматривать соотноше
Эта странная жизнь
Рассказать об этом человеке хотелось так, чтобы придерживаться фактов и чтобы было интересно. Довольно трудно совместить оба эти требования. Факты интересны тогда, когда их не обязательно придерживаться. Можно было попытаться найти какой-то свежий прием и, пользуясь им, выстроить из фактов занимательный сюжет. Чтобы была тайна и борьба, и опасности. И чтобы при всем при том сохранялась достоверность.
Привычно было изобразить, например, этого человека спаянным бойцом-одиночкой против могущественных противников. Один против всех. Еще лучше - все против одного. Несправедливость сразу привлекает сочувствие. Но на самом деле было как раз - один против всех. Он нападал. Он первый наскакивал и сокрушал. Смысл его научной борьбы был достаточно сложен и спорен. Это была настоящая научная борьба, где никому не удается быть окончательно правым. Можно было приписать ему проблему попроще, присочинить, но тогда неудобно было оставлять подлинную фамилию. Тогда надо было отказаться и от многих других фамилий. Но тогда бы мне никто не поверил. Кроме того, хотелось воздать должное этому человеку, показать, на что способен человек.
Конечно, подлинность мешала, связывала руки. Куда легче иметь дело с выдуманным героем. Он и покладистый и откровенный - автору известны все его мысли и намерения, и прошлое его, и будущее.
У меня была еще другая задача: ввести в читателя все полезные сведения, дать описания - разумеется, поразительные, удивительные, но, к сожалению, неподходящие для литературного произведения. Они, скорее, годились для научно-популярного очерка. Представьте себе, что в середине «Трех мушкетеров» вставлено описание фехтования. Читатель наверняка пропустит эти страницы. А мне надо было заставить читателя прочесть мои сведения, поскольку это и есть самое важное...
Хотелось, чтобы о нем прочло много людей, ради этого, в сущности, и затевалась эта вещь.
На крючок секрета тоже вполне можно было подцепить. Обещание секрета, тайны - оно всегда привлекает, тем более что тайна эта не придуманная: я действительно долго бился над дневниками и архивом моего героя, и все, что я извлек оттуда, было для меня открытием, разгадкой секрета поразительной жизни.
Впрочем, если по-честному, - тайна эта не сопровождается приключениями, погоней, не связана с интригами и опасностями.
Секрет - он насчет того, как лучше жить. И тут тоже можно возбудить любопытство, объявив, что вещь эта - про поучительнейший пример наилучшего устройства жизни - дает единственную в своем роде Систему жизни.
«Наша Система позволяет достигнуть больших успехов в любой области, в любой профессии!»
«Система обеспечивает наивысшие достижения при самых обыкновенных способностях!»
«Вы получаете не отвлеченную систему, а гарантированную, проверенную многолетним опытом, доступную, продуктивную...»
«Минимум затрат - максимум эффекта!»
«Лучшая в мире!..»
Можно было бы обещать читателю рассказать про неизвестного ему выдающегося человека XX века. Дать портрет героя нравственного, с такими высокими правилами нравственности, какие ныне кажутся старомодными. Жизнь, прожитая им, - внешне самая заурядная, по некоторым приметам даже незадачливая; с точки зрения обывателя, он - типичный неудачник, по внутреннему же смыслу это был человек гармоничный и счастливый, причем счастье его было наивысшей пробы. Признаться, я думал, что люди такого масштаба повывелись, это - динозавры...
Как в старину открывали земли, как астрономы открывают звезды, так писателю может посчастливиться открыть человека. Есть великие открытия характеров и типов: Гончаров открыл Обломова, Тургенев - Базарова, Сервантес - Дон-Кихота.
Это было тоже открытие, не всеобщего типа, а как бы личного, моего, и не типа, а, скорее, идеала; впрочем, и это слово не подходило. Для идеала Любищев тоже не годился...
Я сидел в большой неуютной аудитории. Голая лампочка резко освещала седины и лысины, гладкие зачесы аспирантов, длинные лохмы и модные парики и курчавую черноту негров. Профессора, доктора, студенты, журналисты, историки, биологи... Больше всего было математиков, потому что происходило это на их факультете - первое заседание памяти Александра Александровича Любищева.
Я не предполагал, что придет столько народу. И особенно - молодежи. Возможно, их привело любопытство. Поскольку они мало знали о Любищеве. Не то биолог, не то математик. Дилетант? Любитель? Кажется, любитель. Но почтовый чиновник из Тулузы - великий Ферма - был тоже любителем... Любищев - кто он? Не то виталист, не то позитивист или идеалист, во всяком случае - еретик.
И докладчики тоже не вносили ясности. Одни считали его биологом, другие - историком науки, третьи - энтомологом, четвертые - философом...
У каждого из докладчиков возникал новый Любищев. У каждого имелось свое толкование, свои оценки.
У одних Любишев получался революционером, бунтарем, бросающим вызов догмам эволюции, генетики. У других возникала добрейшая фигура русского интеллигента, неистощимо терпимого к своим противникам.
В любой философии для него была ценна живая критическая и созидающая мысль!
Сила его была в непрерывном генерировании идей, он ставил вопросы, он будил мысль!
Как заметил один из великих математиков, гениальные геометры предлагают теорему, талантливые ее доказывают. Так вот он был предлагающий.
Он слишком разбрасывался, ему надо было сосредоточиться на систематике и не тратить себя на философские проблемы.
Александр Александрович - образец сосредоточенности, целеустремленности творческого духа, он последовательно в течение всей своей жизни...
Дар математика определил его миропонимание...
Широта его философского образования позволила по-новому осмыслить проблему происхождения видов.
Он был рационалист!
Виталист!
Фантазер, человек увлекающийся, интуитивист!
Они многие годы были знакомы с Любищевым, с его работами, но каждый рассказывал про того Любищева, какого знал.
Они и раньше, конечно, представляли его разносторонность. Но только сейчас, слушая друг друга, они понимали, что каждый знал только часть Любищева.
Неделю до этого я провел, читая его дневники и письма, вникая в историю забот его ума. Я начал читать без цели. Просто чужие письма. Просто хорошо написанные свидетельства чужой души, прошедших тревог, минувшего гнева, памятного и мне, потому что и я когда-то думал о том же, только не додумал...
Вскоре я убедился, что не знал Любищева. То есть знал, я встречался с ним, я понимал, что это человек редкий, но масштабов его личности я не подозревал. Со стыдом я признавался себе, что числил его чудаком, мудрым милым чудаком, и было горько, что упустил много возможностей бывать с ним. Столько раз собирался поехать к нему в Ульяновск, и все казалось, успеется.
Который раз жизнь учила меня ничего не откладывать. Жизнь, если вдуматься, терпеливая заботница, она снова и снова сводила меня с интереснейшими людьми нашего века, а я куда-то торопился и часто спешил мимо, откладывая на потом. Ради чего я откладывал, куда спешил? Ныне эти прошлые спешности кажутся такими ничтожными, а потери - такими обидными и, главное, непоправимыми.
Студент, что сидел рядом со мною, недоуменно пожал плечами, не в силах соединить в одно противоречивые рассказы выступавших.
Прошел всего год после смерти Любищева - и уже невозможно было понять, каким он был на самом деле.
Ушедший принадлежит всем, с этим ничего не поделаешь. Докладчики отбирали из Любищева то, что им нравилось, или то, что им было нужно в качестве доводов, аргументов. Рассказывая, они тоже выстраивали свои сюжеты. С годами из их портретов получится нечто среднее, вернее - приемлемо- среднее, лишенное противоречий, загадок - сглаженное и малоузнаваемое.
Этого осредненного объяснят, определят, в чем он ошибался и в чем шел впереди своего времени, сделают совершенно понятным. И неживым. Если он, конечно, поддастся. Над кафедрой висела в черной рамке большая фотография - старый плешивый человек, наморщив висячий нос, почесывал затылок. Он озадаченно поглядывал не то в зал, не то на выступающих, как бы решая, какую ему еще штуку выкинуть. И было ясно, что все эти умные речи, теории не имеют сейчас никакого отношения к тому старому человеку, которого уже нельзя увидеть и который так был сейчас нужен. Я слишком привык к тому, что он есть. Мне достаточно было знать, что где-то есть человек, с которым обо всем можно поговорить и обо всем спросить.
Эта странная жизнь
Рассказать об этом человеке хотелось так, чтобы придерживаться фактов и чтобы было интересно. Довольно трудно совместить оба эти требования. Факты интересны тогда, когда их не обязательно придерживаться. Можно было попытаться найти какой-то свежий прием и, пользуясь им, выстроить из фактов занимательный сюжет. Чтобы была тайна и борьба, и опасности. И чтобы при всем при том сохранялась достоверность.
Привычно было изобразить, например, этого человека спаянным бойцом-одиночкой против могущественных противников. Один против всех. Еще лучше - все против одного. Несправедливость сразу привлекает сочувствие. Но на самом деле было как раз - один против всех. Он нападал. Он первый наскакивал и сокрушал. Смысл его научной борьбы был достаточно сложен и спорен. Это была настоящая научная борьба, где никому не удается быть окончательно правым. Можно было приписать ему проблему попроще, присочинить, но тогда неудобно было оставлять подлинную фамилию. Тогда надо было отказаться и от многих других фамилий. Но тогда бы мне никто не поверил. Кроме того, хотелось воздать должное этому человеку, показать, на что способен человек.
Конечно, подлинность мешала, связывала руки. Куда легче иметь дело с выдуманным героем. Он и покладистый и откровенный - автору известны все его мысли и намерения, и прошлое его, и будущее.
У меня была еще другая задача: ввести в читателя все полезные сведения, дать описания - разумеется, поразительные, удивительные, но, к сожалению, неподходящие для литературного произведения. Они, скорее, годились для научно-популярного очерка. Представьте себе, что в середине «Трех мушкетеров» вставлено описание фехтования. Читатель наверняка пропустит эти страницы. А мне надо было заставить читателя прочесть мои сведения, поскольку это и есть самое важное...
Хотелось, чтобы о нем прочло много людей, ради этого, в сущности, и затевалась эта вещь.
На крючок секрета тоже вполне можно было подцепить. Обещание секрета, тайны - оно всегда привлекает, тем более что тайна эта не придуманная: я действительно долго бился над дневниками и архивом моего героя, и все, что я извлек оттуда, было для меня открытием, разгадкой секрета поразительной жизни.
Впрочем, если по-честному, - тайна эта не сопровождается приключениями, погоней, не связана с интригами и опасностями.
Секрет - он насчет того, как лучше жить. И тут тоже можно возбудить любопытство, объявив, что вещь эта - про поучительнейший пример наилучшего устройства жизни - дает единственную в своем роде Систему жизни.
«Наша Система позволяет достигнуть больших успехов в любой области, в любой профессии!»
«Система обеспечивает наивысшие достижения при самых обыкновенных способностях!»
«Вы получаете не отвлеченную систему, а гарантированную, проверенную многолетним опытом, доступную, продуктивную...»
«Минимум затрат - максимум эффекта!»
«Лучшая в мире!..»
Можно было бы обещать читателю рассказать про неизвестного ему выдающегося человека XX века. Дать портрет героя нравственного, с такими высокими правилами нравственности, какие ныне кажутся старомодными. Жизнь, прожитая им, - внешне самая заурядная, по некоторым приметам даже незадачливая; с точки зрения обывателя, он - типичный неудачник, по внутреннему же смыслу это был человек гармоничный и счастливый, причем счастье его было наивысшей пробы. Признаться, я думал, что люди такого масштаба повывелись, это - динозавры...
Как в старину открывали земли, как астрономы открывают звезды, так писателю может посчастливиться открыть человека. Есть великие открытия характеров и типов: Гончаров открыл Обломова, Тургенев - Базарова, Сервантес - Дон-Кихота.
Это было тоже открытие, не всеобщего типа, а как бы личного, моего, и не типа, а, скорее, идеала; впрочем, и это слово не подходило. Для идеала Любищев тоже не годился...
Я сидел в большой неуютной аудитории. Голая лампочка резко освещала седины и лысины, гладкие зачесы аспирантов, длинные лохмы и модные парики и курчавую черноту негров. Профессора, доктора, студенты, журналисты, историки, биологи... Больше всего было математиков, потому что происходило это на их факультете - первое заседание памяти Александра Александровича Любищева.
Я не предполагал, что придет столько народу. И особенно - молодежи. Возможно, их привело любопытство. Поскольку они мало знали о Любищеве. Не то биолог, не то математик. Дилетант? Любитель? Кажется, любитель. Но почтовый чиновник из Тулузы - великий Ферма - был тоже любителем... Любищев - кто он? Не то виталист, не то позитивист или идеалист, во всяком случае - еретик.
И докладчики тоже не вносили ясности. Одни считали его биологом, другие - историком науки, третьи - энтомологом, четвертые - философом...
У каждого из докладчиков возникал новый Любищев. У каждого имелось свое толкование, свои оценки.
У одних Любишев получался революционером, бунтарем, бросающим вызов догмам эволюции, генетики. У других возникала добрейшая фигура русского интеллигента, неистощимо терпимого к своим противникам.
В любой философии для него была ценна живая критическая и созидающая мысль!
Сила его была в непрерывном генерировании идей, он ставил вопросы, он будил мысль!
Как заметил один из великих математиков, гениальные геометры предлагают теорему, талантливые ее доказывают. Так вот он был предлагающий.
Он слишком разбрасывался, ему надо было сосредоточиться на систематике и не тратить себя на философские проблемы.
Александр Александрович - образец сосредоточенности, целеустремленности творческого духа, он последовательно в течение всей своей жизни...
Дар математика определил его миропонимание...
Широта его философского образования позволила по-новому осмыслить проблему происхождения видов.
Он был рационалист!
Виталист!
Фантазер, человек увлекающийся, интуитивист!
Они многие годы были знакомы с Любищевым, с его работами, но каждый рассказывал про того Любищева, какого знал.
Они и раньше, конечно, представляли его разносторонность. Но только сейчас, слушая друг друга, они понимали, что каждый знал только часть Любищева.
Неделю до этого я провел, читая его дневники и письма, вникая в историю забот его ума. Я начал читать без цели. Просто чужие письма. Просто хорошо написанные свидетельства чужой души, прошедших тревог, минувшего гнева, памятного и мне, потому что и я когда-то думал о том же, только не додумал...
Вскоре я убедился, что не знал Любищева. То есть знал, я встречался с ним, я понимал, что это человек редкий, но масштабов его личности я не подозревал. Со стыдом я признавался себе, что числил его чудаком, мудрым милым чудаком, и было горько, что упустил много возможностей бывать с ним. Столько раз собирался поехать к нему в Ульяновск, и все казалось, успеется.
Который раз жизнь учила меня ничего не откладывать. Жизнь, если вдуматься, терпеливая заботница, она снова и снова сводила меня с интереснейшими людьми нашего века, а я куда-то торопился и часто спешил мимо, откладывая на потом. Ради чего я откладывал, куда спешил? Ныне эти прошлые спешности кажутся такими ничтожными, а потери - такими обидными и, главное, непоправимыми.
Студент, что сидел рядом со мною, недоуменно пожал плечами, не в силах соединить в одно противоречивые рассказы выступавших.
Прошел всего год после смерти Любищева - и уже невозможно было понять, каким он был на самом деле.
Ушедший принадлежит всем, с этим ничего не поделаешь. Докладчики отбирали из Любищева то, что им нравилось, или то, что им было нужно в качестве доводов, аргументов. Рассказывая, они тоже выстраивали свои сюжеты. С годами из их портретов получится нечто среднее, вернее - приемлемо- среднее, лишенное противоречий, загадок - сглаженное и малоузнаваемое.
Этого осредненного объяснят, определят, в чем он ошибался и в чем шел впереди своего времени, сделают совершенно понятным. И неживым. Если он, конечно, поддастся. Над кафедрой висела в черной рамке большая фотография - старый плешивый человек, наморщив висячий нос, почесывал затылок. Он озадаченно поглядывал не то в зал, не то на выступающих, как бы решая, какую ему еще штуку выкинуть. И было ясно, что все эти умные речи, теории не имеют сейчас никакого отношения к тому старому человеку, которого уже нельзя увидеть и который так был сейчас нужен. Я слишком привык к тому, что он есть. Мне достаточно было знать, что где-то есть человек, с которым обо всем можно поговорить и обо всем спросить.
Когда человек умирает, многое выясняется, многое становится известным. И наше отношение к умершему подытоживается. Я чувствовал это в выступлениях докладчиков. В них была определенность. Жизнь Любищева предстала перед ними завершенной, теперь они решились обмыслить, подытожить ее. И было понятно, что теперь-то многие его идеи получат признание, многие работы будут изданы и переизданы. У умерших почему-то больше прав, им больше позволено...
Речь не о смысле жизни. А об осмысленности собственных действий, поступков.
Я уже не раз приводил известное изречение мудрецов, практиковавших дзен. "Хочешь есть - ешь, хочешь спать - спи. Превыше всего не поддавайся суете". На первый взгляд кажется, что ни о какой особой осмысленности здесь и речи нет. Ешь, спи, не суетись... - все так просто. Наивно даже.
И вот представим человека, который спешит на работу. Он завтракает. Он завтракает тем, что под руку подвернулось. Хорошо, предположим, он следит за собственным питанием и ест йогурты по утрам или каши, пьет сок. О чем он думает, когда ест? Куча мыслей. Обо всем на свете: о том, что набирает вес, о том, что подчиненные разболтались, о то, что начальник несправедлив, о том, что надо купить подарок родственнику, о том, что обещал сводить детей в кино. Разговоры с близкими за столом. Кто когда уходит, кто когда придет, кто что купит в магазине. Все на автопилоте. Говорим, едим, идем на работу, работаем, возвращаемся домой, разговариваем с детьми.
Эндрю Уайет, великий американский художник говорил о принципах своего творчества: "Надо, чтобы на том, что ты делаешь, оставался твой "след". То есть, чтобы в делах, поступках, чувствах и даже мыслях проявлялась человеческая индивидуальность.
Индивидуальность - это внешнее выражение осмысленности. Жить осмысленно - значит, делать, чувствовать, думать уникально. То есть, жить своей жизнью. "Жить своей жизнью" - это название фильма французского режиссера "новой волны" Жан-Люка Годара.
Глядя в телевизор, трудно жить своей жизнь. Жизнь получается заемная. Радуемся навязанными радостями, огорчаемся навязанными горестями. Мыльные оперы стали частью жизнью многих современных людей.
Мыльные оперы - это не только тележанр, это то, что происходит с человеком, когда он перестает жить осознанно.
Зачем я делаю то, что я делаю?
Зачем я это ем?
Зачем я это пью?
Когда я общаюсь с этим человеком? Что это общение для меня значит?
Что я действительно хочу сказать своим родителям?
Что я действительно хочу сделать для своих детей?
Может быть, если человек задумается об этом, он выключит телевизор и почитает детям книгу, или погладит их по голове, скажет, как сильно их любит.
Может быть, если человек попробует жить осмысленно, он попросит прощения за старые обиды, нанесенные когда-то кому-то? Возможно, он сменит работу, начнет читать или учить иностранный язык? Возможно, он изменит свою жизнь?
Возможно, возможно, возможно...
Пока все это только возможности - их безгранично много.
А пути всего два: делать, чувствовать, мыслить просто потому, что делается, чувствуется, мыслится. Или спросить самого себя: что происходит со мной сейчас? где я? кто я?
При оценке индивидуальной стратегии жизни с точки зрения оптимальности, эффективности, целесообразности необходимо учитывать характер задач, решению которых она служит в развитии и существовании личности. Построение жизненной стратегии предваряется поиском смысла жизни, а потому стратегия производна, вторична по отношению к найденному смыслу. Смысл жизни выступает своеобразным «стержнем» всей жизненной стратегии. Необходимость в определенной стратегии возникает по мере обретения смысла и вызревания намерений его осуществить, хотя в реальности не каждая личность, притязающая на осуществление смысла,
имеет последовательную, выверенную стратегию. Выработка жизненной стратегии сама по себе является достаточно сложной познавательно-практической задачей, которая в то же время подчинена еще более важной задаче задаче практической реализации смысла жизни. По сути, стратегия жизни и есть обобщенный способ реализации личностью смысла собственной жизни. Смысл жизни, как и всякое психическое явление, выполняет по отношению к индивидуальному бытию отражательную функцию, т. е. является его субъективным образом. Но специфика смысла жизни как психического феномена в том, что в его содержании отражается не фактическое, наличное, текущее положение дел, а желаемое, возможное, будущее состояние бытия. Иными словами, смысл не «дублирует» объективную реальность жизни, а проектирует лучшую, совершенную с точки зрения конкретной личности жизненную действительность. В содержании смысла жизнь отображена не такой, как она есть, а такой, какой она может и должна стать. И если смысл указывает личности, ради чего и куда в жизни следует идти, то стратегия какими путями и маршрутами двигаться в избранном направлении.
Таким образом, жизненная стратегия призвана решать задачу практической реализации смысла жизни, а мера ее оптимальности определяется уровнем продуктивности этого процесса, соотношением достижений и затрат, приобретений и потерь, свершений и поражений на пути осуществления жизненного замысла личности. Оптимальная стратегия способствует максимизации достижений и приобретений при минимизации поражений и затрат или, по меньшей мере, позволяет личности добиться приемлемого баланса между жизненными успехами и неудачами.
Продуктивность жизнедеятельности это интегральный показатель, оценка которого требует целостного охвата человеческой жизни. К сожалению, ни в психологии, ни в других социально-гуманитарных науках до сих пор нет надежных, обоснованных методов для всестороннего объективного измерения продуктивности целостной человеческой жизни. С аналогичными трудностями сталкиваются попытки объективного измерения и других комплексных параметров жизнедеятельности, например, т.н. «качества жизни». В этой связи в научных исследованиях, в первую очередь, психологических, происходит реинтерпретация данных понятий на базе субъектного подхода, и акценты смещаются на формы субъективной репрезентации, способы личностного переживания качества жизни и продуктивности жизнедеятельности . Продуктивность, качество и подобные
им интегральные характеристики индивидуальной жизнедеятельности все чаще операционализируются как субъективные, а не объективные переменные. Это значит, что они оцениваются на основании внутренней самооценки личности как субъекта жизнедеятельности, а не по меркам, нормам, стандартам, прилагаемым извне. Следует отметить, что субъективная оценка индивидуальной жизнедеятельности может формироваться на сознательном и бессознательном уровне, и поэтому в качестве психологического коррелята ее качества и продуктивности выступает не только прямой рациональный самоотчет, но и более тонкие, невербализованные переживания личности.
По нашему мнению, наиболее адекватными субъективными индикаторами продуктивной либо непродуктивной жизнедеятельности, а значит оптимальной либо неоптимальной жизненной стратегии, являются переживания осмысленности жизни, удовлетворенности жизнью и смысложизненного кризиса. Их закономерная связь с реализуемой личностью жизненной стратегией наиболее полно обоснована в работах К. А. Абульхановой .
Чувство осмысленности жизни выступает феноменологическим проявлением той реальной детерминации жизнедеятельности, которая исходит от смысла жизни. Это чувство как бы «удостоверяет» сам факт наличия смысловых структур, которые обусловливают пристрастное, деятельно-преобразующее отношение личности к собственной жизни. Однако «переживание смысла жизни или жизни как имеющей смысл связано не только с предваряющим наличием целей, планов, замыслов. Оно связано с мерой соответствия этих в широком смысле притязаний и их реализации - в широком смысле достижений, которая и дает переживание жизни как подлинной, т. е. имеющей смысл» . Реальные жизненные успехи укрепляют и стабилизируют ощущение осмысленности жизни, которое, в свою очередь, с еще большей силой побуждает и энергетизирует повседневную жизнедеятельность личности. Другими словами, переживание осмысленности жизни выполняет функцию не только исходной мотивации, но и подкрепляющей (положительной) обратной связи в регуляции жизнедеятельности, в том числе сигнализирует об эффективности выработанного личностью способа ее организации - стратегии жизни. Если ощущение осмысленности жизни не только предваряет, но и результирует осуществление жизненной стратегии личности, то оно может рассматриваться в качестве субъективного показателя ее результативности, оптимальности. Как подчеркивает К. А. Абульханова, «смысл жизни - это
не только будущее, не только жизненная цель, но и психологическая «кривая» постоянного ее осуществления. Поэтому, достигая конкретных целей в жизни, мы не утрачиваем ее смысла, а, напротив, усиливаем его, убеждаемся в нем, переживаем его» . Таким образом, высокий уровень осмысленности для самого субъекта жизни является феноменологическим «подтверждением», субъективным «сигналом» о продуктивной самореализации, а для исследователя эмпирическим индикатором оптимальной для данного субъекта жизненной стратегии.
Другим психологическим критерием, по которому устанавливается оптимальность жизненной стратегии личности, является субъективная удовлетворенность жизнью.
Это обобщенное эмоциональное переживание, окрашивающее восприятие индивидуальной жизни в целом и отражающее меру преуспевания, прогресса, продвижения личности в реализации жизненно значимых ценностей, мотивов, целей. К. А. Абульханова справедливо отмечает, что удовлетворенность или неудовлетворенность «сложное, но всегда обобщенное чувство состоявшейся или несостоявшейся, удачной или неудачной жизни» , которое выступает «важным показателем личностных достижений» . Удовлетворенность жизнью можно рассматривать в качестве субъективного «эквивалента» жизненной продуктивности, поскольку данное переживание образуется в результате сопоставления личностью реально достигнутого в жизни с образом идеальной, желанной, совершенной жизни, который «запроектирован» индивидуальным смыслом жизни. По интенсивности и динамике чувства удовлетворенности можно судить, с одной стороны, о самом смысле жизни в его содержательном соотнесении с жизненной действительностью, а с другой об эффективности способов и средств его практической реализации жизненной стратегии личности. Принципиально важно, что в механизме формирования данного чувства объективные жизненные успехи и достижения личности преломляются не через внешние социальные нормы и критерии, а пропускаются сквозь внутренние стандарты и эталоны «хорошей жизни», заданные индивидуальным смыслом. Эта особенность делает удовлетворенность или, напротив, разочарование, недовольство жизнью весьма информативным и во многом незаменимым психологическим показателем действенности, продуктивности жизненной стратегии личности. «Говоря об отсутствии каких-то критериев и норм, по которым можно было бы оценивать жизнь человека извне, он сам имеет главный и безошибочный критерий, который, хотя и не поддается логическому объяснению, но вряд ли может быть истолкован произвольно. Этот критерий удовлетворенность или неудовлетворенность жизнью», констатирует К. А. Абульханова .
Наконец, еще одним субъективным индикатором продуктивности жизнедеятельности и, следовательно, оптимальности ее стратегии, выступает переживание (или непереживание) личностью смысложизненного кризиса. Это психологический кризис в развитии личности как субъекта жизни, который обусловлен своевременно не преодоленными или в принципе непреодолимыми противоречиями в поиске, сохранении и практической реализации смысла жизни. Этиология и генез данного кризиса традиционно объясняются абсолютным отсутствием смысла в жизни и невозможностью либо неспособностью личности его обрести, а также драматической потерей, разрушением смысла в трудной, критической жизненной ситуации. В ряде наших работ на теоретическом и фактическом материале было показано, что наряду с кризисом бессмысленности и кризисом смыслоутраты существует еще один тип кризисов смысложизненной этиологии. Это кризисы нереализованности смысла жизни, которые могут детерминироваться как внешними факторами, связанными с объективными данностями и сложностями жизни, так и внутренними условиями, относящимися к отдельным свойствам, подструктурам и целостному психологическому складу личности как субъекта жизни. В частности, в большом цикле эмпирических исследований были выявлены психологические виды неоптимального смысла жизни, которые отягощены дисфункциональными, дизрегуляторными свойствами, изнутри препятствующими продуктивной самореализации личности. Между тем не только функциональная неполноценность самого смысла жизни, но и неоптимальность стратегии его практического осуществления может стать причиной возникновения личностного кризиса. Просчеты при построении жизненной стратегии влекут за собой сначала частичную или полную нереализуемость смысла в жизни, что болезненно переживается личностью, а впоследствии могут привести к обесцениванию, дискредитации этого смысла и тотальному обессмысливанию жизни. Такой путь развития специфичен именно для смысложизненных кризисов, обозначенных как кризисы нереализованности смысла жизни. Стратегия жизни может быть признана оптимальной в том случае, когда жизненные достижения личности пропорциональны объему вложенных усилий, когда жизненный успех соразмерен совокупному расходу всевозможных ресурсов личности. Другими словами, оптимальная стратегия помогает реализовывать
смысл жизни той ценой, которая адекватна масштабу и сложности этого смысла. Необходимость такого соответствия специально акцентируется К. А. Абульхановой: «Это можно выразить как своего рода психологический закон: слишком высокая психологическая цена, затраченная на жизненные достижения, понижает мотивацию, притязания и подрывает смысл жизни. Возможностям данной личности должна быть пропорциональна мера усилий, действий, затрат, при которых личность испытывала бы подлинную удовлетворенность, и ею питался бы дальнейший смысл ее жизни. Когда цена является слишком малой, когда успех приходит без всяких усилий со стороны личности, то личность также перестает испытывать удовлетворение, а это в свою очередь разрушает смысл ее жизни» .
Таким образом, осмысленность жизни, удовлетворенность жизнью и смысложизненный кризис это психические явления, которые характеризуют состояние развития и самореализации личности как субъекта собственной жизни. Эти явления «сгущают» в своем содержании ведущие тенденции, движущие противоречия, основные линии одним словом, создают динамический «срез» становления и функционирования субъекта жизни. Несмотря на субъективный, феноменальный характер, все они могут использоваться как достоверные, надежные и информативные индикаторы оптимальности-неоптимальности индивидуальной стратегии жизни.
